К его спине крепился огромный басовый барабан, и пара бечевок тянулась от его лодыжек к закрепленным на специальной рамке палочкам. Получалось, что барабан громыхал в такт его шагам. На узких плечах висела маленькая, но настоящая туба, и еще одна пара привязанных к локтям бечевок заставляла ее издавать в такт их движениям взад-вперед соответствующие «ум» и «па». В руках он держал аккордеон, на котором был закреплен кларнет – так, чтобы конец его болтался в непосредственной близости ото рта. И в довершение всего – ей-богу, не вру – на голове его, на проволочном каркасе крепился еще и тамбурин.
Раскрасневшись от усилий, Баттерс маршировал на месте, издавая «бум», и «ум», и «па» и наяривая при этом на аккордеоне. Я застыл на месте, разинув рот, ибо повидал на своем веку много странного, но такого – еще никогда. Завершив очередной куплет, Баттерс энергично двинул лбом по тубе, на что тамбурин откликнулся оглушительным лязгом. При этом он краем глаза увидел меня и подпрыгнул от удивления.
Этого ему делать не стоило. Он потерял равновесие и повалился под лязг тамбурина, взревывание тубы и стук барабана. Баттерс уже лежал на полу, а аккордеон еще издавал последние издыхающие звуки.
– Привет, – окликнул я его.
– Гарри, – прохрипел он из-под груды инструментов, – классные штаны.
– Я вижу, вы заняты.
Похоже, он не заметил сарказма:
– Ха, не то слово. Репетирую вовсю. Завтра вечером конкурс оркестров. Октоберфест, понимаете ли.
– Мне казалось, вы завязали с участием после прошлогоднего.
– Ха! – повторил Баттерс, вызывающе фыркая. – Не могу же я позволить Веселым Роджерам посмеяться надо мной еще раз. Нет, вы только представьте себе: пятеро чуваков – и все Роджеры! Да разве они могут понимать, что такое настоящая полька?
– Представления не имею, – честно признался я.
Баттерс одарил меня улыбкой:
– На этот раз я их сделаю.
Я не смог не улыбнуться в ответ:
– Вам помочь выбраться оттуда?
– Ерунда, сам справлюсь, – жизнерадостно откликнулся он и принялся расстегивать многочисленные лямки. – Вот не ожидал вас увидеть! До планового осмотра еще неделя. Рука беспокоит?
– Не очень, – сказал я. – Просто хотел поговорить с вами о…
– О! – выпалил он и, выбравшись из-под груды музыкальных инструментов, направился к столу в углу. – Пока не перешли к делу… я как раз хотел показать вам кое-что интересное.
– Баттерс, – произнес я, – я и сам не прочь поболтать, да только со временем у меня совсем скверно.
Он удрученно застыл:
– Правда?
– Угу. У меня на руках дело, и мне необходимо знать, не известно ли вам кое-чего, что могло бы мне помочь.
– О-о-о, – протянул он. – Ну да, у вас всегда дела. Но это важно. Я тут провел кое-какие исследования с тех пор, как вы начали ходить ко мне со своей рукой, и выводы, которые я сделал по результатам наблюдений…
– Баттерс, – вздохнул я, – послушайте, я и правда здорово спешу. Пять слов, не больше, идет?
Он оперся руками о столешницу и пристально посмотрел на меня. Глаза его сияли.
– Я понял наконец, почему чародеи бессмертны. – Он призадумался на мгновение. – Черт, это уже шесть слов вышло. Ладно, не важно. Так о чем вы хотели поговорить?
Я смотрел на него, разинув рот. Потом спохватился, закрыл его и испепелил Баттерса взглядом:
– А знаете, Баттерс, хитрозадых обычно не любят.
Он ухмыльнулся:
– Я же говорил, что это важно.
– Чародеи вовсе не бессмертны, – возразил я. – Просто живут дольше обычного.
Баттерс пожал плечами и принялся рыться в папках у себя на столе. Потом щелкнул выключателем просмотрового аппарата и начал по одному вынимать из папок рентгеновские снимки и прикладывать их к светящемуся экрану.
– Знаете, я до сих пор не уверен, что могу принять как реальность этот ваш скрытый мир магии. Но, судя по тому, что вы мне рассказывали, чародей может прожить раз в пять-шесть дольше среднего. А это ближе всего к бессмертию. Так вот, то, что я видел, заставляет меня поверить, что все это не пустые разговоры. Идите-ка сюда.
Я послушался и хмуро уставился на рентгеновские снимки:
– Эй, это что, мои?
– Ага, – подтвердил Баттерс. – После того как я начал использовать аппарат устаревшего типа, процентов пятнадцать снимков можно худо-бедно разобрать. Да и в старой вашей медицинской карте три или четыре снимка ухитрились выжить прежде, чем вы угробили аппаратуру.
– Гм, – пробормотал я, ткнув пальцем в первый снимок. – Это когда в меня пулю засадили в Мичигане.
На снимке отчетливо виднелись трещины, разбегавшиеся по моей берцовой кости от того места, куда ударила пистолетная пуля – хорошо еще не самого большого калибра. Я чудом тогда избежал раздробленного бедра и, возможно, смерти.
– Кажется, – добавил я, – это снимали после того, как сняли гипс.
– Именно, – подтвердил Баттерс. – А вот другой, сделан через пару лет. – Он ткнул пальцем в другой снимок. – Вот, видите линии трещин? Там, где кость срослась, светлее.
– Ну, – кивнул я. – И что?
– А то, – хмыкнул Баттерс. – Гляньте вот сюда.
Он выложил на экран третий снимок. В общем-то, он мало отличался от первых двух, только светлого на нем было меньше. Баттерс ткнул в него пальцем и восторженно посмотрел на меня.
– Что? – не понял я.
Он даже зажмурился от такой моей тупости.
– Гарри, – сказал он, – это снимок, который я сделал два месяца назад. Обратите внимание: на нем вообще не заметно никаких аномалий.
– И что? – повторил я. – Ну, зажило все, ничего такого.
Он раздраженно засопел:
– Ну и чурбан же вы, Гарри. Кости не могут срастаться бесследно. Отметины от переломов сохраняются до конца жизни. Точнее, должны сохраняться. А у вас – нет.
Я нахмурился:
– Но какое это имеет отношение к продолжительности жизни чародеев?
Баттерс нетерпеливо отмахнулся:
– А вот еще. – Он шлепнул на экран еще несколько снимков. – Вот неполный перелом другой руки – не той, в которую вы пулю получили. Вы заработали его, когда загремели с поезда через пару дней после нашего знакомства. Не перелом – трещина. Вы даже не знали об этом, и лубка накладывать не пришлось: хватило и повязки. Так вот, следов не осталось уже к следующему осмотру.
– А что в этом такого странного?
– Да ничего, – вздохнул Баттерс. – Ладно, смотрите дальше. Вон отметина от сросшейся ткани, а на третьем снимке ее – фьють! – и нет уже. Ваша рука здорова-здоровехонька.
– Может, я молока слишком много пью или еще чего-нибудь? – предположил я.
Баттерс только фыркнул:
– Гарри, послушайте. Вы крепкий парень. Вас ранили черт знает сколько раз.
Он достал мою медицинскую карту и, крякнув от усилия, шмякнул ее о стол. И то сказать, видел я телефонные книги тоньше, чем моя медицинская карта.
– И я уверен, – добавил он, – у вас полно еще всяких бяк, по поводу которых вы даже не обращались к доктору.
– Бывало, – кивнул я.
– Вы переломаны почище спортсмена-профессионала, – продолжал Баттерс. – Я имею в виду хоккеистов или футболистов. Ну, может, как автогонщик.
– А они что, переломаны? – усомнился я.
– Когда вы гоняете полтонны железа на скорости в треть звуковой, травмы случаются самые разные, – серьезно ответил он. – Даже не самые зрелищные аварии опасны для организма – при их-то скоростях. Вам приходилось попадать в аварию на небольшой скорости?
– Угу. Неделю все тело ныло.
– Вот именно, – кивнул Баттерс. – А теперь помножьте это на время, в течение которого они этим занимаются. Эти парни и другие спортсмены – их частенько колошматит, причем по-серьезному. Они вырабатывают физическую и психическую выносливость, которая позволяет им справляться с болью, но травмы все равно не проходят для них бесследно. И физический износ накапливается. Как думаете, почему футболисты, боксеры и им подобные выходят в тираж задолго до сорока лет? Потому что восстанавливают большую часть функций после каждой травмы, но не полностью, и новый ущерб всякий раз добавляется к старым.
– Я все-таки не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
– У вас не накапливается, – сказал Баттерс.
– Э?
– Ваше тело не успокаивается, восстановив функциональность, – пояснил Баттерс. – Оно продолжает ликвидировать ущерб до тех пор, пока от того ничего не останется. – Он посмотрел на меня в упор. – Вы хоть понимаете, как это, черт подери, важно?
– Боюсь, не совсем, – признался я.
– Гарри, да ведь с этого, возможно, и начинается старение организма. Ваше тело – это сложный набор клеток. Большая часть их повреждается или изнашивается – и отмирает. Организм замещает их. Это непрерывный процесс. Вот только каждый раз, когда тело производит такую замену, новая клетка чуть уступает предыдущей в качестве.
– Ну да, – кивнул я. – Повторное копирование. Слыхал о таком.
– Вот именно, – согласился Баттерс. – Вот как вам удается излечивать свои травмы. Похоже, в этом же таится потенциал вашего долголетия. Ваши копии не уступают оригиналу. Или, по крайней мере, чертовски ближе к нему, чем у большинства людей.
Я моргнул:
– Вы хотите сказать, я могу исцелить любую травму?
– Ну, – вздохнул он, – не как люди Икс. Если вам перерезать артерию, вы умрете от потери крови. Однако, если вам удастся пережить собственно момент нанесения травмы, ваше тело, похоже, способно со временем почти идеально восстанавливать поврежденные части. Это может занять месяцы, даже годы, но вы отделаетесь благополучнее, чем большинство людей на вашем месте.
Я посмотрел на него, потом на руку в перчатке. Я попытался произнести что-то, но горло пересохло.
– Угу, – кивнул Баттерс. – Мне кажется, рано или поздно вы получите назад свою руку. Она ведь не отмерла и не отпала. Мышечная ткань сохранилась. Со временем, мне кажется, вы сможете полностью заместить поврежденные ткани и восстановить нервы.
– Это… – начал я и поперхнулся. Сделал вдох и попробовал еще раз: – Это было бы славно.