ираннозавра не может не заставить любое млекопитающее существо призадуматься хоть на секунду или две. Он застыл, продолжая сжимать меч в левой руке и переводя взгляд с меня на Сью и обратно. Потом он сделал глубокий вдох и вытянул вперед правую руку. Послышалось негромкое гудение, и воздух вокруг его пальцев задрожал от энергии.
– Нет, – негромко произнес он. – Даже эта тварь не спасет тебя на этот раз от правосудия, Дрезден. Даже если мне придется умереть ради этого.
Я смотрел на Моргана, и мой застарелый страх перед ним, мое раздражение вдруг сменились осознанием нехитрого факта. Я всегда подозревал, что иррациональная ненависть Моргана носила сугубо личный характер и относилась ко мне, и только ко мне одному. Я подозревал, что преследования Моргана являлись результатом политических, а может, и философских интриг некоторых членов Белого Совета, что он всего лишь пешка в чьей-то чужой игре.
Однако камикадзе из политиков никудышные. Такая степень самоотречения присуща фанатикам и психам. В первый раз за всю свою жизнь я понял, что, возможно, ненависть Моргана направлена не лично на меня, а на тех, которых он искренне считает нарушителями законов магии, убийцами и предателями. Я знал людей, которые скорее готовы встретить смерть или даже шагнуть ей навстречу, но не поступиться принципами. Кэррин Мёрфи была одной из них, да и среди других моих друзей нашлись бы такие.
В конечном счете, Морган был копом. Конечно, он работал, поддерживая другие законы, согласно другому своду правил, однако его обязанности оставались те же: преследовать, задерживать или уничтожать тех, кто нарушает законы, принятые, чтобы защищать людей от беды. Уже больше столетия он служил полицейским, имевшим дело с самыми кошмарными тварями на планете. Стоило мне подумать о нем с этой стороны, и я по-другому понял его характер.
Мне приходилось раньше видеть перегоревших копов. Они долго и честно трудились перед лицом опасности, поддерживая закон, защищая невинных людей, а в результате видели, как и закон, и людей, которых они защищают, ломают, калечат снова и снова. Чаще всего такое случается с полицейскими, которые искренне переживали за свою работу, искренне верили в то, что делали, которые страстно мечтали изменить мир к лучшему. Где-то в процессе их страсть превратилась в сдерживаемый гнев. Гнев, вызрев, переродился в горькую ненависть. А ненависть, как известно, питает сама себя, сжигая человека изнутри из года в год, из десятилетия в десятилетие, до тех пор, пока от него не останется холодная стальная оболочка, заполненная холодной же ненавистью.
Я никогда не испытывал отвращения к перегоревшим копам. И гнева к ним тоже не испытывал. Все, что я испытывал к ним, – это печаль и сочувствие к их боли. Они слишком много перевидали в своей ежедневной битве с преступностью. Десять, двадцать или тридцать лет наблюдения за самыми отвратительными проявлениями человеческой натуры медленно, но верно превратили их самих в ходячие жертвы войны.
А Морган вел свой бой больше столетия.
Морган ненавидел не меня. Он ненавидел нехороших парней. Он ненавидел чародеев, извративших свое ремесло. Он посвятил свою жизнь защите других. Глядя на меня, он видел не Гарри Дрездена. Он видел только жестокость и трагедии, намертво въевшиеся в его разум и сердце. Я понимал его. Это не означало, что он становился для меня симпатичнее, но я мог понять боль, которая толкала его на расправу со мной.
Но конечно, это осознание, даже сочувствие к нему были сейчас совершенно неуместны, потому что не могли остановить его. Напади он на меня сейчас, у меня совершенно не оставалось выбора.
– Морган, – прохрипел я, – ради бога, да пойми же ты. Мы не можем позволить Собирателю Трупов расколоть нас вот так. Неужели ты не видишь? Она ведь именно это задумала, забрав Люччо.
– Предатель! – закричал он. – Лжец!
Я стиснул зубы от досады:
– Господи, да ведь тысячи людей вот-вот погибнут!
Рот его дернулся в недобром оскале.
– Что ж, ты станешь первым.
Напади он на меня, и у меня не останется иного выбора, как драться, а ведь он как минимум не слабее меня и на порядок опытнее – не говоря уже о взламывающем заклятия серебряном мече у него в руках. Тут дело простое: если я не убью его сразу, он убьет меня. Впрочем, даже если я убью его, он наложит на меня смертное проклятие – и это будет не то невнятное нечто, которое бросил в меня Кассий. Приятная, в общем, перспектива.
Бежать я не мог. И поединка с ним не пережил бы, вне зависимости от того, за кем из нас осталась бы победа. Лучшее, на что я мог надеяться, – это взять его с собой. И в случае моей смерти Сью озверела бы, вернувшись к инстинктам ее доисторического духа. Погибли бы люди.
Однако в случае смерти Моргана из всех Стражей в строю остались бы только Ковальский и Рамирес – им и пришлось бы останавливать Коула и Гривейна. Даже если бы им и удалось набрать хоть толику некромантической энергии, чтобы прикрыться ею от воронки, они все равно ни за что не одолели бы некромантов. Они просто погибли бы, а вскоре после этого Темносияние поглотило бы тысячи невинных жизней.
Под предводительством Моргана у них имелся бы шанс. Не то чтобы очень большой, но все-таки шанс.
Из этого следовало, что, если я хочу остановить Темносияние и спасти всех этих людей, у меня имеется только один выбор. Я коснулся внезапно задрожавшей рукой ноги Сью, и она послушно застыла.
Морган взревел как бык и ринулся на меня.
Я опустил щит. Мое сердце бешено колотилось от страха, такого сильного, что меня едва не стошнило.
Отблеск молнии вспыхнул на серебряном лезвии его меча.
Я уронил посох на землю и судорожно стиснул кулаки. Затем собрал свою волю, изготовил смертное проклятие, ясно представив себе Гривейна. По крайней мере, я дам Стражам лучший шанс на победу, если смогу, уходя, убить или хотя бы покалечить одного из этих сволочей-некромантов.
Время растянулось в бесконечность. Я смотрел на то, как меч Моргана взмывает вверх и на его великолепном серебряном клинке играет отблеск молнии, разрезавшей вращающуюся воронку за моей спиной.
– Гарри! – полным ужаса голосом закричал Баттерс, не прекращая, однако, барабанить с лихорадочной скоростью.
Когда Морган начал опускать меч, я избрал трусливый путь и зажмурился.
Я знал, что рано или поздно неизбежно умру.
Но мне не хотелось видеть этого своими глазами.
Глава 41
Грянул выстрел. Морган дернулся, неуклюже повернулся и упал на землю.
Я потрясенно уставился на него.
Морган издал гортанный звук, не сводя с меня полного ненависти взгляда, и поднял правую руку, вокруг которой уже вибрировал напитанный энергией воздух.
– Морган! – рявкнул женский голос. Этот голос звенел как колокол, властно и уверенно. Говорившая явно чертовски хорошо знала, что, когда она приказывает, ей повинуются, и властная сила в ее повелении не имела никакого отношения к магии. – Отставить!
Морган застыл и оглянулся через плечо.
В двадцати шагах от нас стоял Рамирес с дымящимся пистолетом в руке. Другой рукой он поддерживал девушку, которую я раньше знал как Собирателя Трупов. Лицо ее побледнело как смерть, и она, возможно, не устояла бы на ногах сама. Однако, хотя ее черты абсолютно не изменились с тех пор, как в этом теле находился Собиратель Трупов, она производила впечатление совершенно другого человека. Сощуренный взгляд ее сделался твердым как камень, а на лице застыла спокойная, почти царственная уверенность.
– Вы слышали меня! – рявкнула девушка. – Отставить!
– Кто вы? – неуверенно спросил Морган.
– Морган, – вмешался Рамирес, – Дрезден говорил правду. Это капитан Люччо.
– Нет, – мотнул головой Морган, но абсолютной, неколебимой убежденности в его голосе заметно убавилось. – Нет, это ложь.
– Это не ложь, – возразил Рамирес. – Я заглядывал ей в душу. Это капитан.
Губы Моргана беззвучно шевелились, но руки с изготовленным зарядом он не опустил.
– Морган, – произнесла девушка, на этот раз негромко, – все в порядке. Не дури.
– Вы не капитан, – пробормотал Морган. – Это невозможно. Это какой-то подвох.
Девушка, то есть Люччо, улыбнулась – немного кривовато от боли.
– Дональд, – произнесла она, – идиот ты мой дорогой. Это ведь я тебя воспитала. И я совершенно уверена, что ты не знаешь, кто я… да я и сама не очень знаю.
Люччо подняла руку и продемонстрировала Моргану серебряную рапиру, которую носило ее прежнее тело. Она описала клинком круг в воздухе, и я снова ощутил ту же ровную, жужжащую энергию, что и прежде.
– Смотри. Может ли кто-либо другой вызывать такую силу в моем клинке?
Еще мгновение Морган смотрел на нее. Потом рука его опустилась, обмякнув, и накопленная в ней энергия иссякла.
Сердце мое снова начало биться медленнее, и я тяжело прислонился к боку Сью.
Рамирес убрал пистолет в кобуру и помог новой Люччо проковылять к Моргану, где и уложил ее осторожно на траву рядом с ним.
– Вы ранены, – произнес Морган. Его лицо тоже побелело от боли. – Серьезно?
Люччо с усилием улыбнулась:
– Боюсь, я целила слишком точно. А вышло, что удар предназначался для меня. Похоже, это конец, только побарахтаться еще некоторое время придется.
– Боже мой, – пробормотал Морган. – Простите меня… простите, если можете. Я увидел, как Дрезден застрелил вас, и… в то время как вы истекали кровью. Нуждались в помощи.
Люччо слабо подняла руку.
– Не время, – мягко произнесла она.
Рамирес тем временем склонился над Морганом, осматривая его рану. Пуля ударила тому в ногу сзади, и рана выглядела довольно поганой.
– Черт, – буркнул Рамирес. – Попал в колено. Чашечку к черту разбил.
Он осторожно коснулся Морганова колена пальцем, и тот сморщился от боли, а лицо побелело еще сильнее.
– Он не может ходить.
Люччо кивнула:
– Значит, все ложится на вас.
Она перевела взгляд на меня:
– И на вас, Страж Дрезден.