Слабая, едва заметная улыбка коснулась ее губ. Она чуть наклонила голову в мою сторону и повернулась к Сане.
– Эти цвета тебе не идут, зверь. Хотя более чем приятно видеть тебя снова.
– Я больше не тот человек, Розанна, – отозвался Саня. – Я изменился.
– Нет, не изменился, – возразила Розанна, глядя на него в упор. – Ты до сих пор такой же забияка. Любишь подраться. Любишь кровопролитие. Магог таким не был. Таким был только ты, мой зверь.
Саня с легкой улыбкой покачал головой.
– Я люблю подраться, – подтвердил он. – Просто теперь я разборчив, с кем именно.
– Ты ведь знаешь, еще не поздно, – сказала Розанна. – Подари свою игрушку моему господину и моей госпоже. Они примут тебя с распростертыми объятиями. – Она шагнула в его сторону. – Ты мог бы снова быть со мной, зверь. Ты мог бы снова обладать мной.
Что-то очень странное произошло с ее голосом на последних двух предложениях. Он сделался… богаче, что ли? Сочнее, музыкальнее. Издаваемые ею звуки, казалось, имеют меньше значения, нежели само звучание ее голоса, полного медовой чувственности и страсти. У меня возникло ощущение, что они затекают в мои уши и начинают разгораться у меня в мозгу – и это притом, что я стоял в стороне и получал заметно смягченную дозу того, что предназначалось Сане.
Он запрокинул голову и басовито расхохотался – так громко, что смех его отдался эхом от замерзших камней церкви и окружавших нас зданий.
Розанна сделала шаг назад, и на ее лице появилось удивленное выражение.
– Я же сказал тебе, Розанна, – пророкотал он, все еще смеясь. – Я изменился. – Лицо его сделалось совершенно серьезным. – Ты ведь тоже можешь измениться. Я знаю, как многое из того, что ты совершила, не дает тебе покоя. Я ведь помню твои ночные кошмары. Тебе не обязательно продолжать терзаться этим.
Она молча смотрела на него.
Саня развел руками:
– Отдай монету, Розанна. Прошу тебя. Позволь мне помочь тебе.
Она опустила веки. Потом поежилась, не поднимая взгляда.
– Для меня уже слишком поздно, Саня, – произнесла она наконец. – Уже очень, очень давно слишком поздно.
– Никогда не поздно, – искренне возразил Саня. – Пока ты дышишь – не поздно.
Что-то вроде презрения мелькнуло на лице Розанны.
– Да что ты понимаешь, глупый мальчишка. – Взгляд ее метнулся обратно ко мне. – Покажи мне меч и монеты, чародей.
Я похлопал рукой по эфесу меча Широ, висевшего у меня на плече. Потом достал из кармана алый мешочек из-под «Кроун-Роял» и встряхнул его. Внутри звякнуло.
– Отдай мне монеты, – сказала Розанна.
Я скрестил руки на груди:
– Нет.
Она снова недобро сощурилась:
– Согласно уговору…
– Вы увидите их после того, как я увижу девочку, – ответил я. – До тех пор хватит с вас и звона. – Я снова встряхнул мешочек.
Она злобно смотрела на меня.
– Решайте, – буркнул я. – Я не собираюсь торчать здесь всю ночь. Вы хотите объяснять Никодимусу, как вы выбросили на помойку его шанс уничтожить мечи? Или тронетесь наконец с места и отвезете нас к девочке?
Взгляд ее вспыхнул, и глаза ее из карих сделались ослепительно-золотыми. Однако она ограничилась легким, немного натянутым кивком.
– Я отвезу вас к ней, – произнесла она. – Сюда. Прошу.
Глава 41
Несколько следующих минут выдались напряженными; я только старался не выказать этого. Если я ошибался в своих выводах – что было весьма вероятно; Бог свидетель, такое случалось прежде, и не раз, – нам с Майклом и Саней предстояло вступить в клетку со львами. Да, Даниилу Праведнику это удалось без последствий, но он все-таки исключение из правил. По большей части везет львам. Наверное, поэтому персы использовали их в качестве орудия казни.
Конечно, Майкл работал на того же заказчика, да и Саня – по крайней мере, технически – тоже, даже если сам не до конца решил, так ли это. Однако у нас со Всевышним отношения сложнее. Как-то не складывается у нас разговор. Я не совсем уверен, стоит ли Он на стороне Гарри Дрездена, и, как следствие, мои теологические взгляды весьма просты. Я стараюсь не попадаться на глаза ничему Божественному, просто божественному или хотя бы отдаленно с ними связанному. Мне кажется, нам всем так проще.
Хотя с другой стороны, учитывая, против кого мы выступили, я не отказался бы и от их помощи. Надеюсь, Майкл замолвил за меня словечко.
Розанна, пройдя несколько десятков ярдов по улице, подняла руку. Из ночи вынырнул фургон, за рулем которого сидел одинокий водитель, тип с бычьей шеей, сломанным носом и взглядом, устремленным куда-то в пространство. Один из фанатиков Никодимуса, наверное. Сколько я помнил, у них ритуально вырваны языки – это и знак почести, и очень практично… во всяком случае, с точки зрения Никодимуса. Я подумал, не попросить ли его открыть рот, но решил, что это было бы немного несерьезно.
Майкл сунул голову в дверь и осмотрел фургон. Потом галантно отворил правую пассажирскую дверь Розанне. Мгновение динарианка, прищурившись, смотрела на него, потом кивнула и скользнула в машину.
Саня вошел в боковую, откатную дверь первым и занял заднее место. Я последовал за Майклом. Розанна бросила что-то водителю, и фургон тронулся с места.
С минуту я нервничал: фургон направлялся на запад, в прямо противоположную сторону от озера. Потом водитель свернул на север, и через несколько минут я сообразил, что мы направляемся в одну из гаваней на северном конце Лейк-Шор-драйв. Я заставил себя успокоить дыхание. Стоило только нехорошим парням заподозрить, что мы догадываемся об их местонахождении, и ситуация могла измениться довольно быстро.
Майкл сидел спокойно, с невозмутимым лицом, положив ладони на рукоять зачехленного Амораккиуса, – ни дать ни взять олицетворение святого покоя. Сидевший у меня за спиной Саня негромко похрапывал. По части святости это, конечно, уступало Майклу, но уверенности вселяло, пожалуй, не меньше. Я старался подражать их спокойствию – с переменными результатами. Не дергайся, Гарри. Спокойно. Считай, что в твоих венах ледяная вода.
Фургон остановился у гавани напротив Нортерли-айленд. Не говоря ни слова, Розанна вышла из машины, и мы последовали за ней. Она спустилась к воде и направилась к небольшому катеру, пришвартованному в дальнем конце причала. Мы с Майклом вступили на борт следом за ней. Саня отвязал концы, удерживавшие катер на месте, оттолкнул его от причала и небрежно перепрыгнул через быстро расширявшуюся полосу воды на борт.
У Розанны ушло минуты две на то, чтобы оживить два старых подвесных мотора, но наконец они завелись, и она, отвернув нос катера от городских огней, направила его в ночную темноту.
Просто не верится, как быстро мир становится непроницаемо-черным. Странный призрачный свет, исходящий ночью от снега, исчез вместе с самим снегом, просто-напросто тонувшим в воде. Некоторое время далекие городские огни еще отражались от низких туч, но по мере того, как катер уходил все дальше от берега, гасло и это слабое свечение, и в конце концов я едва разбирал очертания катера и моих спутников на фоне воды.
Не знаю, как долго мы плыли сквозь темноту. Мне показалось, около часа, но на деле могло оказаться и в два раза меньше. Днище катера хлопало по волнам, разбрасывая пену, оседавшую на корпусе слоем льда. Живот мой неприятно сжался, когда я попытался предугадать движение в темноте и потерпел неудачу.
Потом шум моторов начал стихать, пока не смолк окончательно. Наступившая тишина сбивала с толка. Всю свою взрослую жизнь я прожил в Чикаго. Я привык к городу, его ритмам, его музыке. К гулу и шипению уличного движения, стуку колес надземки, воплям радио, гудкам клаксонов, верещанию мобильников, полицейским сиренам, музыке, животным и людям, людям, людям.
Но здесь, в центре холодной озерной пустоты, не было ничего. Ни сердцебиения города, ни голосов, вообще ничего, если не считать плеска воды по корпусу катера.
Я подождал пару минут, пока катер качался на озерных волнах. Теперь, когда мы не рассекали их, мне казалось, что они начинают кренить его на угрожающе опасный угол, но я не собирался начинать хныкать первым.
– Ну? – требовательно спросил Саня примерно за пять секунд до того, как я готов был сломаться. – Чего мы ждем?
– Сигнала, – невозмутимо ответила Розанна. – Я не имею ни малейшего желания пробить дно о камни и потопить нас всех, дорогой мой зверь.
Я полез в карман плаща и достал химический фонарь. Сорвав упаковку, я согнул пластиковую трубку и встряхнул ее. Разгоревшийся зеленоватый свет позволил разглядеть наше непосредственное окружение, отчего все за его пределами сделалось еще темнее.
Розанна обернулась посмотреть на свет. Где-то по дороге ее человеческая фигура изменилась, превратившись обратно в краснокожую, козлоногую, крылатую демонессу, какой я видел ее в аквариуме. Ее глаза, и карие человеческие, и светящиеся зеленые, уставились на химический свет, и она улыбнулась, выставив белые остроконечные клыки.
– Никакой магии, а, чародей? Неужели ты так страшишься, что твоя сила окажется тебе неподвластной?
На таком расстоянии от берега, в окружении водных масс трудно сложить даже небольшое заклятие – но я не сомневался: Розанне это известно не хуже моего, если только огонь, который она на моих глазах разбрасывала вокруг там, в аквариуме, мог служить этому подтверждением. Однако же я напомнил себе о ледяной воде, которая течет в моих жилах.
– По большей части мне кажется, эти химические огни просто красивы, – ответил я. – Кстати, знаете ли вы, что эти штуки использовались в качестве крови Хищника в том кино с Арнольдом Шварценеггером?
Улыбка ее немного померкла.
– О чем это вы говорите?
– Вот она, проблема с вашей почти бессмертной братией, – вздохнул я. – Цитаты из поп-культуры вы не заметите даже тогда, когда она разжевана и положена в рот вашему носителю.
Сидевший на корме Саня закашлялся.
Мгновение Розанна с непроницаемым видом смотрела на него. Потом по лицу ее пробежала едва заметная тень досады, и она, отвернувшись от него, направилась на нос катера. Там она замерла, глядя в темноту, охватив плечи руками и завернувшись в крылья, будто в плащ или одеяло. Ее облик выражал замкнутость и неуверенность.