– Леди сидхе, призрачная смерть, – проговорила Молли. – Теперь повышенная в звании до леди сидхе, безумной призрачной смерти.
Леанансидхе оскалила острые клыки в улыбке, похожей на лисью:
– Милая детка. Такой потенциал. Мы побеседуем с тобой, когда все это закончится.
Я испепелил Леа взглядом; ее это, правда, нимало не смутило.
– Ладно, ребята. Согласно плану, я буду находиться там, где горячее всего. И если кто-то из вас будет ранен или падет, я вас там не брошу. – Я продолжал пристально смотреть на крестную. – Все, кто идет со мной, вернутся обратно – живыми или мертвыми. Я верну всех домой.
Леа отстала на несколько шагов и вопросительно посмотрела на меня. Потом прищурилась.
– Если они все смогут выйти из этого сами, – сказал я, – мне кажется, это будет куда удобнее, чем если не смогут. Правда ведь, крестная?
Она закатила глаза.
– Невозможное дитя, – сказала она, однако в уголках ее губ угадывался намек на улыбку.
Она чуть склонила голову – как фехтовальщик, признающий туше. Я поклонился в ответ, решив, что разумнее не задевать ее самолюбие сильнее, чем я это уже сделал.
– Будьте осторожнее, разговаривая с ней, – посоветовал я остальным. – Не предлагайте ей ничего. И не принимайте ничего от нее, даже мелочей, ибо даже безобидные на вид вещи могут впоследствии обернуться против вас. Слова у сидхе обладают реальной силой, а эта женщина – одно из самых опасных созданий во всей Феерии. – Я почтительно склонил перед ней голову. – К счастью для нас. Я думаю, еще до рассвета мы все будем рады, что она с нами.
– О! – промурлыкала Леа, расцветая на глазах. – Пустяки, конечно, но… Надо же, как вырос ребеночек.
– Da, – жизнерадостно согласился Саня. – Я рад, что она здесь. Впервые мне довелось прокатиться в лимузине. Мне уже нравится. И если леди сидхе, безумная призрачная смерть может помочь послужить правому делу, мы, носители мечей, – он сделал паузу, чтобы улыбнуться, – все трое носителей, – (еще пауза и улыбка), – примем ее помощь.
– Ты так обаятелен, о Рыцарь, – отозвалась Леа, улыбаясь еще более обворожительно, чем Саня. – Мы все так любезны нынче. Прошу тебя, не сомневайся в том, что, буде один из мечей вдруг уронят или утеряют каким-то иным способом, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть его.
– Саня, – вмешался я. – Будьте добры, заткнитесь.
Он раскатисто засмеялся, поправил на плече ремень от дробовика и больше ничего не сказал.
Я еще раз сверился с воспоминаниями моей матери и кивнул – мы подошли к основанию Пьяного холма.
– Ладно, ребята. Первый переход, – объявил я. – Простая прогулка по тропе вдоль речки. Да, не пугайтесь, если вдруг заметите, что вода течет вверх по склону.
Я всмотрелся в воздух над холмом и сосредоточился.
– Что ж, – произнес я скорее себе самому. – А во-о-от и мы. Aparturum!
Первый отрезок пути не отличался особой сложностью: прогулка по лесной тропе вдоль текущей задом наперед реки привела нас к менгиру – большому вертикально стоящему камню. Это я объяснил на всякий случай: а вдруг кто-то из вас не знает, что такое менгир? Я нашел на камне знак – вырезанную пентаграмму вроде той, что я ношу на шее. Вырубали его каким-то маленьким долотом или чем-нибудь в этом роде, и вышел он чуть кривоватым. Это сделала моя мать, чтобы обозначить место перехода.
Я провел по пентаграмме пальцами. Как и мой оберег на цепочке или рубин, который теперь украшал его, пентаграмма на камне являлась наглядным доказательством маминого существования. Мама действительно жила; и даже если у меня самого не сохранилось о ней никаких воспоминаний, этот невинный маленький символ лишний раз это доказывал.
– Это моя мать вырезала, – тихо произнес я.
Я не смотрел на Томаса, но буквально ощутил его внезапно возросший интерес.
Он помнил ее лучше, чем я, но ненамного. Вполне возможно, по части нехватки родительской ласки он переплюнул даже меня.
Я отворил портал на новую Тропу, и мы оказались в пересохшем русле с каменными стенками, тянувшемся параллельно глубокому каналу, – возможно, раньше здесь текла вода, но сейчас его забило песком. Было темно и холодно; небосвод сплошь усыпали звезды.
– Хорошо, – объявил я. – А теперь пошли.
Я засветил талисман и возглавил отряд. Мартин всматривался в небосвод.
– Гм. Какие созвездия… Где мы?
Я вскарабкался по пологому склону, состоявшему из камня и рыхлого песка, и окинул взглядом серебристо-белую в лунном свете пустыню.
– В Гизе, – ответил я. – Вон там желающие могут разглядеть сфинкса, но экскурсовод из меня никудышний. Вперед.
От пересохшего оврага до пирамид пришлось идти мили две или три, все по песку. Я по-прежнему шагал впереди, перейдя на расслабленную, чуть шаркающую трусцу. Насчет жары мы могли не переживать: близился рассвет, и через час это место обещало превратиться в огромную сковородку на плите, но к тому времени мы должны были уже переместиться дальше. Амулет матери вывел меня прямиком к подножию меньшей и самой потрепанной временем из трех пирамид. Нам пришлось подняться на три яруса, откуда открывался портал на следующую Тропу. Я задержался, чтобы предупредить остальных, что мы перемещаемся в очень жаркое место, где надо беречь глаза, затем отворил проход, и мы двинулись дальше.
Мы вышли из портала на равнину у подножия огромных пирамид, только не каменных, а из гладкого, отполированного хрусталя. Неестественно большое солнце висело в небе прямо у нас над головами, и свет, отражаясь от хрустальной поверхности земли и преломляясь в пирамидах, больно резал глаза.
– Держитесь подальше вон от тех лучей, – посоветовал я, махнув рукой в направлении нескольких лучей света, столь ярких, что по сравнению с ними лазеры Звезды Смерти показались бы чахлыми дилетантами. – Их жара хватит, чтобы расплавить металл.
Я повел свой отряд дальше, вокруг подножия пирамиды, в узкий коридор… нет, не с тенью, но все же света здесь было чуть поменьше. Мы шли некоторое время, пока не добрались до следующей вехи, – на безупречно-гладкой поверхности пирамиды зияла ниша размером с большой кулак. Там я повернул под прямым углом направо и принялся считать шаги. Очень действовал на нервы свет. Не жар, а именно какой-то запредельный избыток света, от которого начинала поджариваться кожа.
Досчитав до пятисот, я остановился перед очевидным отклонением от нормы: обыкновенным неровным валуном на гладкой хрустальной поверхности. На камне виднелось примитивное изображение человеческого лица.
– Здесь, – произнес я, и моему голосу вторило странное, неестественное эхо, отразившееся непонятно от чего.
Я открыл новый портал, и из полной света пустыни мы шагнули в зябкий туман и разреженный горный воздух. В лицо ударил холодный ветер. Мы стояли на вымощенном каменными плитами старом дворе. Окружавшие его стены потрескались и во многих местах обвалились; крыша над головами отсутствовала.
Мёрфи запрокинула лицо к небу, где сквозь туман слабо просвечивали звезды, и покачала головой:
– Где мы теперь?
– Мачу-Пикчу, – ответил я. – Воду кто-нибудь захватил?
– Я, – хором откликнулись Мёрфи, Мартин, Саня, Молли и Томас.
– Раз так, – добавил Томас, – то я делиться не буду.
Я чувствовал себя дурак дураком.
Саня фыркнул и бросил мне свою флягу. Я поймал ее, состроил рожу Томасу, сделал несколько глотков и кинул флягу обратно. Мартин дал Сьюзен напиться из своей фляги, после чего убрал ее обратно в карман. Я потащился дальше. От одного края Мачу-Пикчу до другого идти всего ничего, но всю дорогу путь ведет в гору, а подъем в Андах – совсем не то же самое, что подъем в Чикаго.
– Хорошо, – объявил я, остановившись у большого кургана, напоминавшего, если прищуриться как следует, ступенчатую пирамиду. А может быть, абсурдно большой свадебный пирог. – Когда я открою этот портал, мы окажемся под водой. Плыть нам всего десять футов, но в темноте. За следующим порталом уже Мексика. – Я ругал себя на чем свет стоит за то время, что мы потеряли в царстве Эрлкинга. – Шнур альпинистский есть у кого-нибудь?
Саня, Мёрфи, Мартин… в общем, вы представляете себе картину. Меня окружали люди, подготовившиеся на порядок лучше, чем я. При этом у них не было ни супер-пупер-подарков от фей-крестных, ни чего-либо другого в этом роде, зато имелись головы на плечах, и это, поверьте, очень хорошо дало мне понять, что важнее.
Мы связались шнуром – все, кроме моей крестной, которая лишь презрительно фыркнула в ответ на предложение привязаться к кучке жалких смертных, – я набрал в грудь побольше воздуха и отворил портал.
Записки моей матери об этом переходе не упоминали, что вода будет холодной. Говоря «холодная», я имею в виду не ту воду, которая идет у вас из крана, когда вы выключаете горячую. Нет, я имею в виду ту, в которой вы оказываетесь, если вдруг захотите поплавать в обществе арктического тюленя, или пингвина, или нарвала, или кого-нибудь в этом роде.
Холод ударил по мне кувалдой, и если я не заорал от неожиданности, так только потому, что какая-то часть моего мозга помнила: «Я – Зимний Рыцарь!»
Хотя моим рукам больше всего хотелось зябко обхватить тело в надежде сберечь хоть немного тепла, я заставил их грести. Гребок. Два. Три. Четыре. Пя… Ой! Мой нос врезался в каменную стенку. Я собрал остатки воли и выдохнул слово «Aparturum», вырвавшееся изо рта облаком пузырьков, которые пробежали вверх по моим щекам и ресницам. Из последних сил я отворил портал, и вода хлынула в образовавшийся проем.
Поток скользкой эктоплазмы вынес меня в юкатанские джунгли, а следом, цепляясь за шнур, вывалились и остальные. Бедного Саню, замыкавшего отряд, сбило с ног, словно его спустили в унитаз какого-нибудь ётуна, великана из скандинавских мифов, а затем он тоже рухнул посреди огромной лужи слизи. Из Перу в Мексику за три с половиной секунды.
Я повернулся к порталу, чтобы закрыть его и остановить поток прущей из него эктоплазмы, но тот все равно успел повалить всю растительность в радиусе десяти футов, из-за чего вся местная живность потревоженно заголосила. Мёрфи выхватила пистолет, а Молли – оба своих жезла, стискивая их побелевшими от напряжения пальцами.