– Ясно, – кивнул Баттерс. – Понял.
Пригибаясь под дождем и ветром, я нырнул в подъезд Шилы. Оказавшись в вестибюле, я засветил пентаграмму, поднял ее над головой, а потом поднялся к ней на этаж, как сделал это утром. Лестница и вестибюль на этаже показались мне незнакомыми – так это бывает в темноте с такими местами, которые ты прежде видел только раз или два при дневном свете. Впрочем, я нашел дорогу к дверям Шилы без особого труда.
Я подождал секунду-другую и попробовал ощутить установленные ею обереги. Они оказались на месте. Что ж, хорошо. Если кто-либо приходил к ней со времени моего утреннего визита, ему пришлось бы или уничтожить оберег, или нейтрализовать его, чтобы попасть внутрь.
Если, конечно, этот «кто-то» не добился ее приглашения войти. Шила не производила впечатления человека, способного давать любому и каждому от ворот поворот на основании чистой паранойи.
Я постучал.
Ответа не последовало.
Она говорила, что собирается к друзьям. Возможно, она на какой-то костюмированной вечеринке. Болтает с друзьями. Ест какую-либо вкуснятину. Развлекается.
Возможно.
Я снова постучал.
– Шила? – окликнул я. – Это я, Гарри.
Я услышал за дверью мягкие шаги, скрипнула половица, а потом дверь приоткрылась, звякнув цепочкой. В проеме стояла Шила. Изнутри квартиры струился теплый свечной свет.
– Гарри, – тихо произнесла она, и рот ее приоткрылся в улыбке, – что вы здесь делаете? Сейчас.
Она прикрыла дверь, лязгнула цепочкой и распахнула ее:
– Заходите.
– Да мне некогда, – замялся я, но все же перешагнул порог.
Внутри, на столе у дивана горело с полдюжины свечей; на смятом пледе лежала книга в бумажной обложке.
На этот раз Шила подобрала свои длинные темные волосы в пучок, удерживаемый парой японских палочек для еды, так что уши и гладкая шея оказались соблазнительно открытыми. Одежду ее составляли мягкая хлопчатобумажная футболка с эмблемой «Медведей», доходившая ей до колен, и пушистые розовые шлепанцы. Футболка висела на ней мешком, но это все равно делало изгибы и округлости ее тела соблазнительнее, чем полагалось бы. Я видел ее икры, и сочетание мягкости и силы в них тоже впечатляло меня больше, чем следовало.
Шила проследила направление моего взгляда, и щеки ее чуть порозовели.
– Привет, – произнесла она негромко.
– Привет, – отозвался я и улыбнулся ей в ответ. – Эй, я думал, вы собирались в гости?
Она покачала головой:
– Собиралась. Но пешком под дождем идти не хотелось, а дозвониться до друзей, чтобы меня подбросили, я не смогла, вот я и дома. – Она склонила голову набок и нахмурилась. – У вас вид такой… не знаю. Напряженный. Злой.
– И то и другое, – кивнул я. – Тут всякие вещи происходят.
Она кивнула, и взгляд ее темных глаз посерьезнел.
– Я слышала, что заваривается какая-то нехорошая каша. Вы ведь с этим пытаетесь справиться, да?
– Да.
Она нервно прикусила нижнюю губу:
– Тогда зачем вы здесь?
Шила выглядела очень красивой – в длинной футболке, в сиянии свечей. Лицо она не красила и все равно казалась пьяняще мягкой, женственной. Я подумал, не поцеловать ли мне ее снова – проверить, не вышел ли первый поцелуй так, случайно. Все же я тряхнул головой и напомнил себе, что сегодня ночью мне нужно заниматься делом.
– Я только хотел удостовериться, что с вами все в порядке.
Глаза ее расширились.
– Мне что, грозит опасность?
Я успокаивающе поднял руку:
– Не думаю, что это так. Но сегодня за мной следили. Мне надо убедиться, что вы в безопасности. Вы никого не видели? Или, может, тревожились без видимой причины?
– Не больше, чем в любой другой день, – ответила она. За окном ударил гром, и дождь припустил по стеклам с удвоенной силой. – Нет, честно.
Я перевел дух и чуть расслабился:
– Что ж, хорошо. Я рад.
Снова грянул гром, а мы так и стояли, глядя друг на друга. На мгновение мы посмотрели друг другу в глаза и тут же отвели их, пока ничего не случилось.
– Гарри, – тихо произнесла она, – я могу вам чем-нибудь помочь?
– Вы уже помогли, – отозвался я.
Она шагнула ко мне, и ее темные глаза разом показались мне огромными.
– Вы уверены?
Мое сердце снова забилось быстрее, но я чуть отодвинулся от нее.
– Угу. Шила, я просто знал, что не смогу сосредоточиться на том, что мне предстоит сделать сегодня, если не повидаюсь прежде с вами.
Она кивнула и скрестила руки на груди:
– Хорошо. Но когда вы покончите с этими делами, я хотела бы с вами поговорить кое о чем.
– О чем? – спросил я.
Она покачала головой и положила руку мне на локоть:
– Это так просто не объяснить. Если вы считаете, что вам необходима полная концентрация, мне не хотелось бы отвлекать вас всякими пустяками.
Я посмотрел ей в лицо, потом – очень осторожно – скользнул взглядом ниже:
– Возможно, так лучше. А то сейчас я нахожу вас очень отвлекающей.
Она покраснела сильнее:
– Нет. Это вы так реагируете на опасность. Вы боитесь, что погибнете, а секс по природе своей жизнеутверждающий.
– Думаете, поэтому? – усомнился я.
– Помимо всего прочего, – сказала она.
Несколько следующих секунд мои гормоны делали все, что в их силах, чтобы склонить меня к отказу от концентрации, но я обуздал их. Шила говорила правду: меня мучили боль, страх и ощущение опасности, а подобные обстоятельства порой заставляют вас обращать внимание на самые разные вещи – на отблески свечей на волосах у Шилы, например, или на слабый аромат розового масла и цветочного мыла. И конечно, в тот момент опасность грозила Шиле примерно так же, как и мне.
Я не хотел пользоваться моментом. И не хотел начинать с ней ничего такого, чего мог бы не довести до конца. Из всего, что я знал, выходило, что я буду мертв еще до наступления следующего дня, а это самое последнее дело – позволить чему-либо зайти слишком далеко только потому, что ты напуган.
С другой стороны, если подумать, нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие от жизни, пока она у тебя еще есть.
Я наклонил голову и, осторожно приподняв ее подбородок здоровой рукой, снова поцеловал в губы. Она вздрогнула и отозвалась – медленно, неуверенно, застенчиво. Еще секунду я касался ее губ своими, не отпуская ее подбородка пальцами, а потом выпрямился, осторожно оборвав поцелуй.
Мгновением позже она открыла глаза; дыхание у нее чуть участилось.
Я коснулся ее щеки пальцами и улыбнулся ей:
– Скоро перезвоню.
Она кивнула. Глаза ее затуманились тревогой.
– Будь осторожен, ладно?
– Гарри? – неожиданно раздался голос.
Я вздрогнул и оглянулся.
– Гарри! – снова послышалось со стороны двери, и я узнал голос Баттерса.
Странно прозвучал этот голос: словно Баттерс находился в пустой комнате, лишенной мебели и ковров.
Шила застыла, глядя в сторону двери.
– Ох черт, – произнесла она.
Я уставился на нее:
– Что?
– Я не хотела отвлекать вас, – сказала она, и голос ее прозвучал загадочно.
Секунду-другую я, нахмурившись, смотрел на нее, потом открыл входную дверь. Баттерс обнаружился в вестибюле. Он соорудил для Мыша подобие поводка из оторванного от куртки пояса, и моя лохматая собака, уткнувшись носом в пол, устремилась ко мне, таща патологоанатома за собой. Баттерс, в свою очередь, шел крайне неуверенно, словно хватил лишнего и испытывал проблемы с равновесием.
– Баттерс? – спросил я. – Что случилось?
– Машина заглохла, – пояснил он. – И там, внизу, каким-то парням явно не нравилось, что я сижу в машине, вот я и пошел вас искать.
Баттерс остановился – точнее, попытался остановиться. Мыш радостно фыркнул и потащил его ко мне. Я наклонился и почесал пса за ушами:
– Привет, Мыш. Шила, это мой пес Мыш. А это Уолдо Баттерс, мой друг.
Шила медленно закрыла глаза и отвела взгляд.
Баттерс прищурился и принялся оглядываться по сторонам.
– Чего?
Я нахмурился и осторожно коснулся его руки:
– Баттерс? С вами все в порядке?
Он чуть дернулся при моем прикосновении, потом осторожно, словно вслепую, похлопал по моей руке.
– Гарри? – неуверенно спросил он. – У вас нет фонаря?
Я удивленно задрал брови, но все же поднял пентаграмму и усилием воли засветил ее.
– Вот, – произнес я. – Шила, надеюсь, вы не против, что я пригласил их зайти?
Баттерс снова выпучил глаза на меня, потом огляделся по сторонам.
– Гарри? – спросил он.
– Что?
– Э… с кем это вы разговариваете?
Мгновение я молча смотрел на него.
Потом несколько разрозненных деталей мозаики, щелкнув, соединились у меня в мозгу, и душа ушла в пятки, больно ударившись об пол.
Я крепко зажмурился и, снова открыв глаза, включил Внутреннее Зрение. И посмотрел на Шилу.
От маленькой уютной квартирки не осталось и следа – ее словно смыло, как слой старой краски. На ее месте я увидел ободранные, голые стены, погнутый оцинкованный каркас в тех местах, где раньше стояли гипсокартонные перегородки. На полу валялись мотки старой проводки, ржавые трубы и прочий строительный хлам, который еще не вынесли на свалку. Квартиру подготовили к капитальному ремонту, который еще не начался. Единственное окно, которое я разглядел в темноте, было разбито. Послышался раскат грома, и звук этот прозвучал совсем иначе, нежели минуту назад. Шум дождя тоже усилился на пару единиц, отдаваясь эхом в пустой полуразрушенной квартире.
Я обратил Взгляд на Шилу, и она совсем не изменилась под ним – разве что вокруг нее разлилось слабое, едва заметное сияние. Это означало, что либо природа ее нематериальна, либо она вообще представляет собой иллюзию – что угодно, только не физическую реальность. Впрочем, нет, не иллюзию: в этом случае она должна была бы исчезнуть, как сделала это обстановка квартиры.
Я убрал Зрение. Мой желудок, казалось, жил собственной, отдельной от меня жизнью, во рту царила мерзкая горечь.