— Первым делом надо найти служебную лестницу, — сказал я, не прекращая улыбаться. — Погрузочная рампа расположена где-то в районе кухни, а кухня прямо под нами. Туда и привозят все объекты, которые сегодня будут продаваться.
Сьюзен продолжала вести меня к парадной лестнице.
— Не сейчас, — возразила она. — Если мы полезем туда сию минуту, кто-нибудь может заметить. Надо подождать, пока начнется аукцион. Тогда все будут следить только за ним.
— Если промедлим, вся рыба может уплыть, пока мы здесь разгуливаем.
— Возможно, — согласилась Сьюзен. — Но еще вероятнее, что Анна Вальмон и покупатель тоже считают так.
— Во сколько начинается аукцион?
— В одиннадцать.
— Если верить программе, распродажа начнется без четверти двенадцать, значит времени у нас не слишком много. А ведь дом не из маленьких.
Мы встали на эскалатор, и Сьюзен скептически выгнула бровь:
— У тебя есть идеи получше?
— Нет пока, — признался я и покосился на свое отражение в полированной медной колонне.
Я выглядел не так уж плохо. Все-таки недаром смокинг пережил столетие с лишним, практически не изменившись. Не надо чинить то, что не ломается. В смокинге прилично смотрится кто угодно, и я служил вполне удачным живым тому подтверждением.
— Как ты думаешь, у них найдется что-нибудь поесть? Помираю с голода.
— Только рубашку не заляпай, — посоветовала Сьюзен.
— Нет проблем. Я запросто могу вытирать жирные пальцы о пояс.
— Нет, тебя все-таки не всюду можно с собой брать, — сказала Сьюзен.
Она чуть прижалась ко мне, и это было приятно. Нет, правда приятно. Я выглядел, похоже, не чучелом гороховым, и рядом со мной стояла красивая женщина — нет, не просто женщина: рядом стояла Сьюзен. Конечно, по сравнению с обложившими меня грозовыми тучами это был крошечный лучик, и все же лучше, чем ничего, и продолжалось это всю дорогу на эскалаторе до второго этажа. Надо наслаждаться прекрасными мгновениями, пока они длятся.
Влившись в поток парадно одетых мужчин и женщин, мы на другом эскалаторе поднялись в огромный, похожий на пещеру бальный зал. С потолка свисали хрустальные люстры; пол был почти сплошь уставлен столами со всякими изысканными закусками. В дальнем конце зала играл небольшой оркестр. Не особо напрягаясь, музыканты исполняли какую-то медленную джазовую мелодию. Несколько пар, тоже не особо напрягаясь, танцевали на танцполе размером с баскетбольную площадку.
Нельзя сказать, чтобы помещение ломилось от людей, но человек двести здесь уже собралось, и поток их все прибывал. В зале слышалась вежливая, хотя и не совсем душевная болтовня, сопровождаемая такими же не совсем искренними улыбками и смехом. В числе тех, кто стоял ближе к нам, я узнал нескольких городских шишек, пару профессиональных музыкантов и как минимум одного киноактера.
Официант в белом пиджаке предложил нам поднос с шампанским, с которого я взял два бокала, галантно протянув первый Сьюзен. Она поднесла бокал к губам, но пить не стала.
Шампанское пахло хорошо. Я пригубил немного — вкус тоже был что надо. Меня трудно назвать пьющим, так что я ограничился одним глотком. Не стоит накачиваться шампанским на пустой желудок — на случай, если придется принимать быстрые решения. Или быстро сматывать удочки. Или делать быстро что-нибудь еще.
Сьюзен поздоровалась с какой-то пожилой парой и представила им меня. Поспешно изобразив на лице счастливую — так я, во всяком случае, надеялся — улыбку, я бормотал приличествующие случаю фразы в уместные моменты. Щеки начинали болеть от непривычного напряжения. Мы занимались этим примерно полчаса, и все это время оркестр играл негромкую танцевальную музыку. Сьюзен знала уйму народа из собравшихся, — в конце концов, она проработала в Чикаго репортером пять или шесть лет. Твой ход, Сьюзен.
— Жрать, — пробормотал я после того, как очередной сутулый старикан приятельски чмокнул Сьюзен в щечку и отошел. — Корми меня, Сеймур[3].
— Вечно ты о плотской стороне, — проворчала она, но все же подвела меня к столу с закусками и позволила взять с блюда крошечный сэндвич.
Я удержался от того, чтобы проглотить его целиком, — и правильно сделал, поскольку вся хитроумная слоеная конструкция скреплялась протыкавшей его насквозь зубочисткой. Впрочем, даже так он продержался недолго.
— Ты бы хоть жевал с закрытым ртом, — посоветовала Сьюзен.
Я взял второй сэндвич:
— Ничего не могу с собой поделать, беби. Вот оно, счастье!
— И улыбайся.
— Жевать и улыбаться? Разом? Я что, похож на Джеки Чана?
Она открыла рот — наверняка для язвительного ответа — и не произнесла ни звука. Рука ее непроизвольно сжала мой локоть. Я прикинул, не сунуть ли мне сэндвич в рот, чтобы не мешался в руке, но принял более разумное и дальновидное решение. Я сунул его в карман пиджака — на потом — и повернулся посмотреть, что же встревожило Сьюзен.
Я повернулся как раз вовремя, чтобы встретиться взглядом с джентльменом Джонни Марконе. Это был мужчина чуть выше среднего роста, среднего же телосложения. Черты лица — достаточно приятные, но вряд ли запоминающиеся. В общем, он идеально подошел бы на роль этакого ничем не примечательного соседа. На дворе стоял февраль, так что обычный яхтсменский загар у него слегка сошел, но светлые морщинки в углах бледно-зеленых глаз все еще оставались хорошо заметными. Он производил именно то впечатление, какое хотел: американской легенды, преуспевшего выходца из среднего класса.
При всем этом Марконе страшил меня больше любого другого известного мне человека. Мне довелось видеть, как он выхватил нож из рукава быстрее, чем налетевший на него сверхсильный псих успел швырнуть в него железной чушкой. В тот же вечер, но позже он, метнув другой нож, перебил веревку; при этом он висел вниз головой. Возможно, Марконе и был смертным, но и к нормальным смертным я бы его не отнес. Он сделался королем организованной преступности в Чикаго в результате полномасштабной гангстерской войны и с тех пор сохранял этот трон, несмотря на все угрозы со стороны как смертных, так и потусторонних сил. И добился он этого только потому, что был опаснее любого из тех, кто покушался на его власть. Из всех находившихся в этом помещении Марконе единственный не изображал на лице улыбки. И похоже, это его очень мало смущало.
— Мистер Дрезден, — сказал он. — И мисс Родригес, полагаю. А я и не знал, что вы собиратель искусства.
— Я самый заядлый коллекционер плюшевых Элви во всем Чикаго, — брякнул я, почти не думая.
— Элви? — удивился Марконе.
— Ну, вообще-то, полагалось бы говорить «Элвисы», — пояснил я. — Однако если я повторяю это слово слишком часто, то начинаю разговаривать сам с собой, называть все на свете «Моя прелес-с-сть», поэтому предпочитаю латынь.
На этот раз Марконе улыбнулся. Крутая у него вышла улыбочка. Примерно так улыбаются на полный желудок тигры, глядя на резвящегося олененка.
— А-а-а. Надеюсь, вы найдете здесь что-нибудь себе по вкусу.
— Да я неприхотлив. — Я тоже улыбнулся почти искренне. — Мне любая старая тряпка сойдет.
Марконе сощурил глаза. В наступившей на мгновение тишине он посмотрел на меня в упор. Он мог себе это позволить. Я уже заглядывал ему в душу однажды — это была одна из причин, по которым я его так боялся.
— В таком случае позволю себе посоветовать вам быть осмотрительнее с покупками.
— Я весь осмотрительность, — снова улыбнулся я. — Вы уверены, что не хотите упростить все немного?
— В знак уважения к вам я бы даже согласился, — сказал Марконе. — Только, боюсь, я не совсем понимаю, что именно вы имеете в виду.
Я тоже прищурился и шагнул вперед. Сьюзен крепче сжала мой локоть, безмолвно призывая к сдержанности. Я понизил голос, чтобы меня слышал он один:
— Я вам вот что скажу. Начнем с того, что одна из ваших мартышек пыталась прокомпостировать мой билет на стоянке у телестудии. Отсюда мы можем уже переходить к той части, в которой я смогу дать соответствующий ответ.
Того, что произошло дальше, я никак не ожидал.
Марконе заморгал.
Не то чтобы он сделал это слишком заметно. Происходи все за карточным столом, не всякий игрок это бы заметил. Но я заметил, потому что стоял прямо перед ним, к тому же я знал его. Мои слова застали Марконе врасплох, и на долю секунды он это выдал. Конечно, он тут же опомнился и спрятал все под своей улыбкой процветающего бизнесмена — на порядок более удачной, чем моя фальшивая улыбка, а потом мягко похлопал меня по плечу:
— Не провоцируйте меня на людях, Дрезден. Вам такое не позволяется. Я не могу позволить себе позволять вам такое.
Тень легла на Марконе, и, подняв взгляд, я увидел за ним тушу Хендрикса. Хендрикс оставался все таким же массивным, рыжеволосым, все таким же похожим на защитника первой линии, до сих пор не решившегося перейти из университетской сборной в профессионалы. Смокинг у него выглядел лучше моего. Интересно, подумал я, у него под смокингом снова бронежилет?
На этот раз Куджо Хендрикс пришел с подругой. Подруга у него оказалась шикарной длинноногой голубоглазой блондинкой нордического типа, высокой и элегантной. На ней было белоснежное вечернее платье; на шее, на обоих запястьях и даже на одной из лодыжек у нее блестело серебро. Мне приходилось видеть бикини на обложках «Спортс иллюстрейтед», которые показались бы слишком жалкими для этой подруги Куджо Хендрикса.
Блондинка заговорила, и голос ее звучал гортанным мурлыканьем:
— Мистер Марконе, какие-нибудь проблемы?
Марконе выразительно изогнул бровь:
— У нас есть проблемы, мистер Дрезден?
Возможно, я сказал бы на это что-нибудь глупое, но ногти Сьюзен впились мне в локоть даже сквозь рукав.
— Проблем нет, — ответила Сьюзен за меня. — Мы, кажется, незнакомы.
— Нет, — согласилась блондинка, чуть поведя глазами. — Незнакомы.
— Мистер Дрезден, мисс Родригес. С мистером Хендриксом вы, полагаю, оба знакомы. А это мисс Гард.