Я обшарил взглядом потолок и обнаружил в одном углу темное пятно.
Кинкейд висел как паук, только роль паутины исполняли какие-то тросы, и не шевелился. Я сообразил, что у него в голове та же идея, что у меня: убрать как можно больше врагов, пока те не сообразили, что бой уже начался, пока они еще придерживают силу для главного заклятия. Он хмуро улыбнулся мне, чуть дернул головой, словно говоря «после тебя», и приложился щекой к прикладу винтовки с навинченным на ствол тяжелым, непропорционально большим глушителем.
Помнится, Кинкейд как-то сообщил мне – совершенно спокойно, – что если захочет убить меня, то сделает это из винтовки с расстояния в милю. Здесь дистанция выстрела не превышала сотни футов, но Кинкейд убрал динарианца прямым попаданием в голову, а может, даже не одним, в момент, пока тот падал среди града стеклянных осколков. Я боялся его как черт ладана, и он запросто мог обрушиться на меня, как и на моих нынешних противников, но каким-то неведомым мне образом мой страх преобразился во что-то знакомое – и очень, очень опасное.
Ясное дело, числом враг мог и превосходить меня, но в том, что он превосходит меня умением, я начал сомневаться. Похоже, Падшие до предела самонадеянны, а также совершенно не привыкли к импровизации или переменам темпа. Конечно, носители монет опасны – но ненамного опаснее тех, с кем мне уже приходилось, так сказать, скрещивать шпаги.
Выходит, Никодимус опасен потому, что он Никодимус, а вовсе не потому, что он Падший ангел или еще кто-нибудь. И хотя я был бы полным идиотом, забыв о той смертельной угрозе, которую он собой представляет, я уже пережил одну встречу с ним, да и на этот раз разглядел подвох, пусть и в самую последнюю минуту.
Я бросил взгляд на окровавленные, слабо дергающиеся в папоротниках останки обезглавленного динарианца. Возможно, поверх плеч у этих уродов и выглядывали жуткие ангелы – но следующую пару минут приглядывать за ними буду и я.
От этого они не становились менее опасными. Просто теперь я знал, что у меня есть шанс выстоять в поединке с ними.
Значит, никаких громов и молний. Для этого у меня оставалось слишком мало энергии. И времени терять я тоже не мог. Я встал и прокрался сквозь папоротники туда, куда, по моим расчетам, упал ближайший ко мне динарианец, – к пологому склону искусственного холма, пытаться идти по которому бесшумно было бы верным самоубийством. Впрочем, приземлившийся на него динарианец неподвижным не оставался. На месте его падения я обнаружил на земле отпечатки растопыренных когтистых ног. Вроде индюшачьих, только крупнее.
Я застыл: где-то справа от меня плеснула вода. Краем глаза я увидел динарианца, выбирающегося из бассейна с дельфинами. Девица-Богомол, Тесса. Она перебралась через поручни мостика для посетителей – ловко, но не без опаски. В когтях одной из лап – или рук? – блеснуло серебро. Она подобрала монету того динарианца, которого я толкнул в силовой луч. Она знала, что они не одни. Меня ничего не закрывало от нее, но я стоял не шевелясь, и, похоже, она меня не заметила.
Девица-Богомол спрыгнула на бетон и скрылась из вида. Где-то послышался и тут же стих щебечущий, похожий на обезьяний, звук.
Я осторожно, напрягая слух, двинулся дальше. Где, черт подери, действие? Где взрывы, голоса, вопли, где весь положенный саундтрек? Пока что все это напоминало какую-то огромную, зловещую игру в прятки.
Что, вдруг сообразил я, возможно, является ответной стратегией Архива. Долго поддерживать силовое поле исполинского символа невозможно – слишком много энергии для этого требуется. Сумей она прятаться от врагов до тех пор, пока символ не перестанет действовать, и она сможет бежать отсюда. Ей не потребуется расходовать драгоценную энергию в последней отчаянной попытке защититься – если, конечно, она сумеет сохранять спокойствие и сосредоточенность, необходимые для поддержания завесы. Это может заставить динарианцев искать ее вслепую, пытаться пробить ее завесу, а Кинкейд тем временем будет отстреливать их поодиночке. Чертовски… нет, божественно умная тактика.
Где-то в дальнем конце зала раздался полный боли вопль динарианца. Взгляд мой метнулся к тому месту, где висел Кинкейд. Он исчез. С потолка свешивалась, касаясь кустов, веревка, но он оставил открытую позицию – похоже, убрав перед этим еще одного врага.
Я невольно ухмыльнулся. Отлично. Если игра заключается в этом, я тоже могу в ней поучаствовать. Кто не успел спрятаться, я не виноват.
Я срезал через папоротники дорогу к зрительскому амфитеатру, но застыл на полпути, пригнувшись, когда совсем рядом послышались приглушенные голоса.
– Да где же она? – спрашивал низкий, гулкий мужской голос.
Искусственная зелень мешала мне увидеть источник голосов, пока я не поднял взгляд к потолку. Свет и тени, объединившись, создали для меня отличный экран на одной из оставшихся целыми стеклянных поверхностей потолка. Трое динарианцев сидели на скамье амфитеатра. Говоривший мало чем отличался от огромной кожистой гориллы – разве что козлиными рогами и тяжелыми когтями.
– Заткнись, Магог, – огрызнулась Девица-Богомол. – Я не могу соображать, пока ты мелешь своим дурацким языком.
– Время почти вышло, – буркнул Магог.
– Она это знает, – отрезал третий динарианец.
Я узнал его… ее. Она вполне сошла бы за женщину, если не считать ног коленками назад, заканчивавшихся когтистыми кошачьими лапами, а также ярко-красной кожи и массы десятифутовых металлических полос-лезвий на месте волос. Дейрдре, милая дочурка Никодимуса. Она повернулась обратно к Тессе.
– Но Магог говорит правду, мама. Поиск по запаху ничего не дал. – Дейрдре помахала в воздухе маленьким красным носком. – Клочки одежды с ее запахом раскиданы по всему залу.
– Это все работа Адского Пса, – злобно прошипел Магог. Зеленые глаза ярко светились над тускло-коричневыми звериными. – Он уже бился с нами.
– Он охотится на нас, – сказала Дейрдре, – пока она заставляет нас сосредоточиться на попытках прорвать ее завесу. Они слишком хорошо сработались. Он убил двоих из нас. Троих, если считать Урумвиэля.
Тесса подбросила серебряную монету на ладони-клешне.
– Тело Урумвиэля, возможно, погибло из-за его собственного идиотизма, – возразила она. Ее фасетчатые глаза, казалось, чуть прищурились. – Или, возможно, это чародей сумел вернуться прежде, чем замкнулся Знак.
– Ты думаешь, этот жалкий пьянчуга одолел отца? – возмутилась Дейрдре.
Я ощетинился.
– Ему не нужно одолевать его, дурочка, – сказала Тесса. – Достаточно просто бежать быстрее. И это объясняет еще и то, почему так и не появился Намшиил Колючий.
Ага. Если Шипастый и очнется, он будет сильно мучиться похмельем имени Дрездена. Забей это себе в трубку и выкури-ка, Диди.
– Чародей – ерунда, – пробурчал Магог. – Если девчонку не найдут, причем быстро, все это не будет иметь значения для нас.
Тесса щелкнула пальцами и повторила свой отвратительный фокус, когда богомол открывал рот, а из него высовывалась хорошенькая девичья головка.
– Конечно, – произнесла она, глядя на Дейрдре. – Я могла бы догадаться и раньше.
Дейрдре склонила голову набок, зловеще лязгнув волосами-лезвиями.
– О чем?
– Весь этот план рассчитан исходя из атаки на девчонку, а не на Архив, – сказала Тесса, и улыбка ее сделалась угрожающе-свирепой. – К черту девчонку. Достаньте мне Адского Пса.
Глава 32
Мне потребовалось около секунды, чтобы увидеть, что задумала эта сука-Богомол, и вдвое меньше времени, чтобы возненавидеть ее за это.
У Ивы не было семьи. У нее и имени-то не было, пока я не дал его ей. Она была просто Архивом. Все, что у нее имелось, это некоторая власть, ответственность, знания, опасность – и Кинкейд. Притом что Архив понимала: наиболее рационально позволить Кинкейду умереть ради спасения Архива, Ива не смогла бы принять решения с той же холодной, рациональной отрешенностью. Из всех, с кем она имела дело, Кинкейд больше всего подходил под определение «семья». Она не позволила бы причинить ему вред. Просто не смогла бы.
Будь они прокляты – типы, способные обернуть одиночество маленькой девочки против нее же.
Великие замыслы и апокалиптические планы – все это прекрасно и жутко, но здесь имеется одно преимущество: указанное не относится к кому-либо лично. В данном же случае я столкнулся с примитивной, расчетливой жестокостью, сознательно нацеленной на ребенка, – и это взбесило меня сверх всякой меры.
Дейрдре стояла ко мне ближе остальных. Отлично.
Я выступил из кустов, сделал широкий взмах посохом и выпустил еще часть энергии из той, что удерживал с таким болезненным усилием.
– Ventas servitas! – объявил я.
Порыв ветра подхватил Дейрдре, сорвал со скамейки и швырнул через бассейн с силой шарика, выплюнутого детским духовым пистолетом. Я бы с удовольствием бросил ее на ближний луч пентаграммы, но стоило ей оторваться от земли, как змееподобные ленты ее волос растопырились наподобие парашюта и, затормозив полет, изменили его траекторию.
Я не стал смотреть, куда она приземлилась. Не успели ноги Дейрдре оторваться от земли и на ярд, как Магог резко повернулся и бросился в мою сторону через спинки скамеек так, словно их и не существовало вовсе. Забудьте, что я говорил насчет замедленной реакции. Время реагирования Магога равнялось нулю… или даже немного меньше. Он выступал в весовой категории от семисот до восьмисот фунтов и при этом одолел разделявшие нас сорок футов за пару секунд. Я ни за что не поверил бы в такое, если бы не видел собственными глазами.
Но конечно, быстрая реакция не всегда то же самое, что реакция разумная. Похоже, Магог привык к тому, что сила его неодолима.
Я изготовил свой браслет-оберег и сбросил в него еще немного из остававшейся во мне энергии. Потом произнес слова заклинания – высоким, звенящим от напряжения голосом, почти неслышным на фоне боевого рева Магога. Обыкновенно мое защитное поле искрится и переливается бело-голубым сиянием.