Все это выглядело чертовски жутко.
Одна из теней привлекла мое внимание, потому что какой-то из моих инстинктов уловил в ней неясную, но несомненную угрозу. Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, чем именно встревожила меня эта тень: она была человеческой и двигалась по стене в плавном, скользящем темпе за тенью одной из плававших в аквариуме маленьких, но самых настоящих акул – хотя отбрасывавший ее человек стоял совершенно неподвижно.
Никодимус оторвался от созерцания плававших в аквариуме рыб, так что теперь я видел его профиль на фоне неярких разноцветных огней. Зубы его блеснули оранжево-красным в свете ближайшей к нему подводной лампы.
Я удержался от того, чтобы сделать шаг назад, но, признаюсь, с трудом.
– Какая метафора, – тихо произнес он. Приятный у него был голос: мягкий и неожиданно звучный. – Только посмотрите на них. Плавают. Питаются. Спариваются. Охотятся, убивают, спасаются, прячутся – каждая в соответствии со своей натурой. Все такие разные. Чужие друг другу. Весь их мир в непрерывном движении, вечно меняющийся, вечно угрожающий, бросающий вызов. – Он сделал рукой широкое движение. – Им не дано знать, насколько он хрупок, или того, что их все время окружают существа, обладающие возможностью одним движением пальца уничтожить этот их мир и убить их всех. Конечно, в этом нет их вины. – Никодимус пожал плечами. – Они просто… ограниченны. Очень, очень ограниченны. Привет, Дрезден.
– Вы чуть переигрываете, изображая из себя страшилу, – заметил я. – С таким же успехом вы могли бы набелить лицо, надеть черный цилиндр и врубить какую-нибудь органную музыку.
Он негромко рассмеялся. Не зловеще – нет, просто от души и чертовски уверенно.
– Я так понимаю, какие-то отклонения в регламенте встречи, да?
Кинкейд покосился на меня и кивнул.
– Местные органы правопорядка желают присутствия на ней своего представителя, – сообщил я.
Никодимус склонил голову набок:
– В самом деле? Кто?
– Какая разница? – спросил Кинкейд скучающим тоном. – Архив готова дать на это согласие, если вы не имеете возражений.
Никодимус наконец окончательно повернулся в нашу сторону. Выражения его лица я не видел, только силуэт на фоне аквариума. Тень его тем не менее продолжала кружить по помещению следом за акулой.
– Два условия, – произнес он.
– Выкладывайте, – сказал Кинкейд.
– Во-первых, представитель должен быть безоружен, и Архив должна гарантировать его нейтралитет при отсутствии факторов, вступающих в противоречие с интересами правоохранительных органов.
Кинкейд снова покосился на меня. Условие насчет безоружности Мёрфи не понравится, но она его выполнит. Хотя бы потому, что не захочет идти на попятный передо мной – или, возможно, перед Кинкейдом.
Впрочем, я не понял, чем не устраивает Никодимуса присутствие вооруженного копа. Пистолеты этому типу нипочем. Совершенно. Тогда в чем дело?
Я кивнул Кинкейду.
– Отлично, – сказал Никодимус. – Во-вторых… – Он двинулся вперед, гулко ступая по мраморному полу, пока мы не смогли разглядеть его в свете ближайших напольных светильников.
Это был мужчина среднего роста и сложения, с симпатичными, сильными чертами лица и темными умными глазами. Безупречно ухоженную шевелюру кое-где тронула седина, но для человека, чей возраст достигает двух тысяч лет, он держался более чем неплохо. Одежду его составляли черная шелковая рубашка, темные брюки и то, что могло бы сойти за серый ковбойский платок на шее. Только это был не платок. Это была старая, очень старая выцветшая веревка, ровесница его монеты.
– Во-вторых, – произнес он, – я хочу поговорить пять минут наедине с Дрезденом.
– Не обижайтесь, Ник, – сказал я, – но это примерно на пять минут больше, чем я хочу провести с вами.
– Вот именно, – с улыбкой ответил он. Такую улыбку можно увидеть в загородных клубах, на заседаниях совета директоров или у крокодилов. – Нам ведь так и не представилось хорошей возможности мирно поговорить. Вот я и хочу исправить этот пробел. – Он махнул рукой в сторону аквариумов. – По возможности, без разрушений, ладно?
Я смерил его хмурым взглядом.
– Мистер Архлеон, – произнес Кинкейд. – Вы предлагаете мирные гарантии? Если так, Архив заставит вас придерживаться этого условия.
– Я ничего подобного не предлагаю, – ответил Никодимус, не сводя с меня взгляда. – Дрезден сочтет это лишенной ценности монетой, и его мнение – единственное, что имеет значение в данной конкретной ситуации. – Он развел руками. – Просто поговорить, Дрезден. Пять минут. Уверяю вас, если бы я хотел причинить вам вред, даже репутация адской гончей, – он сделал паузу, чтобы выразительно покоситься в сторону Кинкейда, – ни на мгновение не заставила бы меня колебаться. Я бы уже убил вас.
Кинкейд удостоил Никодимуса легкой ледяной улыбки, и воздух буквально закипел от сгустившегося напряжения.
Я поднял руку.
– Полегче, Дикий Билл, – вполголоса произнес я. – Я поговорю с ним. Потом устроим общее заседание. Мило и цивилизованно.
Кинкейд покосился на меня и изогнул кустистую бровь:
– Вы уверены?
Я пожал плечами.
– Ладно, – кивнул он. – Вернусь через пять минут. – Он сделал паузу. – Если любой из вас инициирует насилие, не укладывающееся в рамки дуэльного кодекса, это будет означать нарушение уговора. Более того, это будет считаться оскорблением репутации Архива, и я лично прослежу за тем, чтобы оно не осталось безнаказанным.
Ледяной холод в его голубых глазах предназначался преимущественно Никодимусу, но и мне досталось немного. Кинкейд не шутил; мне доводилось видеть его в деле. Он был одним из самых страшных людей, которых я знал; тем более что он подходил к делу с бесстрастной практичностью, не стесняемый ни личными пристрастиями, ни гордостью, которые часто являются определяющими в сверхъестественных разборках. Кинкейд не побоялся бы заглянуть мне в глаза, убивая меня, если бы до этого дошло. Впрочем, он без колебаний всадил бы в меня пулю и с расстояния в тысячу метров или подложил бы мне бомбу в машину, чтобы прочитать о моей смерти на следующее утро в Интернете. Главное – выполнить работу.
Подобный подход вряд ли поможет, когда вам необходимо расправиться с соперниками по возможности более впечатляющим и драматичным способом, однако, уступая другим по части эстетики, Кинкейд превосходит их с экономической точки зрения. Марконе, из-за которого заварилась вся эта каша, действовал точно такими же методами – и, надо сказать, далеко продвинулся. В общем, из всех опасностей такие люди представляют собой особо экстремальный ее вид.
Никодимус снова негромко, мило рассмеялся. Похоже, Кинкейд не производил на него особого впечатления. Может, это и к лучшему. Избыток гордости может и сгубить.
С другой стороны, мои недолгие встречи с Никодимусом свидетельствовали о том, что он, возможно, и впрямь настолько крут.
– Валяй, Адский Пес, – произнес Никодимус. – Чести твоей госпожи ничего не угрожает. – Он начертал у себя на груди косой крест. – Сердцем клянусь.
Возможно, это было продолжение их старых разборок. Глаза Кинкейда вспыхнули диким огнем – и снова застыли как лед. Он кивнул мне, потом – точно так же – Никодимусу и удалился.
Я совершенно уверен, что помещение не сделалось более темным, мрачным и угрожающим, когда я остался наедине с самым опасным человеком, которого я когда-либо встречал.
Но ощущение было именно такое.
Никодимус блеснул мне своей зубастой, хищной улыбкой, а его тень принялась кружить по стенам пустого вестибюля, медленно приближаясь ко мне. Как акула.
– Итак, Гарри, – произнес он, подходя ближе. – О чем мы с вами поговорим?
Глава 29
– Это вы хотели поговорить, – напомнил я. – И не называйте меня Гарри. Гарри меня называют мои друзья.
Он поднял руку ладонью вверх.
– А кто сказал, что я не могу стать вашим другом?
– Я сказал, Ник, – ответил я. – Хотите, повторю. Вы не можете стать моим другом.
– Если я должен называть вас Дрезденом, по справедливости вы должны звать меня Архлеон.
– Архлеон? – переспросил я. – И кого может скушать такой суперлев рыкающий? Немного претенциозно, вы не находите?
На долю секунды его улыбка сделалась прямо-таки почти искренней.
– Для изгоя-безбожника вы, пожалуй, слишком хорошо знакомы с Писанием. Вы ведь понимаете, что я могу убить вас?
– Выйдет большая потасовка, – заметил я. – И как знать? Может, повезет и мне.
Если очень, очень, очень повезет.
Никодимус согласно кивнул:
– Но только по везению.
– Ага, – отозвался я.
– Тем не менее вы предлагаете подобное безрассудство?
– Привычка, – объяснил я. – В этом отношении вы ничем не отличаетесь от остальных, поверьте мне.
– Да, я выбрал для вас верную монету. – Он медленно начал обходить меня по кругу, словно покупатель – машину в салоне. – Ходят слухи, что один из Стражей разит своих противников Адским Огнем. Как вам это нравится?
– Я предпочел бы, чтобы он сопровождался ароматом альпийской свежести или, допустим, лесной хвои, а не только тухлых яиц.
Никодимус завершил круг и выгнул бровь:
– Вы не взяли монету.
– Я бы с удовольствием, но она у меня в свинье-копилке, – ответил я. – А свинок я не бью. Они слишком хорошенькие.
– Должно быть, тень Ласкиэли ускользнула, – произнес Никодимус, качая головой. – У нее было несколько лет на то, чтобы поладить с вами, но вы все еще отвергаете наши дары.
– Такие, понимаете ли, с маленьким завитым хвостиком и большими печальными карими глазами, – продолжал я, словно он не говорил ничего.
Один из его каблуков стукнул по полу с неожиданной силой, и он остановился. Несколько раз он шумно вдохнул и выдохнул через нос.
– Определенно, это именно та монета, что вам нужна. – Он осторожно сцепил руки за спиной. – Дрезден, вы совершенно искаженно нас себе представляете. Так случилось, что при нашей первой встрече мы действовали с прямо противоположными друг другу целями, так что вы, возможно, почерпнули все свои познания о нас от Карпентера и его сподвижников. Церковь всегда отличалась качественно поставленной пропагандой.