— Entropus!
Заклинание сработало. Змеи забились и исчезли, оставив после себя лишь слой прозрачной слизи.
Сьюзен лежала на полу, задыхаясь и истекая кровью. Кожа ее блестела от слизи. Кровь сочилась из укусов; темные ссадины покрывали кожу на руке, на ноге, на шее, на лице…
Я пригляделся. Никакие это были не ссадины! Они темнели на глазах, обретали резкость, превращаясь в замысловатую татуировку. Чем-то это напоминало раскраску маори. Узор начинался у нее на щеке чуть ниже глаза и змеился вниз, по шее, по ключице, исчезая под платьем. Он снова выныривал, покрывая левую руку и левую ногу. Задыхаясь и дрожа, Сьюзен поднялась на ноги и мгновение смотрела на меня огромными черными глазами; зрачки ее были слишком велики для человеческих. Глаза ее наполнились слезами, и она отвернулась.
Тем временем человек-змея очухался настолько, что снова смог принять более или менее вертикальное положение. Взгляд его желтых змеиных глаз уперся в Сьюзен, и он задохнулся от удивления.
— Братство, — прошипел он. — Братство — здесь!
Динарианец огляделся по сторонам и увидел тубус, все еще висевший у меня на плече. Хвост его хлестнул по стене, и он ринулся на меня.
Я отпрянул в сторону, прикрывшись столом.
— Сьюзен! — крикнул я.
Человек-змея ударом кулака расколол стол надвое и пополз ко мне через обломки. Сьюзен сорвала со стены сушилку и метнула ему в голову.
Динарианец, увидев ее, рванулся в сторону, но тяжелая рама ударила его в плечо и опрокинула навзничь. Он злобно зашипел и, бросившись к вентиляционному отверстию, исчез.
Задыхаясь, я выпрямился и секунду косился на зияющее отверстие, но он не вернулся. Тогда я рывком потащил все еще полуоглушенную Вальмон к двери.
— Братство? — спросил я у Сьюзен.
Она крепко сжала губы и отвернулась:
— Не сейчас.
Я стиснул зубы от досады и тревоги за нее, впрочем она была права. Дым становился все гуще, и мы не имели представления о том, когда и с какой стороны вернется вся эта когтисто-зубасто-чешуйчатая компания. Я крепче схватил Вальмон за руку, проверил, не потерял ли плащаницу, и следом за Сьюзен выскочил в коридор. Она бежала босиком, но быстро, так что я, задыхаясь и волоча за собой светловолосую воровку, едва поспевал за ней.
Мы поднялись на один марш по лестнице, и Сьюзен распахнула дверь, за которой оказалась парочка горилл в малиновых пиджаках. Они попытались остановить нас. Сьюзен выбросила руки вперед и резко развела их в стороны. Мы перешагнули через горилл и побежали дальше. Мне даже жаль их стало: вряд ли тот факт, что их оглушила женщина, положительно скажется на их громильских послужных списках.
Мы выбежали из здания через боковой выход. Темный лимузин уже ждал нас. Мартин стоял рядом. Я слышал завывание сирен, крики людей, гудки пожарных машин, пытающихся прорваться к гостинице.
Мартин глянул на Сьюзен и замер. Потом опомнился и бросился нам навстречу.
— Возьмите ее, — прохрипел я.
Мартин подхватил Вальмон и, как сонного ребенка, понес ее к лимузину. Я поплелся следом. Мартин положил блондинку на заднее сиденье в салоне и сел за руль. Сьюзен нырнула в машину следом за Вальмон, и я снял тубус с плеча, чтобы сесть.
Что-то дернуло меня назад — что-то, напоминающее мягкую, эластичную веревку, обвившуюся вокруг талии. Я рванулся к машине, но смог только захлопнуть дверцу, прежде чем меня сбили с ног, и я брякнулся на землю у выхода.
— Гарри! — крикнула Сьюзен.
— Уезжайте! — прохрипел я Мартину, смотревшему на меня из-за руля. Я попытался бросить в опущенное окошко машины тубус с плащаницей, но что-то с силой прижало мою руку к земле. — Да езжайте же! Приведите помощь!
— Нет! — закричала Сьюзен и попыталась открыть дверцу.
Мартин оказался быстрее. Я услышал, как щелкнули, блокируясь, замки дверей. Потом взревел мотор, и машина сорвалась с места.
Я еще пытался бежать, но что-то держало меня за ноги, и я даже не мог подняться с земли. Повернувшись, я увидел стоявшего надо мной Никодимуса. Обрывок удавки у него на шее оставался единственной деталью туалета, которая не пропиталась кровью. Его тень — его чертова тень — обвилась вокруг моей талии, моих ног, моих рук, и она шевелилась, как живое существо. Я попробовал было сложить заклинание, но эти чертовы петли-тени вдруг сделались ужасно холодными — холоднее льда или замершего металла, и вся моя энергия замерзла во мне.
Один из завитков-теней вынул тубус из моих онемевших рук и, причудливо изогнувшись, передал Никодимусу.
— Восхитительно, — произнес тот. — Теперь плащаница у меня в руках. И вы, Гарри Дрезден, тоже.
— Что вам нужно? — прохрипел я.
— Просто поговорить, — заверил меня Никодимус. — Я всего-то хочу вежливо с вами побеседовать.
— Да идите вы!
Глаза его потемнели от холодного гнева, и он потянул из кармана свой револьвер.
«Отлично, Гарри, — подумал я. — Вот что ты получишь за свое чертово геройство. Полную обойму девятимиллиметровых карамелек».
Но Никодимус не выстрелил.
Он оглушил меня рукоятью револьвера.
Яркий свет вспыхнул в моих глазах, и мне показалось, будто я куда-то падаю. Я вырубился прежде, чем моя щека коснулась земли.
Глава 21
Очнулся я от холода.
Сознание вернулось ко мне в совершенной темноте, под струей ледяной воды. Голова трещала достаточно сильно для того, чтобы боль в ноге казалась по сравнению с этим почти приятным ощущением. Запястья и плечи болели еще сильнее. Шея затекла, и мне потребовалась секунда или две, чтобы сообразить: я стою в вертикальном положении со связанными над головой руками. Ноги, само собой, тоже оказались связанными. Мышцы задергались от холода, и я попробовал отодвинуться от ледяной струи. Мне помешали веревки. Холод начал пробирать до костей. Ощущение было не из приятных.
Я дернулся, пытаясь освободиться. Потом попробовал подергать по очереди ногами и руками. Трудно сказать, насколько свободнее стали веревки: холод мешал мне чувствовать даже запястья, а видеть не позволяла темнота.
На мгновение меня охватил страх. Если бы удалось высвободить руки, я бы, возможно, рискнул пережечь путы заклинанием. Черт, да я так окоченел, что идея сжечь себя самого казалась не столь уж непривлекательной. Однако, когда я попытался накопить необходимую для этого энергию, та ускользнула от меня. И тут до меня дошло. Проточная вода. Проточная вода сковывает магические энергии, и всякий раз, когда я пытался собрать их, она смывала все к чертовой матери.
Холод все крепчал, становился все болезненнее. Я не мог никуда деться от него. Я запаниковал, задергался, из-за чего тупая боль в связанных запястьях сделалась режущей, но тут же снова ослабла, притупленная холодом. Помнится, несколько раз я орал от боли — и тут же захлебывался водой.
Впрочем, и сил-то у меня осталось всего ничего. Побарахтавшись несколько минут, я повис, задыхаясь, зажмурившись от боли, слишком усталый, чтобы сопротивляться дальше. А вода становилась все холоднее…
Мне было больно, но я решил, что больнее уже не будет.
Прошло несколько часов, и я понял, что сильно ошибался на этот счет.
Отворилась дверь. В глаза мне ударил яркий свет. Я бы отвернулся, но у меня и на это сил не осталось. В дверь вошла пара дюжих мужиков с самыми настоящими горящими факелами в руках. Этот свет дал мне возможность рассмотреть помещение. У самой двери стена была отделана полированным камнем, но все остальные поверхности представляли собой нагромождение осыпавшейся земли и битого кирпича; только в одном месте из-под него проглядывала какая-то круглая бетонная труба — наверное, часть городского водопровода. На потолке тоже виднелись земля, камни, свисавшие корни… Откуда-то сверху лилась на меня вода, скатывавшаяся затем в воронку на полу.
Значит, меня притащили в Преисподнюю — замысловатый лабиринт пещер, разрушенных зданий, туннелей и древних сооружений, раскинувшийся под современным Чикаго. Преисподняя — это темное, сырое, холодное место, полное самых разных тварей, которые прячутся здесь от солнечного света, человеческого общества, а может, являются радиоактивными. Туннели, в которых сооружался первый атомный реактор, — это только преддверие Преисподней. Люди, знающие о существовании этого мира, — даже чародеи вроде меня — избегают показываться здесь, если их только не загоняют совсем уже отчаянные обстоятельства.
Дорогу сюда не знал никто. Значит, никто не придет мне на помощь.
— Эй, ребята, я тут совсем вспотел, — просипел я вошедшим. — У вас пивка холодненького не найдется? Или еще чего шипучего — и со льдом?
Они даже не покосились в мою сторону. Один встал у стены слева от меня, другой — справа.
— Я понимаю, мне стоило бы прибраться. — Меня понесло, и я уже не мог затормозить. — Знай я, что у меня будет компания, я бы принял душ. И пол подмел…
Никакого ответа. Даже намека на то, что они вообще меня слышат. Ничего.
— Мрачноватое помещение, — заметил я.
— Вам придется простить их, — сказал Никодимус.
Он вошел в дверь и ступил в круг света от факелов — переодетый во все чистое, гладко выбритый, умытый. Теперь наряд его составляли пижамные штаны, шлепанцы и клубный пиджак времен Хью Хефнера. Серая удавка, впрочем, так и висела у него на шее.
— Что я ценю в своих служащих — так это рвение в работе, — сообщил он, — а стандарты у меня очень и очень высокие. Порой они смотрятся очень сдержанными.
— Вы запрещаете своим громилам говорить? — поинтересовался я.
Он достал из кармана трубку и маленькую жестянку табака «Принц Альберт».
— Помилуйте, я ничего им не запрещаю. Я просто вырвал у них языки.
— Насколько я понимаю, ваш департамент людских ресурсов не жалуется на избыток добровольцев, — заметил я.
Он набил трубку, примял табак пальцем и улыбнулся:
— Вы не поверите. Но я предлагаю им бесплатные услуги дантиста по высшему разряду.
— Что ж, это может пригодиться и вам — когда полиция выбьет вам зубы. Кстати, поосторожнее с моим смокингом — он взят напрокат.