— Братство… — произнес я, стараясь обуздать эмоции. Ради нее же самой я не мог позволить себе бояться. Я даже придвинулся к ней чуть ближе. — Давай присядем. Ты можешь рассказать мне о Братстве.
Секунду-другую мне казалось, что она не поддастся на уговоры, но она кивнула.
— Братство, — повторила она. — Братство святого Жиля.
— Святого Жиля? — переспросил я. — Покровителя прокаженных?
— И других изгоев. Вроде меня. Они все как я.
— Ты хочешь сказать, заражены?
— Заражены. Наполовину обращены. Наполовину люди. Наполовину мертвецы. Их можно по-разному назвать.
— Так-так, — сказал я. — И что у них за цель?
— Братство пытается помочь людям, пострадавшим от Красной Коллегии. Работает против Красных. Выявляет их везде, где возможно.
— Исцеляет?
— Исцеления нет.
Я положил руку ей на запястье и отвел к дивану. Она шла, как сомнамбула, осторожно переставляя ноги.
— Так что это за татуировки такие? Членская карточка?
— Заговор, — ответила она. — Заклятие, наложенное на мою кожу. Оно помогает мне удерживать тьму, не выпускать наружу. Предупреждает, когда она нарастает.
— Как это — предупреждает?
Она покосилась на свою покрытую узорами руку, потом показала ее мне. Татуировки на ней — и на лице тоже — медленно становились ярче, окрашиваясь в алый цвет.
— Предупреждает о том, что я могу утратить контроль над собой. Красный, красный, красный. Опасно, опасно, опасно.
Ну да, в ту, первую ночь, когда она вернулась, она долго не входила, а войдя, отворачивала лицо. Прятала татуировки.
— Ладно, — спокойно произнес я. — Сядь.
Она села на край дивана и заглянула мне в глаза.
— Гарри, — прошептала она, — больно. Больно противиться этому. Я устала сдерживаться. Не знаю, сколько еще смогу.
Я опустился на колени, чтобы наши глаза находились на одном уровне:
— Ты мне веришь?
— Всем сердцем. Всей жизнью.
— Закрой глаза, — сказал я.
Она послушалась.
Я встал и медленно подошел к кухонному шкафу. Я шел как можно медленнее. Нельзя отходить быстро от того, кто смотрит на тебя как на пищу. Быстрое бегство провоцирует. Что бы там ни сидело у нее внутри, оно росло — я видел это, чувствовал, слышал в ее голосе.
Мне грозила опасность. Да плевать — опасность грозила ей.
В выдвижной полке кухонного шкафа я обычно храню пистолет. Однако в последнее время, кроме него, там лежал моток серебристо-белого шнура. Я взял моток и вернулся к дивану.
— Сьюзен, — сказал я, — дай мне свои руки.
Она открыла глаза и посмотрела на мягкую веревку:
— Это меня не удержит.
— Я сделал ее на случай, если ко мне заглянет огр, которого я здорово разозлил. Дай мне руки.
Мгновение она молчала. Потом стряхнула с плеч куртку и протянула руки ладонями вниз.
Я набросил шнур на ее запястья и, не заматывая, шепнул:
— Manacus.
Шесть месяцев прошло с тех пор, как я накладывал заклятие на этот шнур, но я сделал это как надо. Совсем легкое усилие воли — и шнур пришел в движение. Свободные концы его, блеснув серебряными нитями, взметнулись в воздух и мгновенно связали ее запястья аккуратными, не слишком тугими, но прочными узлами.
Сьюзен отреагировала мгновенно. Тело ее напряглось, как пружина, в попытке разорвать путы. Я терпеливо ждал. Добрых полминуты прошло, пока она, задрожав, не стихла. Голова ее склонилась вперед, волосы упали на лицо. Я шагнул к ней, и она вскочила, широко расставив ноги, и, вскинув руки, снова попыталась высвободиться.
Я облизнул пересохшие губы. Я сомневался, что она сможет разорвать путы… впрочем, я часто в прошлом недооценивал людей. Лицо ее, неестественно черные глаза пугали меня. Она снова напрягла связанные руки; от этого движения ее футболка задралась, открыв взгляду гладкий смуглый живот, по которому змеились алые завитки татуировки. На ребрах темнели свежие синяки; кое-где кожа была ободрана до крови. Черт, этот прыжок из Мартиновой машины не прошел для нее бесследно…
С минуту она боролась с веревкой, потом со свистом выдохнула и без сил опустилась обратно на диван. Лицо ее так и оставалось закрыто спутанной массой волос. Я скорее ощущал на себе ее взгляд, нежели видел его. Но это были уже не глаза Сьюзен. Татуировки на ее коже алели, как кровь. Я попятился — снова осторожно, медленно — и направился в ванную за аптечкой.
Когда я вышел, она бросилась на меня — беззвучно, стремительно. Я ожидал этого.
— Forzare! — выкрикнул я.
Серебряный шнур вспыхнул голубоватым свечением и метнулся к потолку, рванув вверх ее запястья и оторвав от пола. Она задергалась, раскачиваясь на шнуре, пытаясь стряхнуть его с рук или разорвать. Я не вмешивался, и в конце концов она успокоилась и застыла с поднятыми над головой руками, едва касаясь пола пальцами ног.
Она негромко всхлипнула.
— Прости, Гарри, — шепнула она. — Я хотела… хотела сдержаться, но не получилось.
— Ничего. Сейчас, сейчас. — Я подошел поближе, чтобы осмотреть ее ссадины, и поморщился. — Господи. Ну ты и ободралась.
— Мне очень жаль. Прости.
Голос ее причинял мне боль — наверное, нам обоим.
— Ш-ш-ш, — успокоил я ее. — Давай обработаю.
Она затихла, хотя я ощущал рвущийся из нее наружу голод. Я принес тазик с водой, мягкое полотенце и принялся в меру способностей промывать ее ссадины. Время от времени она вздрагивала. Один раз сдавленно застонала. Синяки и царапины сплошь покрывали ее спину вплоть до шеи, где был сорван целый лоскут кожи. Я положил руку ей на затылок и осторожно подтолкнул вперед. Она опустила голову, давая мне обработать ранку.
Пока я этим занимался, напряжение не то чтобы спало, но изменилось. Я вдыхал запах ее волос, ее кожи — от них пахло корицей и горячим свечным воском. Внезапно мое усиленное внимание сфокусировалось на изгибах ее спины, ее бедер. Она чуть подалась назад, касаясь меня своим телом; исходивший от него жар возбуждал меня. Ее дыхание тоже сделалось другим: участилось, стало резче, тяжелее. Она слегка повернула голову, чтобы видеть меня краем глаза. Глаза ее горели, язык то и дело облизывал губы.
— Хочу тебя, — прошептала она.
Я поперхнулся:
— Сьюзен… я не уверен, что…
— А ты не думай, — шепнула она, прижимаясь ко мне бедрами. Это возбудило меня с такой силой, что аж больно стало. — Ни о чем не думай. Просто возьми меня.
Умом я понимал, что это не лучшая идея. И все же положил руки ей на талию, чуть сжав пальцами ее горячую кожу. Касаться ее было наслаждением — первобытным, собственническим наслаждением. Я медленными круговыми движениями провел ладонью и пальцами вдоль ее бедра, по животу. Она по-кошачьи выгнула спину, зажмурившись от наслаждения.
— Да, — шептала она. — Да, да…
Я разжал другую руку, выронив полотенце на пол, и коснулся ее волос, зарывшись в них пальцами. Ее мягкие густые пряди послушно скользили между моими пальцами. Я ощутил, как в ней снова возросло напряжение, а затем она резко повернула голову, оскалив зубы, и потянулась к моей руке. Мне бы, наверное, стоило отдернуть руку. Вместо этого я крепче сжал ее волосы и потянул, силой заставив отвернуться.
Я ожидал вспышки злости, но она лишь прижалась ко мне с большей страстью, с большим желанием. Томная улыбка заиграла на ее губах и тут же исчезла, когда она негромко ахнула: моя рука скользнула вверх, под футболку, осторожно коснувшись ее груди. Она ахнула еще раз, и с этим звуком все мои страхи, усталость, боль разом куда-то исчезли, сгорев без остатка в огне плотского желания. Ощущать ее в своих руках, целиком окунуться в аромат ее тела — я столько холодных, бессонных ночей бредил этим…
Конечно, это была не лучшая мысль. Единственная мысль.
Я скользил по ее телу руками, дразня, лаская ее грудь, наслаждаясь тем, как твердеют под моими пальцами ее соски. Она снова попыталась повернуть ко мне лицо, но я рывком притянул ее ко мне спиной, прижавшись губами к ее шее — так, что она не могла двинуть головой. Это возбудило ее еще сильнее.
— Хочу, — задыхаясь, прошептала она. — Хочу тебя. Не останавливайся.
Я не был уверен, что у меня получится. Моим губам недоставало ее тела. Я рывком задрал ее футболку до самых плеч и долгую восхитительную минуту вел языком вдоль ее позвоночника, наслаждаясь мягкостью кожи, осторожно пробуя ее зубами. Какая-то часть меня напоминала о необходимости вести себя мягко, нежно. Другая посылала ее ко всем чертям. Щупай. Пробуй. Дразни…
Мои зубы оставляли там и здесь на ее коже легкие отметины, и мне даже подумалось, что в сочетании с алыми завитками татуировки, обвивающими ее тело по спирали, они выглядят особенно занятно. Темная кожа ее штанов мешала моим губам, моим зубам, и я с раздраженным рычанием выпрямился, чтобы убрать эту помеху к чертовой матери.
Для тех, кто не знает: стягивать кожаные штаны в обтяжку непросто. Тем более если делать это в состоянии, близком к исступлению. Впрочем, я не обращал внимания на подобную ерунду. Она охнула, когда я начал стягивать их, и принялась всячески извиваться и дергать ногами, помогая мне. В основном она добилась того, что от ее прикосновений я обезумел еще сильнее. К ее прерывистым вздохам добавилось негромкое постанывание.
В конце концов я спустил-таки эти чертовы штаны ей до колен. Под ними ничего не оказалось. Я вздрогнул и некоторое время ласкал ее руками, ртом, целуя и покусывая кожу там, где ее не покрывали царапины, заставляя ее двигаться еще настойчивее, стонать еще громче. Запах ее сводил меня с ума.
— Ну, — хрипло шепнула она. — Ну же…
Но я не спешил. Не знаю, как долго я стоял так, целуя, лаская, провоцируя. Я осознавал лишь одно — то, чего я ждал, жаждал так долго, наконец вернулось. И не было больше ни на земле, ни в небесах, ни в аду ничего, что было бы для меня важнее этого.
Она оглянулась на меня через плечо; черные глаза горели голодным огнем. Она снова попыталась дотянуться зубами до моей руки, и мне пришлось еще раз отодвинуть ее голову за волосы, сжав их в кулаке, в то время как другая рука срывала прочь оставшуюся одежду. Она издавала полные страсти мяукающие звуки, и тут я наконец прижал ее бедра к своим и, окрепнув как огонь, ворвался в нее.