Но меня перехватили ваши. Как раз допрашивал одного типа, который до этого навел дивный морок: чуть не убедил, что жизнь тлен и вообще я уже умер. Только гнев, знаешь, гнев — великая сила. Я разозлился, нашел говнюка на ощупь и сломал ему ногу. Тут он резко расхотел колдовать, стал весь из себя сговорчивый — и как по команде: «Зондергруппа Конгрегации, прекратить немедленно!»
А я что, я добрый католик и все понимаю. В доме, оставленном нам Господом, надо порой прибираться. Кому, как не Церкви? Случился, конечно, и непростой разговор с кем-то из дознавателей, куда без него. Потребовали не лезть. Потом предлагали службу. Я отказался: все, не смогу больше ни с кем работать. Лучше один. Тогда ваш главный, который ректор, попросил не горячиться. И обещал помощь, на пользу всем: все-таки по колдунам у вас больше сведений, а я не засвечен и могу работать вроде как сам по себе. Из мести. Так что если вдруг что — птичка пропоет.
Сказал — подумаю. Все-таки Инквизиция, слава у вас… Ну, сам знаешь. Но когда через неделю обнаружил у себя на столе результаты допроса того малефика, с выводами и наводками на его контакты — не удержался. Надел черное, нарисовал этот сраный череп, чтобы боялись… И пошел на охоту.
Ваши мне каждый раз порывались заплатить. Только золото я больше не беру. Оружие, припасы, информация. А деньги… Кем они меня сделали, эти чертовы монеты? Что они сотворили с моей семьей?
Да, по тем ребяткам, которых ты пас и которых я, прости, положил… Нет, тебе правда ничего не сказали? Странно. Короче, есть одна зацепка. Да, прямо во Фрайбурге. И судя по тому, как ссал в штаны тот подонок, которого я в конце концов расколол, там не просто связной. Там, похоже, кто-то из серьезных.
Ну как, перестало кровить? Ишь, словно на собаке. На псе Господнем, ага. Пошли, что ли?
Веревочка ведь сама себя не потянет.
Крепкий, богатый дом, в каком полагалось жить солидному купцу или ремесленнику из цеховых, деловито догорал за спиной. Мартин по инерции охлопывал уже едва тлеющие рукава: огнешар пронесся в паре пальцев, расплескавшись об стеллаж со свитками, но ткань все равно едва не занялась. «Кто-то серьезный» оказался весьма умелым пиромантом, да и слуги его не зря таскали за поясами баварские боевые топорики, умело притворявшиеся плотницкими.
Только это им не помогло. Как и самому хозяину дома, бесчувственное тело которого пришлось вытаскивать из собственноручно затеянного пожара. Ну, хоть жив остался, а то этот вестник смерти…
— One batch, two batch, penny and dime[51]…
Голос человека с черепом на груди был хриплым и низким. Фразу, которую тот произнес, глядя в огонь, Мартин узнал по звучанию: успокоившись, Хельга смогла худо-бедно воспроизвести «этот бред». Но язык не мог быть итальянским. И даже на венгерский не тянул.
— Как тебя зовут?
Фигура в черном уже ныряла в тень, особо густую на границе со сполохами, отбрасываемыми пламенем. Застывающая кровь мягко блеснула на рукаве: бывший наемник поднял ладонь и помахал ей, не оборачиваясь. Мартин не выдержал и крикнул еще раз — последний:
— Как тебя зовут? Эй?
— Его зовут Франческо Кастильони. Или, если точнее, Фрэнк Кастл. Та часть истории, что про жену, про детей и про месть, правда. В остальном — даже мы не знаем всего об этом человеке.
Отец Бруно говорил негромко, опустив глаза. Сердиться на своего духовника Мартин не мог, хотя очень хотелось. В любом случае, это было еще и неразумно: «начальству виднее» для любого конгрегата являлось не то что жизнеполагающим принципом, а некоей основой мироздания вообще.
— Строго говоря, он откуда-то из Нортумбрии[52]. В Пьемонте появился в почти зрелом возрасте — примерно восемнадцатилетним и уже изрядно умелым в плане мордобоя. Действительно был женат на некоей Марии, действительно у них родилось двое детей…
Ректор отвел взгляд. Пальцы зашевелились, перебирая бусины четок, губы дрогнули. Мартин понял и промолчал.
— Ты спросил, как мы могли так ошибиться: не сказать ни тебе, ни ему, что вы оба работаете по одному делу. Но ошибки не произошло. Просто этот… Il Punitore… Он опасный тип. Тренированный, сосредоточенный на деле, живучий и неостановимый, но совершенно неуправляемый. И нам требовался свежий, непредвзятый взгляд на его работу. Взгляд человека, еще не отравленного скепсисом нашей службы, но уже умеющего отделять зерна от плевел.
Мартин открыл рот. Закрыл. Потер уже начинающую заживать рану на затылке. Повторил про себя служебную литанию «начальству виднее». А вслух произнес:
— Да. Я понимаю.
Глаза ректора академии святого Макария блеснули интересом.
— И что ты скажешь?
— Ничего, — безмятежно улыбнулся следователь. Подождал пару мгновений, наслаждаясь сменой выражений на лице духовника, а потом уточнил:
— Я составлю письменный отчет. По полной форме.
И когда отец Бруно, почти не скрываясь, шумно выдохнул, добавил:
— Если будет настроение.
Пес Господень
Автор: Александр Лепехин
Краткое содержание: в прибрежной деревне собираются сжечь ведьму. Казалось бы, что может пойти не так?
Солнце падало за набегающие на берег волны. Лау пришла в голову мысль, что где-то там, на краю горизонта, сейчас раздаются оглушительный грохот, шипение и треск. Он бывал в кузне и видел, что происходит, когда раскалённую поковку окунают в воду. Багровый солнечный диск вызывал ассоциации.
Впрочем, напомнил он себе, никакого края горизонта нет. Страбон же писал, что на самом деле наш мир — огромный шар. На море это заметно особенно хорошо. Лау вздохнул и отвернулся.
По правде сказать, он не знал, куда не хочется смотреть больше. Море означало воспоминания. А берег…
А на берегу складывали костёр.
Возле столба в центре стояла примотанная добрым, надёжным пеньковым линём женская фигурка. Девушка выглядела такой хрупкой и уязвимой, что казалось — затяни верёвки потуже, и они разрежут её на неровные части. Светлые, в тон песка, волосы полоскались по ветру, бирюзовый взгляд растерянно и непонимающе метался от сложенных под ногами вязанок до перетаптывающихся неподалеку селян. Лау снова вздохнул.
Ведьма — а обвиняли именно в этом — была такой же пришлой, как он сам. Около года тому назад её обнаружили возвращавшиеся с лова рыбаки. Остатки разбитой лодки лежали на одной из шхер. Морской закон не знает вторых толкований: найденного в беде — спаси. Девушку привели в чувство, выходили. Выслушали слова благодарности, сочившиеся сквозь рыдания.
По её словам, плыла она из Кале в Дувр вместе с родителями, но на привычном маршруте внезапно случился шторм. Горю посочувствовали. Тогда как раз отошла в лучший из миров сельская знахарка. Хата, стоявшая на отшибе, пустовала. Какая-никакая, а крыша над головой. Что ещё нужно человеку, вырванному из солёных лап морской погибели?
И что занятно, спасённая вскоре занялась ровно тем же, чем и прошлая владелица дома. Ходила в холмы за деревню, приносила домой пучки трав и мешочки кореньев. Рылась в рыбацких сетях, собирая диковинную водную живность. Сушила, варила, мариновала и ставила на полки. А однажды вправила вывихнутое плечо сыну старосты, наложив опосля повязку с полынью — чтоб отёк быстрее спал. Тут её и вовсе вроде как за свою признавать начали. Но, видать, не всем по нраву пришлась.
Возле костра стоял и хмурился чёрно-белый инквизитор. Он тоже поглядывал на толпу, но в отличие от ведьмы, цепко и озабоченно; словно овчар на отару. Несложно было предположить, о чём он думает: с ним — пятёрка мечников да командующий ими рыцарь. А с другой стороны — десятка три матёрых, испокон веку кормящихся с моря местных. Нехороший расклад, случись что.
Но рыбаки пока только смотрели. Даже не болтали особо. Хотя достать церковник за последние три дня успел, кажется, всех.
Никто не знал, с какого ляда Инквизиция вообще обратила внимание на их захолустье. Самый дальний край Валхерена, до Мидделбурга[53] не меньше дня пути. Но ведь кто-то же склонился над картой, ткнул пальцем, отдал распоряжения. И даже владельца их земель, рыцаря Маркуса де Гиша, оторвал от очередного похода, заставив сопровождать пса Господня, Domini canis[54], в охоте на ведьм.
И упомянутый «пёс», и его спутники вели себя по-хозяйски, широко и властно. Конечно, на то имелось их законное право. Но в деревне настолько отвыкли видеть вечно пропадавшего на войне владетеля, настолько пропитались древними морскими вольностями, что теперь шеи гнуть оказалось тяжко. Теперь шеи заметно скрипели, словно мачты на ветру. А глаза поблескивали, будто гребешки волн перед штормом.
Инквизитор явно не был дураком. Он тоже заметил и негибкие хребты, и недобрые взгляды. Поморщился брезгливо, поднялся на пригорок, стал рядом с грудой хвороста. Поднял руки.
— Сказано: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю: хлеба на корню не будет у него; зерно не даст муки; а если и даст, то чужие проглотят её». Эта тварь, — длинный, крепкий палец ткнул в сторону столба, — сеяла ересь и пожинала безбожие. С тех пор, как поселилась она среди вас, многие канули в море; многие не вернулись домой. Смерть и погибель пришла в дома ваши.
Голос у него и вправду походил на пёсий лай, в отличие от мягкого, певучего приморского говора. За примером далеко ходить не пришлось:
— Ага, — буркнул здоровенный мужик рядом с Лау. — Сама девка лично лодки и дырявила, как же. А то из наших никто доселе под волну не булькал! С моря живём, моря боимся, море уважаем. Оно даёт, оно и прибирает…
Мужика звали Карл, и значился он главой самой большой ватаги местных рыбаков. Лау, оставшись без отца, хотел было ходить с ним на лов, но получил ответ: «Сиди, парень, на берегу. Ты умный, ты цифры знаешь, буквы пишешь, слова читаешь. Вот и приноси пользу там, где другие не могут». Карла в деревне уважали.