Обидно, конечно, попасться на старый трюк, решил я. Однако из этого следовало, что Намшиил работал совместно с кем-то другим – тем, кто наверняка ошивался поблизости и подобрал монеты после того, как он вытащил их у меня из кармана и, пользуясь общей суматохой, бросил в сторону. Кем-то, кто до поры до времени не лез на первый план.
– Тесса и Розанна, – тихо произнес я. – Это они заполучили вашу коллекцию громил. И это они воспользовались самым удобным моментом, чтобы сорвать ваш план.
– Презренные лживые шлюхи, – пробормотал Никодимус. – Одна из них – Иуда в наших рядах; я и раньше в этом не сомневался.
Я повел бровью:
– Что?
– Именно поэтому я доверил им самые… скажем так, запоминающиеся аспекты посвящения Архива в наш мир, – ответил Никодимус. – Полагаю, теперь, когда девочка свободна, с этими двумя у нее связаны не самые приятные ассоциации.
– И вы мне все это говорите? Зачем?
Он пожал плечами:
– Это действительно не лишено иронии, Дрезден, – то, что я могу говорить с вами о подобных аспектах наших семейных отношений. Вы единственный, кто, я уверен, не переметнулся к новой силе – этому вашему Черному Совету.
– С чего это вы во мне так уверены? – поинтересовался я.
– Ох, прошу вас. Не было случая, чтобы человек столь буйный совращался с пути истинного чем-либо, если не считать его собственного ослиного упрямства. – Никодимус покачал головой, не спуская с меня пристального взгляда. – И тем не менее. Мое время потрачено не зря. Рыцари забрали монету Намшиила, значит Тесса лишилась своего наставника в вопросах магии. Всего пару минут назад я слышал, как резко оборвался рев Магога, так что, смею надеяться, главный Тессин громила тоже временно выведен из игры. – Никодимус довольно улыбнулся мне. – Возможно, его ошейник лежит у вас в кармане. И я получил Фиделаккиус. Устранение одного из Троих уже окупает операцию, даже если я и лишился шанса установить контроль над Архивом.
– С чего вы взяли, – негромко спросил я, – что вы получили Фиделаккиус?
– Я же сказал, – вздохнул Никодимус. – Это эндшпиль. Игра окончена. – Интонация его голоса изменилась, и хотя он продолжал смотреть в мою сторону, стало ясно, что он обращается уже не ко мне. – Тень, будь так добра, нейтрализуй Дрездена. Мы поговорим с ним позже, в более спокойной обстановке.
Он обращался к тени Ласкиэли.
Черт возьми, все-таки по части самонадеянности мы, чародеи, не монополисты, нет.
И Рыцари Креста тоже.
Я застыл на месте с полуоткрытым ртом. Потом повалился на бок, привалившись к штурвалу катера, словно одеревенев. Я не шевелился, даже не дышал.
Никодимус еще раз вздохнул и покачал головой:
– Поверьте, Дрезден, я искренне сожалею о подобной необходимости, но времени остается в обрез. Я должен действовать, и ваши способности могут мне пригодиться. Вы сами увидите. Как только мы уберем с дороги хотя бы некоторых из этих благонамеренных идиотов… – Он потянулся за Фиделаккиусом.
И я врезал ему по шее.
А потом схватил его за удавку и рывком затянул ее. Я тянул ее что было сил. Удавка, еще одно наследие Иуды, делала Никодимуса более-менее неуязвимым – для всего, кроме нее самой. Никодимус носил эту штуку много веков. Насколько мне известно, я единственный, кто догадался, как можно причинить ему боль. Я единственный, кто хоть раз по-настоящему напугал его.
На короткое мгновение его полный ужаса взгляд встретился с моим.
– Тень Ласкиэли, – сообщил я ему, – здесь больше не живет. Падшие не властны надо мной. И вы тоже.
Я затянул удавку еще немного сильнее.
Наверное, Никодимус закричал бы, если бы только мог. Он бестолково дергался, затем попытался схватить свой меч. Я отшвырнул его клинок в сторону. Он пытался вцепиться мне в глаза, но я низко опустил голову и не отпускал удавки, да и движения его были скорее паническими, чем ловкими. Его тень поднялась волной тьмы и ярости – но стоило ей окружить меня для броска, как из разрезов деревянных ножен висевшего у меня за спиной священного меча ударил яркий белый свет, и тень с шипящим, змеиным каким-то воплем отпрянула от него.
Я не Рыцарь, но меч сделал для меня то же самое, что всегда делал для них, – он расчистил поле, разогнал все сверхъестественные ловушки и прочие атрибуты, оставив только поединок разума с разумом, воли с волей, человека с человеком. Мы с Никодимусом бились за меч – и за жизнь.
Он несколько раз с силой лягнул меня в раненую ногу, и я почувствовал его удары даже сквозь блокаду, которой обучила меня Ласкиэль. Я крепко и удобно держал его за шею, поэтому в ответ врезал ему лбом по носу. Тот сломался с радующим душу хрустом. Он замолотил кулаками мне по ребрам, и он умел сделать больно.
К несчастью для него, я знаю, что такое боль. Я хорошо знаю, что такое боль. Требуется гораздо больше боли, чем мог причинить мне этот лузер за то время, что у него оставалось, чтобы уложить меня, и я знал это. Я это знал. Я затягивал эту древнюю веревку все туже – и держался.
Когда его лицо покраснело, удары его сделались отчаяннее. Он попал-таки мне по колену, но к этому времени лицо его сделалось из красного багровым. Когда оно из багрового сделалось почти черным, я орал от боли – и тут он свалился, обмякнув как мешок.
Нормальный человек отпустил бы врага, стоило тому лишиться чувств. Но он мог только притворяться.
Даже если это было не так, я все равно не собирался отпускать его.
Я не Рыцарь.
Вместо этого я затянул петлю еще сильнее.
Не знаю точно, сколько я держал его так. Может, тридцать секунд. Может, полторы минуты. Но я увидел вспышку зловещего зеленого света. Подняв глаза, я увидел Дейрдре, спускавшуюся ко мне по склону на своих волосах, руках и одной ноге – вторую, перевязанную, она поджимала под себя. Ее сопровождали двадцать или тридцать безъязыких солдат; глаза ее горели зеленой злобой – ни дать ни взять пара противотуманных фар. Она скользнула по мне взглядом и зашипела, как разъяренная уличная кошка.
– Отец! – закричала она.
Вот дерьмо.
Я схватил Никодимуса за воротник и перевалил его через борт. Он упал почти без всплеска, сразу же сделавшись в своих черных рубахе и брюках невидимым на фоне воды.
Потом я принялся лихорадочно шарить по дну катера. Ага, вот он, ключ. Я схватил его и сунул в замок зажигания.
– Не стрелять! – надрывалась Дейрдре. – Вы можете попасть в отца!
Она взвилась в воздух. Волосы ее сложились на лету за спиной в подобие акульего хвоста, и она почти без всплеска ушла под воду.
Я повернул ключ. Моторы чихнули и провернулись раз-другой, прежде чем стихнуть.
– Ну, давайте, – выдохнул я. – Давайте же!
Если я не строну катер с места прежде, чем Дейрдре найдет своего папашу, игре конец. Она прикажет своим солдатам открыть огонь. Мне придется прикрыться щитом, а как только я это сделаю, и без того капризный мотор гарантированно не заведется. Я останусь на месте, а дальше усталость, нарастающая боль, число нападающих и мстительная дочь либо вместе взятые, либо по отдельности меня прикончат – это всего лишь вопрос времени.
Дейрдре вынырнула, огляделась по сторонам, чтобы сориентироваться, и снова ушла под воду.
Свечи поймали искру, и винты неуверенно провернулись.
– Йохо-хо! – заорал я и тут же вспомнил, что забыл отвязать катер.
Я с опаской пробрался на нос и, ощущая себя на прицеле у нескольких десятков стволов, отвязал конец. Потом оттолкнулся от столба, и катер начал лениво поворачивать. Я пробрался обратно за штурвал, вывернул его в противоположную сторону и осторожно добавил газ. Катер дернулся, взревел и начал набирать скорость.
Дейрдре вынырнула футах в двадцати по курсу; в руках она держала своего отца.
– Убейте его! Стреляйте! Убейте его! – закричала она, даже не успев оглядеться.
Я не без удовольствия направил нос катера прямо на нее. Что-то с силой ударилось о корпус. Я очень надеялся услышать со стороны винта звук перемалывающей траву газонокосилки, но его не последовало.
С берега по катеру начали стрелять, и на этот раз огонь велся метко, наверняка: никто больше не слепил стрелявших, они не спешили и не паниковали. Пули звонко лупили по стеклопластиковому корпусу. Я громко выругался и пригнулся. Пули стали попадать мне в плащ. Несколько секунд я оставался на опасном расстоянии от стрелков – во всяком случае, с учетом того, что палили по мне из табельного армейского оружия. Мой плащ рассчитан на то, чтобы останавливать такие пули, но назвать приятным это ощущение язык не поворачивается. Спина моя наверняка разукрасилась целым соцветием шикарных синяков.
А ноги захлестнуло ледяной водой.
Спустя полминуты вода доходила мне уже до щиколоток.
Дважды дерьмо.
Моторы тоже издавали какие-то не слишком нормальные звуки. Я повернулся посмотреть, и спина моя откликнулась на это движение возмущенной болью. По мере того как я удалялся от острова, становилось все темнее и темнее, но очертания холма с маяком то и дело куда-то пропадали, и спустя секунду до меня дошло, что их закрывает густой дым, валивший из обоих моторов.
Блокировка боли начала сходить на нет. Казалось, во всем теле не осталось живого места. Вода на дне катера доходила мне уже почти до колен, и…
И со стороны острова в мою сторону направлялось три прожектора.
Они выслали погоню.
– Несправедливо это, – буркнул я сам себе.
Я повернул рычаг газа до предела, но, судя по тому, как лязгали и фыркали моторы, я вполне мог этого не делать. Жить моторам оставалось считаные минуты, к тому же катер явно погружался.
Я понимал, что, если окажусь в воде, жить мне останется около четырех или пяти минут с учетом ее температуры. Еще я понимал, что мне предстоит каким-то образом пройти каменные рифы – Розанна, относительно знакомая с этими водами, смогла сделать это, только ориентируясь по свету маяка.
Впрочем, мне все равно ничего не оставалось, как двигаться вперед.
Внезапно меня осенила мысль: Боб-череп просто с ума сойдет от досады, что пропустил это настоящее пиратское приключение. Для полноты эффекта я заорал во всю глотку: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца!»