Старший Бебека секунду озадаченно смотрел на меня. А потом запрокинул голову и издал звук, который… больше всего это походило на ослиный крик. Хи-ха, хи-ха, хи-ха!
Он смеялся.
И я тоже рассмеялся. Я ничего не мог с собой поделать. Слишком тяжелым выдался этот день, так что смех хоть немного снимал сковывавшее меня напряжение. Я смеялся, пока у меня не заболел живот, а когда Бебека увидел, что я тоже смеюсь, он захохотал еще громче – и еще больше похоже на осла, – что, в свою очередь, еще сильнее подогрело мой смех.
Прошло не меньше двух, если не трех минут, прежде чем мы немного успокоились.
– О вас ведь рассказывают детям, знаешь? – спросил я.
– До сей поры? – удивился он.
Я кивнул:
– Историю про маленького, но умного барашка, который привел в ужас всех зверей. Всего-то черкнув пару строчек про то, как он забодал медведя.
Бебека хмыкнул.
– Мы легенды про тебя слыхали, о юный чародей, – сообщил он.
Я удивленно моргнул:
– Вы… э… чего?
– Мы тоже сказки любим слушать про… – Взгляд его заметался на пару секунд в поисках правильного слова; потом он удовлетворенно улыбнулся. Это выражение выглядело на его лице до приятного ненасильственным. – Про лузеров.
Я фыркнул:
– Что ж, полагаю, вот вам еще одна.
Улыбка бебеки померкла.
– Я не люблю служить зверям страшилкой.
– Так смени роль, – посоветовал я.
Бебека покачал головой:
– Такого не могу я совершить. Я Лету преданно служу. И Королеве.
– Но все уже кончено, – возразил я. – Марконе уже на свободе. И Ива тоже.
– Но ты ведь здесь еще, на поле боя, – мягко напомнил бебека. – Равно как и я. И значит, дело не закрыто. И стало быть, я долг свой выполнить обязан – к большому, право, сожаленью. Ведь лично я к тебе, о чародей, лишь уважение питаю.
Я склонил голову набок и пристально посмотрел на него.
– Ты говоришь, что служишь Лету и Королеве. Именно в таком порядке?
Бебека повторил мое движение, только смотрел он на меня теперь вопросительно.
Я порылся в кармане и достал из него второй предмет из тех, за которыми заезжал к себе домой, – маленькую серебряную брошку в виде дубового листа, ту самую, которую Мистер валял по всему Маленькому Чикаго. Я решил, что бебеки, устав мотаться по местам, услужливо подсказанным Мистером, перестанут преследовать меня с ее помощью.
Глаза бебеки расширились.
– Заклятие, которым отразил ты наши чары, воистину могучим назвать могу я. Надеялся я втайне, что смогу тебя я расспросить о нем.
– Профессиональная тайна, – вздохнул я. – Но ты ведь знаешь, что означает эта брошь.
– Воистину, – кивнул он. – Ты титул получил Эсквайра Летних, и тебе содействие оказывать должны все наши, но… – Он покачал головой. – Содействие, но не в таком вопросе. Не можешь ты просить меня о нем, когда на карте – отношения Династий.
– И не буду, – пообещал я. – Но ведь наши отношения предельно ясны. Стоит нам обоим покинуть этот остров, и мы в расчете?
– Когда в Чикаго снова ты вернешься – да будет так.
– Раз так, я попрошу Летних об одной услуге – за мое нападение на самое сердце Зимних, что я совершил в их интересах.
Бебека навострил уши:
– Внимаю я.
– Я хочу, – сказал я, – чтобы ты достал мне пончик. Настоящий, хороший чикагский пончик. Не какой-нибудь глазированный, в вакуумной упаковке. Настоящий. С пылу с жару.
Бебека блеснул зубами, снова улыбнувшись.
– Конечно, – продолжал я, – ты можешь отказать мне в услуге, которую я заслужил огнем и кровью, и убить меня. Но это будет означать, что Лето не исполняет своих обещаний, отвечая на услугу неблагодарностью. Не думаю, чтобы это улучшило репутацию Летних. А ты?
– Воистину, я тоже, чародей, – согласился бебека. – Не улучшит. – Он склонил голову. – Скажи, ты с кремом пончик свой желаешь?
– Нет, – почти торжественно отвечал я. – Не с кремом, но, прошу тебя, румяней. И чтоб пудры сахарной побольше.
– Возможно, отыскать такой смогу не сразу, – серьезно признался бебека.
Я почтительно склонил голову:
– Я доверяю эмиссару Летних, что в самый подходящий он момент доставит пончик.
Он поклонился в ответ:
– Я понял все, о юный чародей. Но только более тебе помочь не в силах буду.
– Ты и так все выполнил, что в силах, не нарушая правил, – сухо произнес я. – Поверь мне. Я знаю, каково это.
Глаза Старшего Бебеки блеснули золотом. Потом он поднял свой посох и несильно стукнул им по половицам. Снова вспыхнул зеленый свет, громыхнул тихий гром – и он исчез.
А вместе с ним и серебряная брошка-листок. Просто исчез из моих пальцев, а я ничего не почувствовал. Надо отдать должное фэйри: исчезать они умеют как никто другой.
Может, мне стоило бы у них поучиться. Это могло бы здорово помочь мне выбраться из этой заварухи живым.
Я осторожно приблизился по скрипучему полу к телу юноши. Смерть придала ему спокойствия, умиротворения. У меня сложилось впечатление, что независимо от того, что именно сделал с ним Старший Бебека, это было безболезненно. Старые фэйри умеют проделывать такое. Левой рукой, одетой в перчатку, я взялся за медальон с почерневшим динарием Магога, резким рывком оторвал от ошейника и сунул его себе в карман, старательно избегая касаться его голой кожей. Я уже начал привыкать обращаться с этими чертовыми монетами, но трудно заставлять себя бояться одного и того же снова и снова, особенно с учетом обстоятельств. Риск еще раз подвергнуть свою бессмертную душу опасности присутствия враждебной силы казался не самой страшной угрозой по сравнению с тем, что пряталось в ночи за стенами старого цеха.
Кстати, об этом… я набрал в грудь воздуха и осторожно высунул голову на улицу. Где-то на склоне холма еще слышались голоса. С противоположной стороны острова до меня донесся шум лодочного мотора. Должно быть, где-то дальше по берегу были пришвартованы и другие катера.
Что ж, я знал только об одном, и он находился совсем рядом. Я выскользнул из двери и поспешил к берегу так быстро и бесшумно, как только мог.
Катер все еще покачивался, привязанный к обломку деревянного столба у нижней ступени неровной каменной лестницы. Я подавил острое желание издать восторженный вопль и поспешил спуститься по обледенелым ступеням, стараясь не сломать при этом шею. Вода обожгла меня холодом, но я его почти не ощущал – что, вероятно, ни о чем хорошем не говорило. Потом, конечно, я сполна расплачусь за это чудовищной болью, но не раньше, чем все это окажется позади. По сравнению с другими неотложными проблемами думать об этой было почти приятно.
Я добрался до катера, бросил в него свой посох и перевалился через борт. Относительно близко, у подножия холма, кто-то закричал, и я застыл. Луч фонарика скользнул туда-сюда по деревьям, потом нацелился в противоположную от меня сторону. Меня не заметили. Ухмыляясь как полоумный, я пробрался к водительскому сиденью. Когда я заведу моторы, это, конечно, привлечет внимание, но мне всего-то потребуется вести катер на запад до тех пор, пока не наскочу на берег. Все западное побережье озера плотно заселено, и я без труда найду место, достаточно людное, чтобы не опасаться вмешательства всякой нечисти.
Я взялся одной рукой за баранку штурвала, а второй потянулся к ключу зажигания.
Его не оказалось на месте.
Я проверил еще раз. Розанна оставила его в замке. Я специально запомнил, что она, уходя, оставила его там.
С соседнего кресла сползла тень, открыв взгляду Никодимуса. Он спокойно сидел в своей черной шелковой рубахе и темных брюках, с серой веревкой вместо галстука на шее. На коленях у него лежал обнаженный меч, а левой рукой он облокотился о колено. В пальцах левой руки он держал кольцо, на котором болтался испачканный машинным маслом ключ зажигания.
– Добрый вечер, Дрезден, – сказал он. – Вы не это искали?
Глава 45
Дождь перестал, и с неба снова падал крупными, сырыми хлопьями снег. Катер мягко покачивался на волнах. Вода хлопала по его бокам и булькала под днищем. Борта и нос катера начали обледеневать. Кажется, для обледеневавших мест имеются специальные морские слова вроде «привальный брус» и «скула», но я в них слабо разбираюсь.
– Гарри Дрезден, лишившийся дара речи, – заметил Никодимус. – Полагаю, такое не каждый день увидишь.
Я молча смотрел на него.
– На случай, если вы сами еще не догадались, Дрезден, – продолжал Никодимус, – игре конец. Так сказать, эндшпиль. – Пальцы его правой руки побарабанили по эфесу меча. – Сами догадаетесь, каков будет следующий ход, или мне подсказать?
– Вы хотите монеты, меч, девочку, деньги и ключи от Монте-Карло, – сказал я. – В противном случае вы застрелите меня и вышвырнете за борт.
– Что-то вроде этого, – согласился он. – Монеты, Дрезден.
Я полез в карман плащ и…
– Какого черта, – сказал я.
Мешок из-под «Кроун-Роял» исчез.
Не забывая про монету, снятую с Магога, и стараясь не выдать ее наличия у меня Никодимусу, я проверил другие карманы. Мешка не было.
– Пропали.
– Дрезден, даже не пытайтесь так жалко лгать мн…
– Они пропали! – повторил я с изрядным раздражением, причем абсолютно искренним.
Одиннадцать монет. Одиннадцать долбаных проклятых монет. Последний раз я держал мешок в руках, когда звенел ими для Никодимуса.
Мгновение он смотрел на меня, шаря по моему лицу взглядом, потом пробормотал что-то себе под нос. Тени вокруг него тоже зашептались. Языка этого я не узнал, зато узнал интонацию. Интересно, подумал я, имеются ли в ангельском языке бранные слова, или же они просто говорят приличные слова задом наперед? Онвалс! Ьнечо онвалс!
Меч Никодимуса метнулся в воздухе со скоростью змеиного язычка и уперся острием мне в горло. Я даже вздрогнуть не успел – так быстро это произошло. Я сделал быстрый вдох и замер на месте.
– Эти отметины… – пробормотал он. – Следы удушающего заклятия Намшиила Колючего. – Взгляд его скользнул с красного следа на моем горле к карману плаща, в котором полагалось находиться мешку с монетами. – А-а. Удушение всего лишь отвлекало внимание от главного. Он обобрал ваш карман одной из других нитей прежде, чем его… гм… обездвижили. Он проделал такое со святым… как там его… в Глазго, в тринадцатом веке.