Баттерс деликатно кашлянул.
— Их еще используют… э-э… для развлечения.
Я почувствовал, как розовеют мои щеки.
— А… Верно. Баттерс, у вас маркера не найдется?
Он достал из стола маркер и бросил мне, а я сунул его в руку Молли:
— Покажи, где именно.
Она кивнула, легла на спину и закатала футболку, оголив живот. Потом закрыла глаза, сняла с маркера колпачок и медленно, сосредоточенно хмурясь, ткнула фетровой головкой в нижнюю часть живота. Еще и еще.
Когда она закончила, на ее животе отчетливо виднелись черные буквы: «ИСХ. 22. 18».
Снова Исход.
— Леди и джентльмены, — тихо произнес я. — Мы имеем дело с серийным убийцей.
Глава 4
Всю обратную дорогу Молли молчала. Просто прижалась виском к холодному стеклу «жучка» и сидела так с полуприкрытыми глазами. Возможно, ловила последние отголоски наслаждения.
— Молли, — произнес я как можно мягче. — Героин тоже доставляет удовольствие. Можешь спросить Рози с Нельсоном — они подтвердят.
Легкая, довольная улыбка исчезла с ее лица, и она пристально посмотрела на меня. Потом брови медленно сдвинулись в раздумье, а еще через несколько минут лицо ее скривилось в болезненной гримасе, словно ее вот-вот стошнит.
— Это ее убило, — произнесла она наконец. — Убило. Казалось бы, это так приятно… а на самом деле все не так.
Я кивнул.
— Она этого даже не поняла. У нее даже шанса спастись не было. — Лицо у Молли скривилось еще сильнее. — Это ведь вампир, да? Из Белой Коллегии? Из тех, которые питаются энергией секса?
— Вполне возможно, — тихо ответил я. — Впрочем, в Небывальщине и кроме них полно созданий, питающихся подобным образом.
— И она погибла в гостинице, — кивнула Молли. — Там, где порог не мог защитить ее от демона.
— Верно мыслишь, кузнечик, — хмыкнул я. — Если взять в расчет, что остальные жертвы убиты не в стиле Белой Коллегии, приходишь к выводу, что убийц двое, если не больше, или же действовал один, но меняя методы. Для более конкретных выводов маловато информации.
Она нахмурилась:
— Что нам теперь делать?
С минуту я молчал, думая о том же.
— Надо вычислить, что общего имели все эти жертвы. Если это общее, конечно, есть.
— Ну, все они мертвы, — предположила Молли.
Я против воли улыбнулся:
— Не считая этого.
— Ладно, — кивнула она. — Что собираетесь предпринять вы?
Я кивнул головой в сторону лежавшей на приборной панели у ветрового стекла стопки протоколов, что дал мне Баттерс:
— Начну с этого. Посмотрим, не удастся ли нарыть чего-нибудь. Потом повстречаюсь с кое-какими людьми, порасспрашиваю их кое о чем.
— А что делать мне? — спросила она.
— Посмотрим. Сколько бусин сможешь поднять и удержать?
С минуту Молли молча испепеляла меня взглядом. Потом сняла с левого запястья связку бус, держа ее так, чтобы та болталась в воздухе. Бусины соскользнули вниз, оставив два-три дюйма свободной нити.
Молли пристально уставилась на связку — нехитрое устройство, которое смастерил я сам, чтобы помочь моей ученице тренировать сосредоточенность и отрешенность. В нашем ремесле это умение часто оказывается едва ли не решающим. Вся магия основана на энергиях изначального творения, и — хотите вы этого или нет — она реагирует на ваши мысли и эмоции. Стоит вашей мысли свернуть чуть в сторону или запутаться, слегка отвлечься от того, что вы делаете, — и ваша магия откликнется на это самым непредсказуемым, а зачастую и опасным образом.
Молли все еще проходила азы этой науки. Поймите меня правильно, девочка обладала немалыми способностями, но вот осознанности действий ей пока недоставало. Именно этому я и пытался обучить ее в течение последнего года с небольшим — ответственному, осторожному обращению со своими способностями. И умению просчитывать и учитывать опасности, которые таит в себе наше ремесло. Для занятий магией Молли необходимо было иметь на плечах достаточно разумную голову; в противном случае это могло бы стоить ей жизни… а возможно, и мне тоже.
Молли была колдуньей.
Она использовала магию, чтобы копаться в сознании двоих своих друзей в попытке освободить их от наркотической зависимости, однако к этим мотивам примешивались личные эмоции, так что результат вышел довольно-таки жуткий. Один из этих двоих все еще недостаточно оправился от произошедшего, другая выздоровела, но не без проблем.
Белый Совет обыкновенно казнит за первое же нарушение законов магии. Единственное исключение из этого правила допускается в случае, если член Совета берет на себя ответственность за перевоспитание колдуна, доказав при этом, что тот действовал с благими намерениями и искренне заблуждался. Если ему это удавалось — что ж, хорошо. Если нет, колдуна казнили. Равно как и поручившегося за него чародея.
Я сам был таким колдуном. Черт возьми, да изрядная часть Совета до сих пор считает меня этакой бомбой замедленного действия, способной рвануть в любой момент. Когда Молли — с закрытым капюшоном лицом — предстала перед Советом, я выступил в ее защиту. Я не мог поступить иначе.
Порой я очень и очень сожалел об этом своем решении. Стоит только раз испытать мощь черной магии, и потом ужасно трудно удержаться от соблазна использовать ее еще раз. И еще. Моллины ошибки вели ее как раз в том направлении. Сердце-то у девочки доброе, и я это прекрасно знаю — просто она еще чертовски юна. Она выросла в семье с жестко заведенными порядками; стоило ей сбежать и зажить собственной жизнью, как свобода ударила ей в голову. Теперь она вернулась к родителям, но до душевного равновесия и самоконтроля, без которых в нашем чародейском ремесле не выжить, ей было еще ой как далеко.
Дело в том, что научить человека метать в цель заряд испепеляющей энергии не так уж и сложно. Гораздо сложнее научить его, зачем это нужно делать, почему этого не следует делать и когда надо поступать так или иначе. Молли видела в магии идеальное решение любых проблем. На самом деле это не так, и ей только предстояло понять это.
Собственно, для этого я и смастерил браслет.
Долго — почти целую минуту — она, сморщив лоб от напряжения, смотрела на связку, и верхняя бусина наконец шевельнулась, поползла вверх по нити и замерла, упершись в палец. Секундой спустя к ней присоединилась вторая. Третья, прежде чем тронуться вверх, несколько секунд дергалась туда-сюда. Четвертой потребовалось еще больше времени. Пятая двинулась было с места, задрожала, потом Молли раздраженно выдохнула, и бусины, подчиняясь гравитации, соскользнули вниз.
— Четыре из тринадцати, — заметил я, сворачивая к дому. — Неплохо. Но для реальной работы маловато.
Она свирепо посмотрела на бусы и устало провела рукой по лбу.
— Вчера вечером у меня получилось шесть.
— Что ж, продолжай упражняться, — посоветовал я. — Это развивает концентрацию, ясность и волю.
— Что все это значит? — почти в отчаянии спросила Молли.
— Только то, что тебе еще есть над чем поработать.
Она со вздохом вылезла из машины, недовольно косясь на родительский дом. На самом деле вид его очень даже радует глаз: выбеленный штакетник изгороди, и вообще все такое уютное, загородное, несмотря на окружающий нас город.
— Вы не очень хорошо это объяснили.
— Возможно, — кивнул я. — А возможно, это ты не слишком старалась.
Она испепелила меня взглядом, с видимым усилием удержалась от возмущенного ответа и раздраженно тряхнула головой:
— Да, и простите. За ту дурацкую завесу, когда я за вами последовала. Я не думала, что выйдет так невежливо.
— Это ничего. Я сам бывал в твоей шкуре. Никто не ожидает от тебя только идеального поведения, детка.
Она слабо улыбнулась:
— Но то, что вышло сегодня…
— Что вышло, то вышло, — сказал я. — Кроме того, это неплохо сработало. Не уверен, что мне удалось бы прочитать что-либо по этой жертве — во всяком случае, так, как получилось у тебя.
Она чуть приободрилась:
— Правда?
Я кивнул:
— То, что ты узнала, может сильно нам помочь. Ты хорошо поработала. Спасибо.
Она, можно сказать, просияла. Раз или два после подобных комплиментов она сияла буквально — прямо-таки светилась; впрочем, дайте нам месяц-другой, и мы научимся с этим справляться. Она одарила меня улыбкой, делавшей ее еще младше, чем она была на самом деле, а затем вспорхнула на крыльцо и скрылась в доме.
Я остался наедине с чертовой уймой страниц с описаниями мертвых женщин. Рыться в них мне хотелось не больше, чем, скажем, сунуть свое мужское достоинство в измельчитель радиоактивной древесины.
Я вздохнул. Избежать этой работы я не мог, но, по крайней мере, мог заниматься ею, держа в руке стакан чего-нибудь укрепляющего.
Поэтому я отправился к «Макэнелли».
Таверна Макэнелли — именно таверна или паб, а не какой-нибудь там кабак — одно из немногих мест в Чикаго, в которых тусуется почти исключительно оккультная публика. Вывески над входом у него нет как таковой. Чтобы попасть внутрь, надо спуститься с улицы на пол-этажа вниз и войти в ничем не примечательную дверь. Интерьер составляют низкие потолки, изогнутая в плане барная стойка и расставленные на первый взгляд как попало резные деревянные колонны. Каким-то непостижимым образом Маку удается поддерживать в своем заведении более-менее стабильное электроснабжение — задача сложная с учетом всевозможных тусующихся здесь потусторонних личностей. Отчасти, должно быть, потому, что полноценных чародеев вроде меня, разрушительно влияющих на любую технику, сюда захаживало не так и много, но отчасти и оттого, что сам он тоже прилагает к этому изрядные усилия. Электрического освещения у него, правда, нет — слишком накладно выходит все время менять лампочки, — но вентиляторы под потолком исправно крутятся, и телефон тоже работает.
На стене у двери красуется деревянная доска с надписью: «НЕЙТРАЛЬНАЯ ТЕРРИТОРИЯ». Это означает, что Мак — в соответствии с неписаными законами, выполняющими в сверхъестественном мире роль этакой Женевской конвенции, — объявил свое заведение свободным от любых военных действий. Это означало, что любому представителю признающих эти законы рас и наций гарантирован свободный вход в паб и безопасность в его стенах. Конечно, эти взаимные обязательства враждующих сторон — всего лишь слова, но в сверхъестественном мире клятвы, пусть даже словесные, а также права и обязанности гостеприимства обладают почти физической силой. В результате в Чикаго есть место, где можно переговорить с нужным человеком, не опасаясь подвоха и даже не без удовольствия.