Еще он спросил, не знает ли она, соглашался ли Майкл на то, чтобы его органы использовались в качестве донорских, или нет. Так, на всякий случай, сказал он. Они не смогли найти его водительское удостоверение. Я точно знал, что Черити очень хотелось сказать врачу, куда он может засунуть свой вопрос и как далеко он может пойти, но вслух она сказала то же самое, что сказал бы ему Майкл: да, конечно, согласен. Врач поблагодарил ее и ушел.
Я спустился в кафетерий вместе с Черити и Молли, но есть мне не хотелось, да и заставлять себя принимать пищу за компанию тоже не тянуло. Я решил, что Черити помогает держаться материнский инстинкт – в конце концов, она уже несколько дней не общалась с детьми. По дороге я улизнул, сославшись на то, что мне нужно размять ноги, и это было истинной правдой. Порой, когда в голове крутится чрезмерное количество всякого разного, полезно немного прогуляться.
Поэтому я брел по коридорам, никуда специально не направляясь, просто стараясь не приближаться к больничному оборудованию, от которого могла зависеть чья-то жизнь.
В результате я оказался в больничной часовне.
Обстановка здесь не отличалась от многих подобных помещений: неяркие, приглушенные цвета и освещение, скамьи с проходом посередине и подиумом у дальней стены. Стандартная обстановка, подходящая почти для любой религии. Может, склонялась чуть больше к католицизму, чем к остальным, – так ведь это вполне можно понять. Больница находится под попечительством ордена иезуитов, и они регулярно служат здесь мессу.
Здесь царила тишина, а в моем нынешнем состоянии это было важно. Я опустился на скамью и, ощущая боль во всем теле, закрыл глаза.
Множество мыслей роилось у меня в голове. Майкл поступил в больницу с огнестрельными ранениями. Копы наверняка захотят задать кучу вопросов на этот счет. В зависимости от обстоятельств возвращения вертолета в Чикаго все это может приобрести по-настоящему запутанный характер, причем быстро. С другой стороны, с учетом участия в этом деле Марконе, эти проблемы могли просто рассосаться. Он обладал такими связями в городских органах, что мог бы при желании закрыть расследование.
Учитывая, от какой участи спасли Марконе, вполне в его характере было бы отплатить людям, которы помогли ему. Мне даже подумалось, что Марконе мог бы оказать существенную поддержку Майклу, хотя эта мысль и вызывала раздражение.
Разумеется, для этого требовалось в первую очередь, чтобы Майкл остался в живых.
Мои мысли описали круг и вернулись к этой точке.
Оказался бы он в нынешнем положении, если бы я не настоял, чтобы он первым пристегнулся к тросу? Лежал бы он сейчас на операционном столе под скальпелем? С чего я вообще возомнил себя таким провидцем при взгляде на лицо Гард? Как взял на себя право решать, кому и что делать дальше и каким должно быть будущее?
Возможно, это мне полагалось бы сейчас лежать в интенсивной терапии. Тем более у меня не было жены и детей, ожидавших моего возвращения.
Я ожидал, что Черити будет кричать и швырять в меня попавшими под руку предметами. Может, я даже хотел этого. Ибо, даже понимая умом, что я никак не мог предугадать того, что должно произойти, и что я искренне пытался защитить друга, изрядная часть меня чувствовала: Черити имеет полное право ненавидеть меня. В конце концов, все сводилось к тому, что причиной смерти ее мужа послужил я. Все равно что убил бы его своими руками.
Если не считать того, что он еще не умер.
Да, думать в подобном ключе было все равно что расстаться с надеждой. Такого я себе позволить не мог.
Я поднял взгляд на подиум – подразумевалось, что там находится Тот, кому посвящается служба.
– Я знаю, мы с Тобой почти не разговаривали, – произнес я, обращаясь к пустой комнате. – И я как-нибудь обойдусь без такого друга по переписке. Но мне казалось, Тебе стоит знать, что Майкл о Тебе высокого мнения. И если после всего, что он совершил, это закончится для него вот так, Ты упадешь в моих глазах. Он заслуживает большего. Думаю, Тебе стоило бы постараться, чтобы с ним все было хорошо. Если Ты после этого выставишь счет мне, я не буду возражать. Нет проблем.
Никто, разумеется, не ответил.
– И раз уж разговор зашел об этом, – продолжал я, – мне кажется, что установленные Тобой правила – отстой. Похоже, Ты относишься к ним не так серьезно, с душой, как прежде. И Твоим ангелам не позволено вступать в игру прежде, чем это сделают нехорошие парни. Но я тут прикинул кое-что в уме, и мне кажется, когда динарианцы проворачивали эти свои штуки со Знаками, им для этого требовалась уйма энергии. Чертова уйма. Больше, чем я мог бы когда-либо накопить, даже с помощью Ласкиэли. Такое под силу только архангелу. И я могу представить себе только одного парня, способного помочь этой компании.
Я встал и, внезапно рассвирепев, уставил палец в подиум.
– Принц долбаной Тьмы! – заорал я. – Сам Принц Тьмы приперся на землю со своей долбаной силой – дважды уже! А Ты со всей своей святостью сидишь там, пока мой друг, всю свою жизнь сражавшийся за Тебя, лежит и умирает! Что, черт подери, с Тобой случилось?
– Мне кажется, просто момент неудачный, – произнес голос у меня за спиной.
Я повернулся и увидел низенького старичка в темно-синем комбинезоне уборщика. На бейджике красовалась надпись «ДЖЕЙК». Он тянул за собой тележку с мусорным контейнером и обычным набором щеток, тряпок и чистящих жидкостей. У него был округлый пивной животик; коротко остриженные курчавые седые волосы и бородка хорошо контрастировали с темной кожей.
– Простите. Я позже зайду.
Ощущая себя полным идиотом, я замотал головой.
– Нет, нет. Я ничем не занят. Я имею в виду, вы ни от чего меня не отвлекаете, правда. Лучше я пойду, не буду мешать вам.
– Вы мне не мешаете, молодой человек, – отозвался Джейк. – Ни капельки. Вы не первый, кого я вижу расстроенным в больничной часовне. И наверняка не последний. Вы уверены, что я вам не помешал?
– Нет, – сказал я. – Заходите.
Он вошел со своей тележкой, направился к мусорной корзинке в углу и вытащил из нее наполовину наполненный полиэтиленовый мешок.
– У вас здесь друг лежит, а?
– Угу, – кивнул я, снова садясь.
– Нет ничего страшного в том, чтобы злиться из-за этого на Бога, сынок. В случившемся нет Его вины, но Он все понимает.
– Может, и понимает, – пожал плечами я. – Но Ему все равно. Не знаю, почему все так уверены, что Ему есть до них дело. Да и с какой стати?
Джейк промолчал, внимательно глядя на меня.
– Я имею в виду, вся эта вселенная. Все эти звезды, все эти миры, – продолжал я, возможно, более горько, чем намеревался. – Возможно, их так много, людей, и они такие разные, что мы даже не в состоянии сосчитать. Как может Бог по-настоящему переживать за то, что происходит с одним отдельно взятым человечком, когда того окружает бесконечное количество других?
Джейк затянул узел на горловине мусорного мешка и кинул его в контейнер. Потом с задумчивым видом вложил в корзину новый мешок.
– Ну, – произнес он, – я, видите ли, школ особо не кончал. Но сдается мне, вы исходите из того, из чего исходить не надо.
– Из чего это? – поинтересовался я.
– Из того, что Бог будто бы видит мир так, как видите его вы. Отдельными фрагментами в отдельно взятые моменты. С одной точки. Мне же кажется, Он предположительно находится везде и знает все. – Он закрыл контейнер крышкой. – Поразмыслите над этим. Ему ведомо, что вы чувствуете, ведомо, как вам больно. Он чувствует вашу боль, мою боль – так, словно это Его собственная. – Джейк покачал головой. – Черт возьми, дружище. Вопрос не в том, как может Бог заботиться об одном отдельно взятом человеке. Вопрос в том, как Он может не делать этого.
Я фыркнул и покачал головой.
– Это оптимистичнее, чем вам хотелось бы слышать сейчас, – сказал Джейк. – Я вас услышал, дружище. – Он повернулся и принялся толкать тележку по направлению к двери. – О, – произнес он. – Позволите старику подкинуть вам еще одну мысль?
– Конечно, – кивнул я, не оборачиваясь.
– Подумайте, не может ли здесь быть подобия баланса, что ли, – произнес он. – Может, один архангел вложил в эту ситуацию свою силу – открыто и единовременно. Может, другой просто действует тише. Мыслит, так сказать, в долгосрочной перспективе. Может, он уже помог вам.
В мою правую руку разом снова впились десятки игл и булавок.
Я со свистом втянул в себя воздух и, вскочив, резко обернулся.
Джейк исчез.
Тележка уборщика так и стояла у двери. Тряпка, свисавшая с ручки, еще продолжала покачиваться взад-вперед. Между контейнером и ручкой была зажата книга в бумажной обложке. Я подошел к тележке и повертел головой, глянув вправо-влево вдоль коридора.
Я не увидел ни души. Равно как и мест, куда можно было бы исчезнуть.
Я взял книгу. Это был старый потрепанный экземпляр «Двух твердынь». Уголок одной страницы оказался загнут, и, раскрыв книгу на ней, я увидел подчеркнутый карандашом фрагмент диалога.
– Обожженная рука учит лучше всего, – прочитал я вслух. Захватив с собой книжку, я вернулся на скамью, сел и покачал головой. – И что, черт подери, это значит?
– То, – промяукал Грималкин за моей спиной, – что твой опыт сопротивления тени Падшего заслужил уважение Дозорного, мой эмиссар.
Я вздрогнул с такой силой, что подлетел в воздух на дюйм или два, и крякнул, двинувшись о скамью при приземлении. Потом скользнул к самому краю скамьи, подальше от голоса. Все равно недостаточно далеко. Я выиграл всего лишь пару дюймов дистанции, прежде чем повернулся к Мэб.
Она сидела как ни в чем не бывало в темно-синем деловом костюме, украшенном небольшими, но чертовски элегантными бриллиантами. На этот раз она собрала свои белоснежные волосы в плетеный пучок, заколотый шпильками слоновой кости с лазурным орнаментом. Грималкин сидел у нее на коленях, как любимый питомец, хотя только псих мог спутать эту тварь с домашней киской. Подумать, так я в первый раз видел Грималкина при ярком свете. Он оказался неожиданно большим, мускулистым – по сравнению с ним рысь показалась бы чахлым трущобным котом. Должно быть, он весил шестьдесят или семьдесят фунтов – весь из мышц и костей. На темно-серой шерсти виднелись напоминающие водяные знаки черные разводы. Глаза у него были желто-зеленые, очень большие, слишком умные для зверя.