Что ж. Значит, мне просто нужно целиться точнее.
Я затаился напротив двери и нервно облизнул губы. С чистой, сырой, так сказать, кинетической энергией работать труднее, чем с любым другим видом магии. В отличие от использования огня или электрических разрядов, такое заклятие питается исключительно силами самого чародея, его волей и разумом. Вызванный заклинанием огонь ведет себя так, как положено огню, если вы, конечно, не хотите чего-то особенного. То же самое с молниями. Однако энергии в чистом виде в природе не найти, значит и визуализация ее – дело непростое. Тут все зависит от силы воображения чародея.
Именно поэтому я обычно использую свой посох или другой аналогичный дивайс – они позволяют мне точнее сфокусировать поток энергии. Но посох лежал в нескольких минутах ходьбы, а мои кольца, энергии которых хватило бы для такой работы, спроектированы специально с одной целью – разрушать. И задумывал я их только для этого. Смягчить выпущенный из них разряд я не мог, а убивать Томаса не входило в мои планы.
– Чародей! – громко сказал нааглоши. – Мне это надоело! Я пришел, чтобы в положенном порядке обменяться пленниками! Не заставляй меня брать то, чего я хочу, силой!
Еще несколько шагов – и он остановится в нужном месте.
Мои ноги тряслись. Мои руки тряслись.
Секунду я потрясенно смотрел на них, потом до меня дошло, что я просто боюсь. Психическое излучение Перевертыша кулаком било по моим мыслям и расшатывало концентрацию. Я помнил, какой погром ему удалось учинить, сколько жизней это унесло и как легко избежал он всего, чем пытались уязвить его мы.
Все, кроме безукоризненного исполнения заклятия, будет стоить моему брату жизни. Что, если Перевертыш догадается о моих планах? Что, если я неправильно рассчитаю количество энергии? Что, если я промахнусь? У меня даже не имелось при себе подходящего инструмента, чтобы сконцентрировать энергию, а я и в лучшие-то времена не отличался особой точностью.
И что будет потом? Даже если мне удастся проделать все как надо, сам-то я останусь беззащитным в обществе взбешенного, жаждущего мести нааглоши. Что он со мной сделает? Перед мысленным взором тут же всплыл образ полуподжаренной Лары, вырывающей из еще живой Мэдлин внутренности. Почему-то я не сомневался, что нааглоши способен на штучки и похуже. Намного хуже.
А потом пришла самая противная мысль: что, если все это вообще лишено смысла? Что, если предатель смылся, пока я вожусь со всякими гадами здесь, на вершине? Что, если чертова политическая логика требует, чтобы за смерть Лафортье, несмотря ни на что, ответил Морган?
Господи… Как же мне сейчас хотелось холодного пива и хорошей книги!
– Не облажайся, – прошептал я себе. – Не облажайся.
Перевертыш прошел перед зияющим отверстием двери.
А еще через секунду волочившееся за ним по земле тело Томаса оказалось точно между дверью и мной.
Я поднял правую руку, сосредоточился и выбросил из головы все, кроме сменявших друг друга цифр и формул расчета энергии.
А потом выбросил вперед руку с растопыренными пальцами и сказал:
– Forzare!
Что-то размером и формой с бульдозерный отвал устремилось по земле от меня к брату, срезая верхний слой земли с камнями, кустами и травой. Невидимая сила, зарывшись на пару дюймов в землю, ударила в неподвижное тело и вырвала его из руки нааглоши. Томас кувырком пролетел футов десять и исчез внутри, по дороге с силой ударившись головой о каменный косяк.
Выдержала ли его голова удар или разлетелась, как глиняный горшок? Не сломал ли я брату шею?
Я взвыл от досады. Нааглоши немедленно повернулся ко мне, пригнулся и испустил яростный рев, от которого содрогнулся воздух, а с деревьев посыпалась мне за шиворот дождевая вода. Вся ярость от смертной обиды, от оскорбленного эго слышалась в этом вопле, обещавшем смерть, описать которую можно, только вооружившись словарями, энциклопедией пыток и экземпляром «Анатомии» Грея.
Нааглоши из моего кристально-ясного воспоминания и тот, что стоял передо мной здесь и сейчас, разом бросились на меня, дабы ударить с двух сторон и порвать в клочья.
И внезапно мне стало наплевать, что эта тварь не уступала любому из тех кошмаров, с которыми я ни за что не осмелился бы встретиться в бою. Наплевать на то, что жить мне осталось, вероятно, совсем немного.
Перед моими глазами появилось неподвижное тело Кирби. И маленькая изломанная фигурка Энди в больничной палате. Я увидел раны моего брата, вспомнил те муки, которые эта тварь причинила мне, когда я смотрел на нее своим Зрением. Этой твари не место на земле. И если мне предстояло умереть, я не собираюсь делать это хнычущим от страха комком.
Если мне предстоит умереть – так уж с красивым, впечатляюще-кровавым спектаклем.
– А ну давай! – заорал я нааглоши высоким, хриплым от страха и ярости голосом. Я занес правую руку, словно собираясь бросить бейсбольный мяч, накачал в нее заряд воли, и ладонь наполнилась алым огнем. Потом выбросил вперед левую руку с браслетом-оберегом, изготовив его к обороне, и энергия земли у меня под ногами тоже добавилась к этому заряду. – Давай! Поди попробуй, импотент хренов!
Очертания нааглоши изменились с почти человеческих на другие, больше всего напоминающие гориллу: руки удлинились, ноги сделались короче. Он с рыком ринулся вперед, одолевая разделявшее нас расстояние с устрашающей скоростью. А еще он исчез из виду, слившись с темнотой, – прикрылся завесой.
Но Духоприют-то ведь знал, где Страшила. А значит, и я тоже.
Отдаленным уголком сознания – тем самым, где обыкновенно отдыхает мой здравый смысл – я с тревогой отметил, что я и сам сорвался на бег. Не помню, когда принял это решение, но я тоже несся навстречу Перевертышу, рассыпая на бегу оскорбления. Я бежал, захлебываясь граничащей с безумием яростью; с каждым шагом, когда нога моя касалась земли, я наполнял огонь у меня в руке все большей энергией, пока он не вспыхнул так ярко, как ацетиленовая горелка.
Нааглоши прыгнул, протягивая ко мне свои когти, – его жуткие горящие глаза виднелись даже сквозь завесу.
Я упал на правый бок, словно заправский бейсболист, и выставил щит под небольшим углом к земле. Зверь ударился в него с силой контейнера с кирпичами и отлетел вверх. Стоило ему полететь дальше – примерно в том же направлении, – как я убрал щит и с криком «Энди!» швырнул ему в живот миниатюрное солнце.
Огненный клубок врезался в Страшилу и, взорвавшись, швырнул его в воздух еще на десяток футов, завертев как дым коромыслом – выражение это, признаюсь, абсолютно лишено какого-либо чертова смысла, однако до странного точно определяет характер зрелища. В нос ударил омерзительный запах паленой шерсти и горелого мяса. Нааглоши взвыл от боли и бешеной ярости, рухнул на землю, прокатился по склону, пару раз подпрыгнув, и только тогда вскочил на ноги.
Конечно же, он снова устремился на меня, почти сразу скрывшись за завесой. На сей раз он превратился в кого-то еще – возможно, из семейства кошачьих. Не знаю, меня это не волновало. Я потянулся к дождю, ветру и рокочущему грому и набрал в горсть хорошую охапку молний. А потом, не дожидаясь, пока Страшила на меня налетит, выбросил вперед левую руку и залпом разрядил смертоносную энергию всех колец.
Нааглоши проревел что-то на незнакомом языке, и мои разряды отрикошетили от его завесы, только разноцветные круги разбежались по невидимой поверхности от тех мест, куда я попал. И в то же мгновение я поднял правую руку.
– Томас! – прокричал я. – Fulminas!
Гром, настолько оглушительный, что с развалин маяка осыпалось несколько камней, грянул над холмом, а от бело-голубой вспышки стало больно глазам. Разбегавшаяся сетью иззубренных разрядов молния метнулась к нааглоши, защита которого не успела восстановиться после моей предыдущей атаки. Молния угодила ему точно в грудь, остановив на бегу. Мелкие, сорвавшиеся с основного разряды ударили в каменистую землю, оставив раскаленные докрасна лунки размером с голову.
Усталость разом навалилась на меня, и перед глазами поплыли звезды. Я никогда еще не молотил никого с такой силой, и даже помощь Духоприюта ненамного смягчила потерю энергии. Я знал: стоит мне перестараться, и я просто упаду без сил – а Перевертыш все еще держался на ногах.
Но конечно, он пошатнулся, и сквозь дрогнувшую на мгновение завесу я увидел, как широко открылись от удивления его глаза. Я буквально видел мысль, буравившую его голову: как это я ухитряюсь попадать в него с такой точностью, если он наверняка знает, что завеса непроницаема?
На одну короткую долю секунды я увидел в его глазах страх, и мое усталое тело захлестнула волна свирепого торжества.
Перевертыш снова оправился и сменил облик. Казалось, без особого напряжения он наклонился и оторвал от скалы кусок размером с бордюрный камень, а затем швырнул в меня. Три или четыре сотни фунтов неслись ко мне со скоростью футбольного мяча.
Я уклонился в сторону – не так стремительно, как хотелось бы, из-за усталости, но достаточно, чтобы избежать попадания, – и еще в движении снова собрал волю в кулак. На этот раз вокруг моей правой руки заплясали искрящиеся, серебристо-белые языки Огня Души. Я лежал на земле, слишком усталый, чтобы вставать, и стискивал зубы, готовясь произвести атаку, которая так или иначе обещала стать последней.
Я слишком задыхался, чтобы кричать, но говорить еще мог.
– А это, – выдохнул я, – тебе за Кирби, сукин ты сын. Laqueus!
Шнур свирепой энергии, усиленной искрящимся Огнем Души, сорвался с моей руки и устремился в Перевертыша. Он попытался отбить заряд, но явно не ожидал, что я включу турбонаддув. Выстроенная нааглоши защита лишь чуть замедлила его, огненный шнур трижды обмотался вокруг его шеи и с силой затянулся.
Атака Перевертыша захлебнулась. Он пошатнулся, и его завеса начала распадаться. Он отчаянно менял форму в попытках освободиться от сверхъестественной удавки – все напрасно. В глазах у меня темнело, но я не ослаблял усилий и затягивал ее туже и туже.