Когда Сьюзен повернулась от двери, я уже стоял вплотную к ней. Она негромко ахнула от неожиданности, но я мягко наклонился к ней, прижавшись плечами к плечам.
Я припал губами к ее губам, и губы ее оказались мягкими, сладкими, огненно-горячими. На мгновение она напряглась, потом с тихим вздохом обняла меня, ответив на поцелуй. Я ощущал ее всю — ее горячее, слишком горячее, сильное, мягкое тело. Голод мой крепчал, а вместе с ним и поцелуй; мой язык осторожно касался ее языка, дразня и лаская. Она отзывалась с той же страстью, негромко всхлипывая. Голова у меня начала немного кружиться, но, хотя какая-то часть моего рассудка подавала тревожный сигнал, я только еще крепче прижимался к ней.
Моя рука скользнула по ее спине вниз, под куртку, под футболку, коснувшись мягкой горячей кожи. Я с силой прижал ее к себе, и она с готовностью отозвалась, чуть приподняв ногу и охватив мое бедро. Дыхание ее было горячим, частым. Я скользнул губами к ее шее, пощекотал ее кожу языком, и она со стоном выгнулась, оголив живот еще сильнее. Я провел линию поцелуев до ее уха, осторожно покусывая, и по телу ее каждый раз прокатывалась волна дрожи, а из горла вырывался чуть слышный, полный желания стон. Я снова впился в ее губы, и ее пальцы сжались в моих волосах, притягивая к себе.
Голова кружилась все сильнее. Какая-то трезвая мысль отчаянно пыталась достучаться до меня, и я бы с радостью прислушался к ней, но поцелуй лишал меня этой возможности. Желание и страсть полностью заглушили рассудок.
Внезапное пронзительное шипение заставило меня вздрогнуть и оторваться от Сьюзен. Я тряхнул головой и принялся лихорадочно оглядываться.
Мистер, мой бесхвостый, закаленный в драках и покрытый боевыми шрамами кот, вскочил на камни перед камином и выгнул спину, устремив взгляд своих изумрудных глаз на Сьюзен. Веса в Мистере фунтов тридцать, а голос у тридцатифунтовой кошки может быть почти невыносимый.
Сьюзен вздрогнула и, прижав руку к моей груди, отвернулась и мягко оттолкнула меня от себя. Губы мои горели от желания снова прижаться к ее рту, но я зажмурился и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь совладать с собой. Потом на шаг отступил от нее. Я всего-то хотел подбросить дров в огонь — в буквальном, не переносном смысле, — но комната пошла кругом, и все, что я смог сделать, — это рухнуть в ближайшее кресло.
Мистер прыгнул ко мне на колени — более резво, чем полагалось бы, — и, потершись мордой о мой живот, заурчал, как хороший дизель. Я с усилием поднял руку, чтобы погладить его, и минуты через две комната престала вращаться.
— Что, черт подери, происходит? — пробормотал я.
Сьюзен вышла из тени, пересекла комнату и, подойдя к камину, взяла кочергу. Она пошевелила угли так, чтобы они снова затеплились алым, и принялась подкладывать в камин дрова со старого жестяного подноса.
— Я ощутила… — произнесла она, помолчав немного. — Я чувствовала, как это действует на тебя. Это… — Она вздрогнула. — Это было приятно.
Еще как приятно! И было бы еще приятнее, когда бы вся эта одежда не мешала…
Впрочем, вслух я сказал только:
— Действует? Что?
Она оглянулась через плечо; выражения ее лица я не понял.
— Яд, — пояснила она негромко. — Они называют это поцелуем.
— Пожалуй, я не в претензии на название. Звучит куда романтичнее, чем «наркотический дурман».
Какая-то часть меня жаждала продолжать лишенный содержания треп, подавляя любую мысль, если только она не связана с немедленным срыванием одежды. Я решил не прислушиваться к этой части меня.
— Ну… да… Помню. Когда мы с тобой целовались в последний раз. Я думал, мне показалось.
Сьюзен мотнула головой и села на камни у камина, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Огонь понемногу разгорался, но лицо ее оставалось в тени.
— Нет. То, что сделала со мной Бьянка, все-таки изменило меня. В физическом смысле. Я теперь сильнее. Чувства острее. И еще… — Она осеклась.
— Поцелуй, — пробормотал я.
Моим губам, похоже, не очень нравилось это слово. Реальный поцелуй подходил им гораздо больше. Я оставил без внимания и это.
— Да, — кивнула она. — Не такой, конечно, силы, как у них. Слабее. Но все-таки есть.
Я провел по лицу рукой:
— Знаешь, чего мне сейчас не помешало бы? — Или обнаженная, извивающаяся в моих объятиях Сьюзен, или, на худой конец, освежающий душ из жидкого азота. — Пиво. Будешь?
— Я пас. — Она мотнула головой. — Не уверена, что мне сейчас полезно притуплять чувства.
Я кивнул, встал и пошел к холодильнику. Это самый настоящий ледник, в котором охлаждающим элементом служит старый добрый лед, а не какой-нибудь там фреон. Достал из него темную бутылку домашнего пива Мака, откупорил и сделал большой глоток. Мак пришел бы в ужас, узнай он, что я пью его пиво охлажденным, — он гордится стопроцентным следованием традициям, — но я всегда держу парочку его бутылок у себя в леднике на случай, если понадобится охладиться. Ну что тут скажешь: я простой, неотесанный чародей-янки. Я выпил, наверное, с полбутылки и прижал холодное стекло ко лбу.
— Ну, — сказал я. — Я так понимаю, ты здесь не затем, чтобы, гм…
— Чтобы сорвать с тебя одежду и самым бесстыдным образом насладиться тобой? — подсказала Сьюзен. Голос ее снова звучал спокойно, но я ощущал за этим спокойствием снедавший ее голод. Не знаю только, ободрило это меня или, наоборот, встревожило. — Нет, Гарри. Это не… не то, что я могу позволить себе с тобой. Как бы мы оба этого ни хотели.
— Но почему? — спросил я.
Я и сам понимал уже почему, но слова эти сами сорвались с моего языка прежде, чем я успел их удержать. Я с подозрением уставился на пиво.
— Я не хочу терять над собой контроль, — сказала Сьюзен. — Ни при каких условиях. Ни с кем. Тем более с тобой.
Некоторое время единственным звуком был треск поленьев в камине.
— Гарри, я же умру, если сделаю тебе что-нибудь дурное.
«Гораздо вероятнее, — подумал я, — умру я… Не о себе думай, Гарри, а о ней. Возьми себя в руки. Это всего лишь поцелуй. Только и всего».
Я допил пиво — что было не лишено приятности, конечно, но и вполовину не так, как кое-что другое из того, что я делал в этот вечер. Потом пошарил в холодильнике.
— Колы? — предложил я Сьюзен.
Она кивнула, оглядываясь. Взгляд ее задержался на полке над камином, где у меня стояли ее фотография и несколько полученных от нее открыток, а еще — маленькая серая коробочка с отвергнутым ею кольцом.
— У тебя что, живет кто-то?
— Нет. — Я достал пару банок и протянул одну ей. Она взяла, не касаясь моих пальцев. — А что?
— У тебя все так прибрано, — сказала она. — И от одежды пахнет кондиционером. Ты никогда раньше не пользовался кондиционером.
— А, это… — Не скажешь же ты человеку, что за твоим домом присматривают фэйри. Тебя просто сочтут психом. — Ну, у меня тут типа прибирают.
— Я слышала, ты слишком занят, чтобы прибираться сам, — сообщила Сьюзен.
— Ну да… Зарабатываю на жизнь.
Сьюзен улыбнулась:
— Я слышала, ты спас мир от какого-то проклятия. Это правда?
Я побарабанил пальцами по банке:
— Типа того.
Она рассмеялась:
— И как же ты типа спас мир?
— Ну, в гринписовском смысле слова. Если бы я облажался, мог бы случиться неслыханный природный катаклизм… правда, не уверен, что кто-нибудь заметил бы серьезные изменения еще лет тридцать или сорок: климатические изменения не происходят быстро.
— Звучит жутковато, — сказала Сьюзен.
Я пожал плечами:
— Если честно, меня больше заботило, как спасти свою задницу. Остальной мир уже во вторую очередь. А может, это я просто циничнее стал. У меня сильное подозрение, что я не дал фэйри разнести все к чертовой матери, только для того, чтобы это сделали мы сами.
Я снова сел в кресло, мы открыли банки и некоторое время пили молча. Мало-помалу мое сердце перестало стучать слишком громко.
— Мне тебя не хватает, — буркнул я наконец. — Кстати, и твоей редакторше тоже. Она мне звонила недели две назад. Сказала, твоя статья не пришла в срок.
Сьюзен кивнула:
— Это одна из причин, почему я здесь. Я ей обязана многим — просто письмом или звонком не отделаешься.
— Увольняешься? — спросил я.
Она кивнула.
— Нашла новое место?
— Типа того, — отозвалась она, смахивая рукой прядь волос с лица. — Я не могу пока рассказать тебе всего.
Я нахмурился. Сколько я помнил Сьюзен, она всегда сгорала от страсти раскопать правду и поделиться ею с другими. Да и сама ее работа в «Волхве» стала результатом упрямого нежелания закрывать глаза на очевидные для нее вещи, пусть остальным они и казались ерундой. Она относилась к той редкой породе людей, которые умеют остановиться и задуматься о разном, даже о диком, сверхъестественном, а не отмахиваться от него. Это и привело ее в «Волхв». Именно благодаря этому мы с ней встретились и познакомились.
— У тебя все в порядке? — спросил я. — Ты не попала в беду?
— В общем и целом — нет, — сказала она. — А вот ты — да. Потому, Гарри, я и приехала.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я здесь, чтобы предостеречь тебя. Красная Коллегия…
— Послала Паоло Ортегу бросить мне вызов. Знаю.
Она вздохнула:
— Но ты не знаешь, во что ты ввязываешься. Гарри, Ортега — один из самых опасных ноблей Коллегии. Он их военачальник. С начала войны он убил с полдюжины Стражей Белого Совета в Южной Америке, и это он разработал и провернул то нападение в Архангельске в прошлом году.
Я привстал. Кровь отхлынула от моего лица.
— Откуда ты это знаешь?
— Я же репортер, Гарри. Откопала.
Я покрутил в руке банку колы, хмуро глядя на нее.
— Какая разница? Он предложил дуэль. Честный поединок. Если он это серьезно, я приму вызов.
— Тебе нужно знать еще кое-что, — сказала Сьюзен.
— Что именно?
— Точка зрения Ортеги на эту войну не пользуется особой популярностью в Коллегии. Ее разделяет только узкая правящая прослойка. Большинство же тешат себя надеждами на бесконечное кровопролитие. И еще — им очень импонирует идея войны, которая смела бы Белый Совет. Они считают, что, если им удастся раз и навсегда избавиться от чародеев, в будущем им больше не придется прятать свою сущность.