Глава 46
Я проснулся, укрытый двумя ватными спальниками и неисчислимым количеством одеял. Было утро. Лавку-рундук «Жучка-плавунца» разложили и превратили в довольно удобную кушетку. В противоположном конце рубки горел керосиновый обогреватель. Не могу сказать, чтобы от него приятно пахло, зато в рубке даже запотели от тепла иллюминаторы.
Я просыпался медленно. У меня болели все до единой мышцы, суставы и члены. Похмелье после боя оказалось ни на градус не слабее, чем я ожидал. Я попытался напомнить себе, что, учитывая все обстоятельства, справляться с этой конкретной проблемой мне должно быть просто приятно. Не могу сказать, чтобы мне это удалось особенно хорошо. Я охал, жаловался и ругался себе под нос, и в конце концов заставил-таки себя сесть и выбраться из-под одеял. Я доплелся до крошечного туалета – хотя на кораблях он по какой-то дурацкой причине называется, кажется, гальюн, – а когда полуживым трупом выбрался обратно, в рубку с палубы скользнул Томас. Он прятал в карман свой мобильник, и выражение лица у него было серьезным.
– Гарри, – произнес он. – Как дела?
Я посоветовал ему, что он может сделать со своими репродуктивными органами.
Он заломил бровь:
– Лучше, чем я ожидал.
Я хмыкнул.
– Спасибо, – добавил я, подумав.
Он фыркнул. У нас всегда так.
– Пошли. У меня в машине есть кофе для тебя.
– Я отпишу тебе все свое имущество в завещании.
– Супер. В следующий раз оставлю тебя в воде.
Я со стоном натянул плащ.
– Почти жалею, что ты этого не сделал. Монета? Меч?
– Надежно спрятаны внизу. Хочешь их забрать?
Я мотнул головой:
– Подержи их пока здесь.
Прихрамывая на больную ногу, я доплелся следом за ним до пикапа. Только тут я заметил, что кто-то умыл меня, перевязал раненую ногу и заклеил пластырем кучу царапин и ссадин, которые я даже не помнил, как и где получил. Одет я тоже был во все свежее. Томас. Он не обмолвился об этом ни словом. Я тоже. Мы же братья.
Мы забрались в слегка помятый «хаммер», и я первым делом схватил бумажную чашку кофе, поджидавшую меня рядом с коричневым бумажным пакетом. Я насыпал в кофе побольше сахара и сухих сливок и, почти не размешав, отпил глоток. Потом заглянул в пакет. Пончик. Я набросился на него.
Томас завел мотор, но застыл и уставился на пончик.
– Эй, – сказал он. – Откуда, черт подери, это взялось?
Я откусил еще кусок. Настоящий пончик. Румяный. Хорошо посыпанный сахарной пудрой. Еще теплый. И кофе к нему у меня тоже имелся. Райское наслаждение. Я одарил брата загадочным взглядом и откусил еще кусок.
– Господи, – буркнул он, трогая машину с места. – Ты ведь не снисходишь до объяснения всяких мелочей, нет?
– Это как наркотик, – пробормотал я, набив рот вкусным счастьем.
Я наслаждался пончиком, пока мог, позволив ему занять все мои ощущения без остатка. Только разделавшись с ним, когда кофе начал оказывать действие на мои мыслительные способности, я сообразил, почему это доставило мне столько удовольствия. Все шло к тому, что это последние приятные ощущения, отведенные мне на несколько следующих часов, если не дней.
Томас не сказал мне ни слова о том, куда мы едем – или как вообще обстоят дела после событий минувшей ночи.
Строгер, новое больничное здание, сменившее старую больницу округа Кук на посту главного медицинского центра Чикаго, расположено всего в нескольких ярдах от старого комплекса зданий. Оно слегка напоминает замок. Стоит чуть прищурить взгляд, и легко представить себе зубцы на стенах, башни и бастионы – этакую средневековую цитадель, преисполненную решимости защищать граждан Чикаго от чумы и мора.
Во всяком случае тех, у кого в порядке медицинская страховка.
Я допил кофе и подумал про себя, что настрой у меня немного пессимистичный.
Томас повел меня в отделение интенсивной терапии. В коридоре перед входом он задержался.
– Информационной координацией занимается Люччо, так что подробностей я пока не знаю. Но там Молли. Она тебе все расскажет.
– Что тебе известно? – спросил я.
– Майкл в плохом состоянии, – ответил он. – В последний раз, когда я звонил, он лежал еще на операционном столе. Я думаю, пули летели снизу, и доспехи на нем выпустили одну из них. Она металась внутри брони, не находя выхода.
Я поморщился.
– Мне сказали, в него попало всего две или три пули, – продолжал Томас. – Но все равно просто чудо, что он вообще остался жив. Они не знают, вытянет он или нет. Ничего конкретнее Саня говорить не стал.
Я закрыл глаза.
– Послушай, – сказал Томас. – Я в этих краях не самый желанный гость. Но если хочешь, подожду тебя здесь.
Томас не сказал мне всей правды. Мой брат неуютно чувствует себя в больницах, и я уверен, что знаю причину: здесь полно больных, раненых и пожилых людей, то есть тех, кого хищник инстинктивно относит к слабейшим, а следовательно, более легким жертвам. Мой брат не любит напоминаний о том, что он по природе тоже хищник. Сам он, возможно, от этого не в восторге, но его инстинкты реагируют на происходящее, хочет он этого или нет. Для него было бы сродни пытке торчать здесь.
– Нет, – мотнул головой я. – Справлюсь как-нибудь сам.
Он нахмурился.
– Ладно, – сказал он, помолчав. – Мой телефон ты знаешь. Позвони потом – подброшу тебя домой.
– Спасибо.
Он положил на мгновение руку мне на плечо, потом повернулся, ссутулил плечи, опустил голову так, что волосы почти полностью закрыли ему лицо, и быстро направился к выходу.
Я прошел в отделение и отыскал холл для ожидающих.
Молли сидела рядом с Черити. Мать и дочь сидели бок о бок, держась за руки. Вид они имели напряженный, усталый. Черити была в джинсах и Майкловой фланелевой рубахе. Волосы она собрала в хвост и явно не красилась. Судя по всему, ее подняли с постели посреди ночи, и она сразу принеслась в больницу. Глаза ее смотрели перед собой, в никуда.
Ничего удивительного. Самый большой ее кошмар вдруг сбывался наяву.
Обе подняли взгляд, когда я появился, и лица у обеих выглядели одинаковыми: нейтральными, отрешенными, оцепенелыми.
– Гарри, – произнесла Молли тусклым, глухим голосом.
– Привет, девочка, – сказал я.
Черити потребовалось несколько секунд, чтобы отреагировать на мое появление. Она сфокусировала взгляд на дальней стене, поморгала немного, потом перевела его на меня. Она кивнула, не сказав ни слова.
– Я… э… – тихо пробормотал я.
Молли подняла руку, останавливая меня. Я заткнулся.
– Так, – сказала она. – Э-э… дайте подумать. – Она закрыла глаза, сосредоточенно нахмурилась и заговорила, разгибая пальцы по мере перечисления. – Люччо говорит, что Архив вне опасности, хотя в сознание не приходила. Она сейчас дома у Мёрфи и хотела с вами поговорить. Мёрфи просила передать вам, что с ее лицом все будет в порядке. Саня тоже хотел поговорить с вами – по возможности скорее, в церкви Святой Марии.
Я отмахнулся от всего этого:
– С этим разберусь позже. Как папа?
– Серьезно повреждена печень, – произнесла Черити лишенным выражения голосом. – И одна из почек, настолько серьезно, что ее не спасти. Одно из легких. Поврежден позвоночник. Одно из ребер раздроблено на мелкие осколки. Двойной перелом таза. Перелом челюсти. Мозговая гематома. Травма одной из глазных ниш. Они еще не знают, сохранит он глаз или нет. Возможно, повреждение мозга. Этого они тоже еще не знают. – Глаза ее наполнились слезами и снова уставились куда-то вдаль. – И сердце задето. В нем осколок сломанной кости. Ребра. – Она вздрогнула и зажмурилась. – Его сердце. Его ранили в сердце.
Молли придвинулась ближе к матери и обняла ее за плечи. Черити прижалась к ней; из глаз продолжали течь слезы, но ни звука она не проронила.
Я не Рыцарь.
И не герой.
Герои выполняют свои обещания.
– Молли, – тихо произнес я. – Мне очень жаль.
Она подняла на меня взгляд, и губы ее дрогнули. Она мотнула головой.
– Ох, Гарри, – сказала она.
– Я пойду, – пробормотал я.
Лицо Черити ожило, и она произнесла неожиданно ясно и разборчиво:
– Нет.
Молли изумленно уставилась на мать.
Черити встала. Лицо ее блестело от слез, глаза ввалились от усталости и тревоги. Долгую секунду она смотрела на меня.
– Семьи держатся вместе, Гарри, – сказала она и вдруг гордо задрала подбородок. Даже горечи в ее глазах немного поубавилось. – Он бы остался ради вас.
В глазах моих все немного расплылось, и я сел на ближний стул. Возможно, это просто наступила реакция на все напряжение последних дней.
– Угу, – хрипло произнес я. Комок в горле мешал говорить. – Он бы остался.
Я обзвонил всех из списка Молли и попросил подождать меня до тех пор, пока не прояснится положение с Майклом. Все, за исключением Мёрф, огорчились отсрочке. Я посоветовал им идти к черту и повесил трубку.
А потом уселся рядом с Молли и Черити и стал ждать.
Больничные холлы всегда наводят тоску. Тот факт, что рано или поздно почти каждому из нас доводится торчать в подобных, не делает их приятнее. В них всегда немного холоднее, чем стоило бы. В них всегда пахнет чем-то резким и чистотой. В них всегда тихо, так тихо, что слышно жужжание люминесцентных трубок – вот, кстати, еще одна обязательная примета больничных холлов: люминесцентные трубки. Почти все сидящие здесь пребывают в таком же плохом настроении, как и вы, так что завести с ними приятную беседу, скорее всего, не удастся.
И всегда перед глазами маячат настенные часы. Не простые часы, особенные. Кажется, будто они всегда идут слишком медленно. Посмотрите на них, и они скажут вам время. Посмотрите на них спустя полтора часа, и они скажут вам, что прошло две минуты. При этом они каким-то образом ухитряются напоминать вам, как быстротечна жизнь или как мало времени, возможно, осталось тем, кого вы любите.
День тянулся словно ползком. Дважды выходил врач сообщить Черити, что дела пока еще идут неважно, но они продолжают работать. Второй визит попал на обеденное время, и док предложил ей сходить поесть, а они смогут сказать что-нибудь определенное часа через три-четыре.