— Угу. Насколько это возможно.
— Тогда почему у тебя такой вид, будто ты проглотил что-то, а оно еще трепыхается?
Я пожал плечами:
— Она приехала увольняться с работы. И она не одна.
— С парнем? — спросила Мёрфи.
— Угу.
Она нахмурилась:
— При нем или с ним?
Я покачал головой:
— Мне показалось — просто при нем. Не знаю.
— Значит, она увольняется?
— Похоже на то. Я думаю, мы еще поговорим.
— Она так сказала?
— Она сказала, что свяжется со мной.
Мёрфи сощурилась:
— А… Из этих…
— А? — переспросил я, покосившись на нее.
Она подняла руки ладонями ко мне:
— Не мое дело.
— Адские погремушки, Мёрф!
Она вздохнула. Несколько шагов она не говорила ни слова и не смотрела на меня.
— Ты не самый легкий собеседник, Гарри, — произнесла она наконец.
Некоторое время я смотрел на ее профиль, потом на свои ноги. Оба мы молчали.
Мы добрались до морга. Мёрфи нажала кнопку на стене у входа и буркнула в микрофон:
— Это Мёрфи.
Не прошло и секунды, как дверь с жужжанием отворилась. Я распахнул и придержал ее, пропуская Мёрфи. Проходя, она хмуро покосилась на меня. Мёрфи не слишком одобрительно относится к проявлениям галантности.
Морг ничем не отличался от остальных, в которых мне приходилось бывать: холодный, чистый, ярко освещенный люминесцентными лампами. Вдоль одной стены выстроились холодильники. Посередине стоял прозекторский стол, и на нем лежал кто-то, укрытый белой простыней. Рядом стояли обычный недорогой канцелярский стол и незанятая больничная каталка.
Помещение наполняла мелодия: веселенькая полька лилась из маленького кассетника на столе. За столом сидел маленький человечек со всклокоченной черной шевелюрой, в зеленой больничной униформе и зеленых же домашних тапках с кроличьими ушками. Он со свирепым видом строчил что-то в формуляре.
При нашем появлении человечек, не отрываясь от писанины, махнул рукой. Только отложив листок, он вскочил, и лицо его осветилось широкой улыбкой.
— Кэррин! — вскричал он. — Ба, эк ты сегодня принарядилась! По какому случаю?
— Городские шишки грозили инспекцией, — буркнула Мёрфи. — Нам всем положено одеться в парадное и мило улыбаться каждому встречному.
— Ублюдки, — с чувством произнес коротышка и повернулся в мою сторону. — И еще тебе, поди, не положено тратить деньги на консультантов-экстрасенсов. А вы, должно быть, Гарри Дрезден?
— Ну, если верить меткам на белье, — согласился я.
Он ухмыльнулся:
— Классный плащ. Ценю.
— Гарри, — сказала Мёрфи, — это Уолдо Баттерс. Заместитель главного патологоанатома.
Баттерс пожал мне руку и повернулся к прозекторскому столу.
— Рад познакомиться, мистер Дрезден, — бросил он через плечо, натягивая резиновые перчатки и завязывая хирургическую маску. — Похоже, всякий раз, как вы работаете с ОСР, моя работа тоже становится заметно интереснее.
Мёрфи подтолкнула меня за локоть и шагнула за Баттерсом к столу. Я последовал за ней.
— Маски на подносе слева, — сообщил Баттерс. — Не подходите к столу ближе двух шагов и, ради бога, не заблюйте мне чистый пол.
Мы надели маски, и Баттерс отдернул простыню.
Мне довелось повидать немало трупов. Адские погремушки, я и сам произвел их некоторое количество! Я видел, что остается от сгоревших заживо, от разодранных дикими зверями, от тех, кому с помощью черной магии вырвали сердце из груди…
Ничего подобного мне до сих пор не попадалось.
Я попробовал загнать эту мысль в самый дальний уголок сознания и сосредоточиться на деталях. Вредно думать слишком много, глядя на такое. Стоит только призадуматься — и драгоценный Баттерсов пол окажется заблеванным.
На столе лежал мужчина чуть выше шести футов роста, худощавый. Грудь его больше всего напоминала двадцатифунтовый сырой гамбургер. Аккуратная сетка порезов тянулась от ключиц к животу и горизонтально — от бока до бока. Расстояние между порезами вряд ли превышало шестнадцатую часть дюйма; порезы были глубокими, и я никак не мог отделаться от ощущения, что стоит только коснуться рукой этого изрезанного тела, и оно развалится на крошечные мясные кубики. Хорошо еще, поверх всей этой жути виднелись нормальные, зашитые хирургической нитью швы от вскрытия.
Следующее, что я заметил, — это руки покойника. Точнее, отсутствие оных. Левую руку кто-то отсек дюйма на три выше запястья. Из зияющей плоти торчал почерневший, словно обугленный, кусок кости. Правую отхватили чуть ниже локтя — с тем же чудовищным результатом.
Желудок сжался, и мне пришлось крепко зажмуриться, борясь с тошнотой. «Не думай, Гарри. Смотри. Фиксируй то, что заслуживает внимания. Это уже не человек. Так, оболочка. Если тебя стошнит, его все равно уже не вернуть».
Я открыл глаза, отвел взгляд от изуродованного торса и рук и заставил себя вглядеться в черты лица покойника.
Это мне не удалось.
Голову тоже кто-то отсек.
Я тупо смотрел на обрубок шеи. Голова куда-то исчезла. Должно быть, туда же, куда и руки. Бред какой-то! Человеку положено иметь голову на плечах. И руки. Не могут же они так просто взять и исчезнуть…
Отсутствие головы неважно сказалось на моем состоянии — точнее, хреново сказалось. Где-то в глубине сознания принялся нарастать и рваться наружу негромкий пока еще голос. Я смотрел на труп, и желудок мой сжимался все сильнее. Я смотрел на место, где должна была находиться его голова, однако вслух сказал только:
— М-да. Интересно, что его убило?
— Что я могу сказать наверняка, — сообщил Баттерс, — так это что его не убило. Никак не потеря крови.
Я нахмурился и пристально посмотрел на патологоанатома:
— То есть?
Баттерс поднял одну руку трупа и ткнул пальцем в темное пятно у лопатки:
— Видите это? Отек. Если бы парень истек кровью — а одной руки для этого хватило бы, не говоря уже о шее, — не думаю, чтобы в его теле осталось достаточно жидкости для отеков. Его сердце продолжало бы качать кровь до тех пор, пока вся не кончилась бы.
— Если это не раны, — буркнул я, — то что?
— Вас интересует мое мнение? — ухмыльнулся Баттерс. — Чума.
Я моргнул и уставился на него.
— Чума, — повторил он. — Или, точнее, мор. Его потроха могли бы служить учебным пособием по инфекционным заболеваниям. Ну, я еще не все результаты анализов получил, но те, что уже готовы, все до одного дают положительный результат. Всё — от бубонной чумы до ангины. А ряд симптомов, что я у него обнаружил, не соответствует ни одной из известных мне болезней.
— Вы хотите сказать, он умер от инфекции? — тупо спросил я.
— От инфекций — во множественном числе. И еще: мне кажется, в их числе оказалась оспа.
— Я думала, оспы больше не существует, — заметила Мёрфи.
— Да нет, хватает пока. Наверняка хранится еще — скажем, в лабораториях по разработке биологического оружия. И здесь.
Мгновение я продолжал хлопать глазами.
— Выходит, мы стоим у трупа, нашпигованного всякой заразой?
— Да вы не напрягайтесь, — утешил Баттерс. — Самая дрянь в нем не передается по воздуху. К тому же я как следует продезинфицировал тело. Вы в маске, не будете до него дотрагиваться — и вам ничего не грозит.
— А оспа? — не успокаивался я.
— У вас прививка.
— Но это ведь опасно, разве нет? Держать здесь вот такое?
— Ну да, — мягко согласился Баттерс. — Но больница полна под завязку, и если я доложу об оспе, как вы представляете себе ее эвакуацию?
Мёрфи предостерегающе покосилась на меня и шагнула между мной и Баттерсом:
— Вы установили время смерти?
Баттерс пожал плечами:
— Я думаю, не больше сорока восьми часов назад. И все эти инфекции, похоже, расцвели одновременно. Я бы назвал причиной смерти либо болевой шок, либо одновременный отказ нескольких жизненно важных органов в сочетании с поражениями тканей от чрезвычайно высокой температуры. Каждый, кто выскажет предположения насчет конкретных органов, получает голубую ленточку. Легкие, почки, сердце, печень, селезенка…
— Мы примерно поняли, — перебила Мёрфи.
— Дайте договорить. Такое впечатление, будто все болезни, с которыми этот парень когда-либо имел хоть какое-то дело, собрались и сговорились о времени, чтобы навалиться разом. Да у него микробов в теле больше, чем кровяных клеток!
Я нахмурился:
— А потом, уже после его смерти, кто-то нашинковал его?
Баттерс кивнул:
— Отчасти. Хотя порезы на груди не посмертные. Кровь из них сочилась. Должно быть, перед смертью его пытали.
— Гм… — сказал я. — Зачем?
Мёрфи смотрела на труп, и в ее голубых, как лед, глазах нельзя было угадать ни одной эмоции.
— Кто бы ни изрезал его так, он забрал руки, чтобы затруднить идентификацию после смерти, — сказала она. — Это единственная логическая причина, которая приходит мне в голову.
— Мне тоже, — согласился Баттерс.
Я хмуро смотрел на стол.
— Но зачем мешать идентификации, если покойник скончался от болезни? — выразил я недоумение.
Баттерс начал осторожно опускать руку покойника, и тут я заметил кое-что:
— Постойте-ка, подержите так.
Он удивленно посмотрел на меня. Я шагнул ближе к столу, и Баттерс опять поднял руку трупа. Крошечная татуировка, не больше квадратного дюйма, которую я едва не проглядел на фоне потемневшей от отека мертвой плоти, располагалась на внутренней стороне бицепса. Она выглядела незамысловато — нанесенное полустертыми зелеными чернилами изображение символического открытого глаза, немного напоминающего эмблему Си-би-эс.
— Видели? — спросил я.
Мёрфи с Баттерсом уставились на татуировку.
— Тебе она знакома, Гарри? — поинтересовалась Мёрфи.
Я покачал головой:
— Немного напоминает древнеегипетский символ, только линий поменьше. Эй, Баттерс, у вас листок бумаги найдется?
— Найдется и получше, — отозвался Баттерс.
Он порылся в поддоне одной из каталок, извлек оттуда допотопного вида поляроид и пару раз щелкнул затвором. Потом передал одну карточку Мёрфи, которая помахала ею в воздухе, пока проявлялось изображение. Я получил вторую.