В глазах его загорелся очень неприятный огонек.
— Младшенький нашей малышки Мэгги. С возрастом вы набрались изрядных сил.
Я долго молча смотрел на него, дрожа от холода. Мою мать звали Маргарет.
Но почему «младшенький»? Насколько я знал, я был единственным ребенком. Впрочем, я не так уж и много знал о своих родителях. Моя мать умерла при родах. Отец скончался от разрыва аорты, когда мне было шесть. У меня сохранилась фотография отца на пожелтевшей газетной полосе. Я хранил его в своем фотоальбоме. Фотография запечатлела его на благотворительном детском утреннике в каком-то маленьком городишке в Огайо. Еще у меня хранилась поляроидная карточка, изображающая отца с матерью, — они стояли перед мемориалом Линкольна, и у нее круглился животик: она носила тогда меня. Я до сих пор не снимаю ее амулет — пентаграмму. Он погнут и чуть оплавился, но чего еще ждать, если ты то и дело бегаешь, убивая с его помощью, скажем, оборотней…
И все. Ничего у меня больше не осталось от родителей. До меня доходили кое-какие слухи, что моя мать общалась с разной не самой приятной публикой. Ничего конкретного — так, случайные реплики. Один демон сообщил мне, что родители мои были убиты, и та же самая тварюга намекнула еще на то, что у меня имеются родственники. Помнится, я отмахнулся тогда от этой темы, решив, что демон грязно врет.
Впрочем, с учетом того, что Никодимус и Чонси служили по одному ведомству, мне, возможно, не стоило доверять и динарианцу. Он вполне мог и сочинять. Запросто мог.
А если нет?
«Заставь его говорить дальше, — решил я. — Выуди из него побольше информации». Терять мне, похоже, было особенно нечего, но недаром говорят: знание — сила. Может, и удастся обнаружить какую-нибудь зацепку…
Никодимус чиркнул спичкой, раскурил трубку и выпустил несколько клубов дыма, с легкой усмешкой поглядывая на мое лицо. Черт, он видел меня насквозь. Я старался не встречаться с ним взглядом.
— Гарри… Вы позволите называть вас Гарри?
— А что изменится, если я скажу «нет»?
— Это просто больше расскажет мне о вас, — сказал он. — Мне бы хотелось познакомиться с вами — и я всегда предпочитаю обойтись без услуг дантиста, если есть возможность избежать этого.
Я сверлил его взглядом, дрожа под ледяной водой. В голове продолжал стучать кузнечный молот; боль от веревок терзала запястья.
— Кстати, позвольте спросить: к какому гребаному дантисту вы ходите? Ортодоксу де Саду? Или доктору Менгеле? А?
Никодимус пыхнул трубкой и с любопытством посмотрел на мои веревки. Вошел еще один человек с непроницаемым лицом — худой, постарше первых двух, с густой седой шевелюрой. Он толкал перед собой сервировочную тележку. Приблизившись, он разложил маленький столик и поставил так, чтобы на него не летели брызги. Никодимус повертел трубку в пальцах.
— Дрезден, вы позволите быть с вами откровенным?
Я предположил, что в тележке разложены всякие блестящие инструменты, имеющие целью запугать меня.
— Откровенным так откровенным. Полагаю, мне это безразлично.
Никодимус покосился на слугу, поставившего вокруг столика три складных стула, потом накрывшего столик белой скатертью.
— Видите ли, вы ведь сталкивались уже со многими весьма опасными созданиями. Однако в большинстве своем все они были изрядными идиотами. Я по мере сил стараюсь избегать этого… собственно, именно поэтому вы связаны и стоите под водой.
— Вы меня боитесь, — сказал я.
— Ба, да вы ведь уничтожили троих опасных чернокнижников, нобля вампирской Коллегии и даже одну из Королев фэйри. Они недооценили вас, а также ваших союзников. Я — нет. Полагаю, вы можете расценивать ваше нынешнее положение как комплимент.
— Угу, — буркнул я, смаргивая ледяную воду из глаз. — Вы чертовски добры.
Никодимус улыбнулся. Слуга открыл тележку, и в ней обнаружилось нечто куда более дьявольское, нежели старые добрые пыточные инструменты. Там был завтрак. Старый слуга принялся накрывать на стол. Картофельные котлеты. Немного сыра. Печенье, ветчина, колбаса, оладьи, тосты, фрукты. И — господи! — кофе. Горячий кофе. Запах апперкотом врезал мне по желудку, и тот — как он ни замерз — задергался у меня внутри, прикидывая, как бы вырваться на волю и урвать хоть немного еды.
Никодимус сел, и слуга налил ему кофе. Наверное, наливать кофе самостоятельно было ниже его достоинства.
— Я ведь пытался удержать вас подальше от этой истории.
— Угу. Очень мило с вашей стороны. Не вы ли отредактировали то пророчество, о котором говорила мне Ульшаравас?
— Вы и не представляете себе, как это трудно — поймать посланца Небес в западню.
— Ну-ну, — кивнул я. — И зачем вам все эти хлопоты?
Никодимус не снизошел даже до того, чтобы плеснуть себе в кофе сливок, сахара… Ложка звякнула о блюдце.
— У меня сохранились приятные воспоминания о вашей матери. Мне не слишком сложно было сделать это. Так почему бы и нет?
— Вот уже второй раз вы упоминаете мою мать, — заметил я.
— Да. Я уважал ее. Что, вообще-то, для меня в высшей степени нехарактерно.
— Так уважали, что сцапали меня и притащили сюда? Ясно.
Никодимус помахал рукой:
— Так вышло. Мне необходим некто, обладающий некоей метафорической массой. Вы вмешиваетесь в мои дела, вы не лишены способностей, к тому же вполне соответствуете рецепту.
Рецепту?
— Какому еще рецепту?
Он отхлебнул кофе и блаженно зажмурился. Ублюдок.
— Насколько я понимаю, мы переходим к той части разговора, в которой я открываю вам свои планы?
— Можно подумать, вы можете что-то потерять.
— И наверняка вы ожидаете, что я открою вам при этом и свои слабые места. Я уязвлен таким отсутствием уважения ко мне как к профессионалу.
Я стиснул зубы:
— Трус.
Он поддел вилкой кусок ветчины и задумчиво пожевал.
— Вам достаточно знать, что произойдет одно из двух.
— Нет, правда?
Мастер остроумного ответа — вот кто я.
— Разумеется. Или вас освободят и вы разделите со мной этот скромный завтрак… — Он взял со стола слегка изогнутый, острый на вид нож. — Или я перережу вам горло, как только покончу с трапезой.
Он произнес это достаточно жутко — без всяких мелодраматических штучек. Как нечто само собой разумеющееся. Так обычно говорят о том, что вынесут после завтрака мусор.
— Старый добрый ультиматум: «С нами или в могиле», — буркнул я. — Ха, сколько раз я его слышал, а он все не выходит из моды.
— Боюсь, вся ваша биография свидетельствует, что вы слишком опасны, чтобы оставлять вас в живых, а мне нельзя выбиваться из графика, — сказал Никодимус.
График? Значит, времени у него не так много.
— Знаете, так я становлюсь очень несговорчивым. Не принимайте это как личное оскорбление.
— Ни за что, — заверил он меня. — Это нелегко для нас обоих. Я бы испробовал на вас разные психологические приемы, но, боюсь, я не в курсе последних достижений в этой области. — Он взял с блюдца тост и намазал маслом. — Хотя, с другой стороны, не так много психологов умеют править колесницами… Так что, полагаю, здесь можно найти некий баланс.
Дверь снова отворилась, пропуская в помещение молодую женщину. У нее были длинные, спутанные со сна волосы, темные глаза и лицо слишком вытянутое, чтобы назвать его красивым. Красное шелковое кимоно она затянула поясом кое-как, так что при ходьбе оно то и дело распахивалось; белья под кимоно явно не было. Как я уже сказал, в Преисподней холодно.
Девушка зевнула и лениво потянулась, искоса поглядывая на меня:
— Доброе утро. — Говорила она с таким же странным акцентом, напоминающим британский.
— И тебе, малышка. Гарри Дрезден, полагаю, вас еще не представляли моей дочери Дейдре.
Я всмотрелся в девицу, показавшуюся мне слегка знакомой:
— Боюсь, мы не встречались прежде.
— Встречались, — возразила Дейдре, потянувшись, чтобы взять из вазы спелую клубнику. Она вытянула губы трубочкой и откусила половину. — В порту.
— А-а-а. Мадам Медуза, полагаю?
Дейдре вздохнула:
— Так меня еще ни разу не называли. Как забавно… Можно я убью его, папочка?
— Еще не время, — покачал головой Никодимус. — Но если до этого дойдет, он мой.
Дейдре сонно кивнула:
— Я не опоздала к завтраку?
— Ни капельки, — улыбнулся ей Никодимус. — Можешь поцеловать папеньку.
Она уселась ему на колени и чмокнула в щеку. Язычком. Тьфу. Потом встала, Никодимус подвинул ей один из стульев, и Дейдре села за стол.
— Как видите, стульев здесь три, — сказал Никодимус, усаживаясь на место. — Вы уверены, что не хотите позавтракать с нами?
Я открыл было рот, чтобы сказать, куда он может засунуть свой третий стул, но запах еды остановил меня. Я вдруг ощутил отчаянный, болезненный, волчий голод. Вода сделалась еще холоднее.
— Что вы задумали?
Никодимус кивнул одному из громил. Тот подошел ко мне, на ходу доставая из кармана маленькую шкатулку, в каких обычно хранят драгоценности. Он открыл ее и протянул мне.
Я изобразил удивленный восторг:
— Ах как неожиданно!
Громила злобно на меня смотрел. Никодимус улыбался. В шкатулке лежала древняя серебряная монетка — такая же, как та, какую я видел в переулке у больницы. Только пятна на ней сложились в форме другого знака.
— Я вам нравлюсь. Ах, как я вам нравлюсь, — произнес я без особого энтузиазма. — И вы хотите, чтобы я стал одним из вас?
— Ну, не хотите — не надо, — улыбнулся Никодимус. — Я только предложил бы, чтобы вы выслушали и нашу позицию, прежде чем примете решение бессмысленно умереть. Возьмите монету. Позавтракайте с нами. Мы можем поговорить. После этого, если не захотите иметь со мной дела, вы вольны уйти.
— Вы меня просто так и отпустите. Ну да, конечно.
— Примите монету — и я сомневаюсь, что смогу удержать вас.
— Что же помешает мне тогда обернуть эту монету против вас?
— Ничего, — сказал Никодимус. — Однако я твердо верю в благосклонность человеческой натуры.