– Спасибо.
Я сидел за Мёрфиным столом и пил чай. Через несколько минут на кухню явилась Люччо.
– Чендлер, Костикос, будьте добры, оставьте нас двоих.
Юнцы удалились в гостиную – исключительно в качестве вежливого жеста. Мёрфин дом слишком мал для приватного уединения.
Люччо налила себе чашку чая и села за стол напротив меня.
Я ощутил, как мои плечи немного напряглись. Заставив себя сохранять спокойствие, я сделал еще глоток.
– Меня беспокоит, – тихо сказала Люччо, – Архив.
– Ее зовут Ива, – напомнил я.
Она нахмурилась:
– Это… отчасти и поэтому беспокоит, Гарри. Ваша личная близость к ней. Это опасно.
Я удивленно приподнял брови:
– Опасно? Мне грозит опасность, потому что я отношусь к ней как к живому человеку?
Люччо поморщилась, словно в рот ей попало что-то горькое.
– Честно? Да.
Я подумал насчет вежливости и дипломатичности. Нет, честно. Однако, думая об этом, я, должно быть, нажал ненароком кнопку, переключавшую мой язык на автопилот, потому что он – язык – заговорил сам собой.
– Это чушь собачья, капитан, и вы это прекрасно понимаете.
Ее лицо чуть застыло, так пристально она вглядывалась в меня.
– Правда?
– Да. Она ребенок. Она одинока. Она не компьютерная база данных, и просто бесчеловечно обращаться с ней как с электронным девайсом.
– Да, – ровным голосом проговорила она. – Бесчеловечно. А еще это самый безопасный способ общаться с ней.
– Безопасный? – спросил я. – Для кого?
Люччо отхлебнула чай:
– Для всех.
Я хмуро уставился на свою чашку:
– Объясните мне.
Она кивнула.
– Архив… ему много столетий. Он всегда передавался по материнской линии – от матери к дочери. Обычно Архив достается в наследство взрослой женщине старше тридцати, когда умирает ее мать, но уже после того, как она сама, в свою очередь, родила дочь. Отклонения от этого редки. Часть сопутствующих Архиву инстинктов побуждает его носительниц беречь себя, избегать рискованных ситуаций, угрожающих существованию и Архива, и его носительницы. И с учетом объема знаний Архиву, как правило, это удается. А в том случае, когда избежать их невозможно, доступная Архиву мощность, как правило, гарантирует его выживание. Ранняя смерть носительниц Архива чрезвычайно редка.
– Продолжайте, – буркнул я.
– Когда Архив передается… Гарри, попробуйте представить себе, что вы живете собственной жизнью со всеми ее триумфами и трагедиями – и вдруг обнаруживаете у себя второй комплект воспоминаний, по части реальности ни в чем не уступающих вашим собственным. Второй набор переживаний, увлечений, побед, поражений. А потом третий. И четвертый. И пятый. И так далее, почти до бесконечности. Идеальная память, хранящая все воспоминания всех Архивов, живших до вас. Пять тысяч лет, сохраненных вместе.
Я уставился на нее:
– Адские погремушки! Это же…
– Сводит с ума, – договорила Люччо. – Да. Как правило, так и случается. Вот вам причина, по которой исторические записи, касающиеся прорицательниц и пророчиц, рисуют их сумасшедшими. Пифии и многие, многие другие были в жизни Архивом, и они использовали обширные знания прошлого для того, чтобы предсказать наиболее вероятное будущее. Так вот, в качестве защиты от подобного отношения Архивы начали дистанцироваться от остальных людей. В эмоциональном отношении. Они рассудили, что, если смогут перестать добавлять к грузу знаний опыт собственных переживаний, собственных страстей, это положительно скажется на их функционировании. Так оно и оказалось. Архив не случайно держится эмоционально отстраненно: иначе страсти, предубеждения, ненависть и зависть тысяч жизней могут сконцентрироваться в одном носителе. В нормальной ситуации собственный житейский опыт будущей носительницы Архива служит хорошей изоляцией от чужих эмоций и воспоминаний, солидной основой для противопоставления себя им.
До меня вдруг дошло.
– Но у Ивы его нет.
– У Ивы его нет, – согласилась Люччо. – Ее бабушка погибла в результате глупого несчастного случая – если не ошибаюсь, автокатастрофы. Ее матери исполнилось тогда семнадцать лет, она была влюблена и ждала ребенка. Она возненавидела мать за то, что та погибла и обрекла ее на проклятие носить Архив, когда она хотела жить собственной жизнью, – и она возненавидела ребенка за то, что той предстояла свободная жизнь. Мать Ивы покончила с собой, чтобы не становиться носительницей Архива.
Мне сделалось немного дурно.
– И Ива это знает.
– Знает. Знает и чувствует. Она родилась, абсолютно точно зная, как ее мать относилась к ней.
– Оттуда вам известно о ее… – Я нахмурился, размышляя. – Кинкейд, – предположил я. – Девушка была влюблена в Кинкейда.
– Нет, – мотнула головой Люччо. – Но Кинкейд работал тогда на бабку Ивы, и девушка делилась с ним своими переживаниями.
– Черт, как все запутано, – заметил я.
– Ива всю свою жизнь оставалась отрешенной, – продолжала Люччо. – Если она начнет вовлекать в свои обязанности как Архива – даже просто в свою жизнь – эмоции, переживания, это чревато серьезным риском. Переживания, страсти могут захлестнуть ее, а справляться с ними она не умеет – ей просто неоткуда знать как.
– Вы боитесь, она может выйти из-под контроля.
– Архив создавался как сугубо нейтральная сила. Как хранилище знаний. Что, если уникальные обстоятельства, в которых оказалась Ива, помогут ей игнорировать эти ограничения? Представьте себе результаты, к которым могут привести гнев, горечь и желание отомстить за все те жизни, помноженные на мощь Архива и непосредственность двенадцатилетнего ребенка.
– Даже пробовать не хочется, – тихо признался я.
– Вот и мне тоже, – кивнула Люччо. – Это было бы настоящим кошмаром. Все эти знания, лишенные сдерживающего их рассудка. У некроманта Кеммлера имелся подобный дух, своего рода миниатюрная версия Архива. Не такой мощный, конечно, но он служил многим поколениям чародеев, набираясь от них знаний, и те вещи, на которые он был способен, устрашали. – Она покачала головой.
Я отхлебнул чая, иначе мой судорожный глоток мог вызвать у нее подозрения. Она говорила о Бобе. И она не ошибалась, говоря о том, на что Боб способен. Когда я как-то раз высвободил личность, в которую он превращался у некоторых из его прежних владельцев, он едва не убил меня.
– Разумеется, Стражи уничтожили его, – добавила она.
Вовсе нет. Джастин Дю Морне, бывший Страж, не стал уничтожать череп. Он тайком вынес его из лаборатории Кеммлера и хранил у себя – пока я не сжег его и, в свою очередь, не забрал череп себе.
– Слишком много силы и слишком мало контроля – вот что представлял собой этот мини-архив Кеммлера. И вполне вероятно, что Архив может превратиться в аналогичную угрозу, только гораздо больших масштабов. Я знаю, вы переживаете за девочку, Гарри. Но я обязана предупредить вас. Возможно, вы оказываете ей плохую услугу, изображая из себя ее друга.
– Кто изображает? – возмутился я. – И где она?
– Мы держали ее спящей, – ответила Люччо, – до вашего или Кинкейда возвращения.
– Я понял, – заявил я. – Вы считаете, я не должен сближаться с ней. Но вы беспокоитесь о том, что может случиться, когда вы разбудите ее, а она проснется в страхе и смятении.
Щеки Люччо порозовели, и она отвернулась.
– У меня нет готовых ответов, Дрезден. Я просто беспокоюсь.
Я вздохнул.
– Как бы то ни было, – сказал я, – пустите меня повидаться с ней.
Люччо отвела меня в Мёрфину гостевую спальню. Ива казалась ужасно маленькой в двуспальной кровати. Я присел на край кровати, а Люччо, наклонившись, осторожно положила ладонь Иве на лоб. Потом пробормотала что-то и убрала руку.
Ива тихонько всхлипнула и, моргнув, открыла глаза. Дыхание ее сделалось частым-частым. Широко открытыми глазами она дико оглядывалась по сторонам, потом вскрикнула.
– Ш-ш-ш, тише, – мягко произнес я. – Все в порядке, Ива. Ты в безопасности.
Она заплакала и крепко прижалась ко мне.
Я обнял ее. Она плакала и плакала, а я обнимал ее, покачивая.
Люччо наблюдала за мной, ее глаза выражали сострадание и печаль.
Прошло довольно много времени.
– Я получила ваше письмо, – прошептала наконец Ива. – Спасибо.
Я сжал ее чуть сильнее.
– Они что-то делали со мной, – сказала она.
– Я знаю, – тихо отозвался я. – Мне приходилось попадать к ним в руки. Но я выздоровел через некоторое время. И ты выздоровеешь. Все прошло.
Она обняла меня крепче и плакала, пока не уснула.
Я посмотрел на Люччо:
– Вы все еще хотите, чтобы я отталкивал ее от себя? Чтобы ее основой было то, что объединяет ее с этими тварями?
Люччо нахмурилась.
– Совет Старейшин…
– …Не способен найти сердце, даже вооружившись «Анатомией» Грея, рентгеном и стетоскопом, – сказал я. – Нет. Они могут устанавливать законы, касающиеся магии. Но они не будут диктовать мне, с кем дружить, а с кем нет.
Долгую секунду она молча смотрела на меня, потом слегка улыбнулась уголком рта.
– Морган предупреждал их, что вы так и скажете. И Маккой, и Слушающий Ветер. Мерлин не желал этого слышать.
– Мерлин не желает слышать ничего, что не укладывается в его картину мира, – сказал я. – Японский.
– Простите?
– Японский. Есть тут недалеко один японский ресторанчик, куда я захожу иногда отметить что-нибудь знаменательное. Выживание в этой заварухе вполне заслуживает того, чтобы его отметить. Приглашаю отобедать со мной завтра. Терияки там такие – помереть можно.
Она улыбнулась еще шире и коротко кивнула.
Дверь отворилась, и появились Мёрфи с Кинкейдом. Кинкейд перемещался самостоятельно, хотя и очень осторожно, с помощью костыля. Я убрался с дороги, и он, проковыляв к кровати, сел на мое место. На этот раз она достаточно проснулась, чтобы прошептать что-то насчет печенек и «Хэппи-Мил». Он вытянулся на кровати рядом с ней, и она, прижавшись к его руке, снова заснула. Кинкейд, и сам явно утомленный до изнеможения, достал пистолет, снял его с предохранителя, положил себе на грудь и тоже уснул.