– А еще у них есть сиськи, – добавил я.
– А еще у них есть сиськи! – радостно подтвердил Боб.
Я вздохнул и, зажмурившись, устало потер виски.
– Так ты говоришь, Перевертыши – полубоги?
– Ты пользуешься английским словом, которое не совсем точно описывает эти существа. Большинство Перевертышей – просто люди. Могущественные, опасные, часто съехавшие с катушек, но люди. Они наследники традиций и обычаев, которым алчных смертных обучили настоящие нааглоши.
– Настоящие? Вроде Страшилы Волосатого?
– Он-то не подделка, ага, – согласился Боб, и голос его разом посерьезнел. – Если верить отдельным преданиям навахо, нааглоши начинали как посланники Священного народа, когда тот учил смертных Благословенному Пути.
– Посланники? – переспросил я. – Вроде ангелов?
– Или вроде тех типов в Нью-Йорке на мотоциклах, – поправил меня Боб. – Не все курьеры созданы одинаковыми, мистер Дающий-Заурядные-Определения. Так или иначе, настоящим посыльным, нааглоши, полагалось уйти вместе со Священным народом, когда те покидали мир смертных. Однако некоторые не ушли. Они остались здесь, а их эгоизм и бахвальство извратили ту силу, что дали им Священные. И вот вам Страшила.
Я хмыкнул. Выданная Бобом информация смахивала на анекдот, из чего следовало, что время и поколения рассказчиков запросто могли исказить ее. Не исключено, что узнать объективную истину об этом уже невозможно – впрочем, неожиданно большой процент подобных преданий дошел до нас почти нетронутым; во всяком случае, у народов с давними традициями устного рассказа – вроде индейцев юго-запада Америки – дело обстоит именно так.
– Когда это произошло?
– Трудно сказать, – признался Боб. – Навахо относятся ко времени не так, как большинство смертных, что делает их, пожалуй, умнее остального вашего обезьяньего племени. Но скорее всего, в доисторические времена. Несколько тысячелетий назад.
Ничего себе.
Несколько тысяч лет жизни означают несколько тысяч лет накопленного опыта. Из этого следовало, что Страшила хитер и умеет приспосабливаться. Старина Перевертыш просто сгинул бы, не обладай он этими качествами. В моем воображаемом рейтинге он сразу поднялся с «очень крутого» до «невероятно, чертовски крутого».
Однако брат мой оставался пока у него, а значит, это ничего не меняло.
– Как думаешь, нет никакой серебряной пули, которой мы могли бы одолеть его? – поинтересовался я.
– Нет, босс, – тихо ответил Боб. – Мне очень жаль.
Я поморщился, убрал следы моих позорных поисковых заклятий и начал подниматься по лестнице. Уже почти у самого люка я задержался.
– Эй, Боб.
– Ну?
– У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, почему, когда кто-то из чародеев убивал Лафортье, никто из них не воспользовался магией?
– Потому что люди тупицы?
– Чертовски странно все это, – буркнул я.
– Иррациональность естественна, – возразил Боб. – Начнем с того, что чародеи вообще неуравновешенны.
С учетом того, как обстояла в последние годы моя жизнь, я едва ли мог спорить с ним.
– Из этого кое-что следует, – сказал я.
– Правда? – поинтересовался Боб. – И что же?
Я устало тряхнул головой:
– Скажу, когда сам пойму.
Я вернулся в гостиную – точнее, поднялся в нее через люк. Крышка у люка хорошая, массивная, так что звуки из лаборатории наверх почти не проникают. Люччо наглоталась болеутоляющих и спала у меня на диване – она так и вырубилась, лежа на спине, без подушки. Я прикрыл ее легким одеялом. Рот у нее чуть приоткрылся, и от этого она казалась совсем хрупкой, еще моложе, чем ее нынешняя внешность. Молли сидела в кресле, рядом горело несколько свечей. Она читала роман в бумажной обложке, не открывая его до конца, чтобы не хрустнула склейка. Умница.
Я прошел на кухню и соорудил себе сэндвич. При этом я вдруг сообразил, что сэндвичи мне изрядно надоели. Наверное, мне стоит научиться готовить или что-то в этом роде.
Пока я стоял и жевал, ко мне подошла Молли.
– Гарри, – окликнула она меня шепотом. – Вы как?
Сразу после моего возвращения из Шато-Рейт она помогла мне перевязать ссадину на башке, так что теперь я щеголял в подобии кособокого тюрбана. Я ощущал себя флейтистом со знаменитой картины «Дух 76-го» Арчибальда Уилларда.
– Пока цел, – отозвался я. – А как они?
– Спят обдолбанные, – сказала она. – У Моргана температура поднялась на полградуса. Последняя упаковка антибиотиков почти закончилась.
Я стиснул зубы. Если я в ближайшее время не доставлю Моргана в больницу, он умрет так же верно, как если бы Совет или Страшила добрались до него.
– Может, ему компресс со льдом сделать? – тревожно спросила Молли.
– Не надо пока. Только если температура подскочит до сорока градусов и будет держаться, – ответил я. – Вот тогда жар станет для него опасен. А пока организм делает то, что ему полагается делать: борется с инфекцией. – Я проглотил последний кусок сэндвича. – Кто-нибудь звонил?
Она достала страничку из блокнота.
– Джорджия. Вот больница, в которой лежит Энди. Они пока там, с ней.
Я поморщился и взял листок. Если бы я сто лет назад не пустил Моргана на свой порог, его бы уже не было в Чикаго, Страшила не преследовал бы меня в надежде выйти на него, Энди осталась бы цела, а Кирби – жив. А я даже не позвонил узнать, как она.
– Как она?
– Они до сих пор не знают, – сказала Молли.
Я кивнул:
– Ясно.
– Вы нашли Томаса?
Я покачал головой:
– Полный облом.
К нам подошел Мыш. Сел и сочувственно посмотрел на меня.
Молли закусила губу.
– Что вы собираетесь делать?
– Я… – Голос мой дрогнул, и я вздохнул. – Представления не имею.
Мыш тронул мою ногу лапой и поднял взгляд. Я наклонился почесать его за ушами и тут же пожалел об этом – такой болью сдавило виски. Я поспешно выпрямился, поморщился и несколько секунд тешил себя дикими мечтами улечься на пол и проспать неделю-другую.
Молли встревоженно смотрела на меня.
Ну да, Гарри. Ты ведь продолжаешь ее учить. Покажи ей, как должен держаться чародей, а не то, чего тебе хотелось бы делать.
Я посмотрел на листок.
– Ответ пока не ясен, из чего следует, что мне нужно еще подумать над этим. А пока съезжу-ка я проведаю Энди.
Молли кивнула.
– А мне что делать?
– Держать оборону. Попробуй связаться со мной в больнице, если кто-нибудь позвонит или если Моргану станет хуже.
Молли серьезно кивнула:
– Ладно, сделаю.
Я кивнул в ответ и взял свое снаряжение и ключи от «ройса». Молли подошла к двери, чтобы запереть ее за мной. Я взялся за дверную ручку – и задержался.
– Эй, – повернулся я к своей ученице.
– А?
– Спасибо.
Она удивленно уставилась на меня:
– Э… а чего я такого сделала?
– Больше, чем я тебя просил. Больше, чем от тебя можно было бы требовать. – Я нагнулся и коснулся губами ее щеки. – Спасибо, Молли.
Она чуть задрала подбородок и улыбнулась.
– Ну, – сказала она, – вы такой бедненький. Как я могла вас бросить?
Я невольно усмехнулся, пусть только на секунду, и ее улыбка расцвела еще ярче.
– Как себя вести, ты знаешь.
Она кивнула:
– Смотреть в оба, держать ухо вострее вострого, не рисковать.
Я подмигнул ей:
– Умнеешь, Кузнечик.
Молли начала говорить что-то, замолчала, секунду-другую моргала, потом крепко обняла меня.
– Вы это… осторожнее, ладно?
Я обнял ее в ответ и легонько чмокнул в макушку.
– Выше нос, девочка. Мы со всем этим разберемся.
– Ладно, – согласилась она. – Обязательно.
А потом я вышел в чикагскую ночь, думая, как это сделать. И возможно ли это вообще.
Глава 30
Терпеть не могу больниц – впрочем, а кто их любит? Мне не нравятся чистые, аккуратные коридоры. Мне не нравятся яркие люминесцентные светильники. Мне не нравятся негромкие, приглушенные телефонные звонки. И пастельного цвета больничные халаты и комбинезоны мне тоже не нравятся. И лифты, и стены успокаивающей окраски, и совсем терпеть не могу осторожных, негромких голосов.
Но больше всего я не люблю воспоминаний, связанных с этими местами.
Энди до сих пор лежала в реанимации. Войти к ней в палату я не мог – да и Билли с Джорджией тоже не смогли бы, если бы несколько лет назад не выправили соответствующие юридические документы. Час был поздний, обычное время посещений давно уже миновало, но для тех, чьи близкие лежат в реанимации, обычно делают исключение. Возможно, мир и изменился за несколько последних столетий, но к дежурству у постели умирающего до сих пор относятся с почтением.
Билли спустился ко мне в вестибюль, чтобы оформить мне доверенность на случай, если он попадет в больницу, а Джорджии в городе не окажется. Мы оба промолчали, хотя понимали, зачем он это делает. Джорджия могла бы отсутствовать в городе по единственной причине: если бы ее не было в живых; а если бы Билли оказался неспособен принимать решения на свой счет, он вряд ли хотел бы очнуться и выяснить, какой станет его жизнь без нее. Он хотел, чтобы кто-нибудь, кому он доверяет, понимал это.
Билли с Джорджией – ребята обстоятельные.
В свое время я провел черт-те сколько часов в комнате для посетителей при реанимации в больнице Строгера, и со времени моего последнего посещения она совсем не изменилась. За исключением Джорджии, комната была пуста. Джорджия спала на банкетке, даже не сняв очки. На животе у нее покоилась книга – не иначе учебник по психологии. Вид у Джорджии был изрядно вымотанный.
Я миновал комнату для посетителей и приблизился к столу дежурной медсестры. Усталая женщина лет за тридцать подняла на меня взгляд и нахмурилась.
– Сэр, – произнесла она. – Уже поздно, мы не принимаем посетителей.
– Я знаю, – кивнул я, достал из кармана свой блокнот и наскоро накорябал записку. – Я возвращаюсь в комнату для посетителей. Когда вам случится проходить мимо палаты мисс Маклин, будьте так добры, передайте это джентльмену, который сидит с ней.