— Теоретик и словоблуд, — зло бросил Курт, когда Клостерманн скрылся за поворотом коридора.
Этот человек чем-то был неуловимо неприятен майстеру инквизитору, и хотя не признать за ним блистательного ума и наблюдательности он не мог, нынешний разговор не содержал в себе ничего, кроме не слишком завуалированной насмешки, ответить на которую пока было нечем, что выводило из себя лишь сильнее.
Искомых приятелей Шварца пришлось вытаскивать с той самой лекции, кою так спешил провести Клостерманн. Молодые люди аудиторию покинули беспрекословно, но видно было, что им в самом деле жаль пропускать это занятие. Среди студентов, народа по большей части легкомысленного, подобное отношение говорило о многом.
— Доктор Клостерманн очень интересно рассказывает, — объяснил Франц Майер, коренастый молодой человек с открытым, глуповатым на вид лицом. — Его если внимательно слушать, то сразу понятно все становится, куда ясней, чем в книгах, поэтому да, его лекции никогда не пропускаю.
— Да и не найдете вы в книгах того, что он говорит, — вмешался Ханс Фишер, тощий, черноволосый парень с явными следами южных кровей. — То есть, найдете, конечно, но не все. Он сверх книжного размышляет и трактует. Вот в прошлый раз, например, о стойкости говорил. О том, что нет заслуги в том, чтобы отказаться от того, что тебе не нужно. Ежели ты, к примеру, шницели не любишь…
Франц невежливо заржал, и Фишер бросил на него раздраженный взгляд и погрозил кулаком, правда, не всерьез, по-дружески; видно было, что к подобному поведению со стороны приятеля привык и относится со смирением, не всех ведь Бог умом наделил в равной мере.
— …То отказ от них в Великий пост не так чтоб и возвысит твою душу, — продолжил Ханс с того же места. — А вот…
— Если твой друг — любитель посмеяться где ни попадя и с умной мысли тебя сбить, — теперь перебил уже майстер инквизитор, — а ты каждый раз удерживаешься, чтобы не съездить ему за это кулаком, то являешь ты миру стойкость и величие души. Я понял. А сегодняшняя лекция о чем?
— Об искушениях и противостоянии оным, — произнес Фишер, явно повторяя интонации преподавателя. — А вы… вы из-за Петера снова пришли, да? Мы про него уже майстеру Куглеру все что помнили сказали, но теперь расследуете вы и надо снова все сказать вам, да?
— Верно, Ханс, — кивнул Курт. — И чем быстрее мы это проделаем, тем больше вы услышите об искушениях. Итак, что вы знаете о Петере Шварце? Кто он, откуда родом, как попал в университет?
— Приехал он из Штутгарта, — начал Фишер. — А как попал, тут история интересная. Петер любил ее рассказывать. Отец его — уважаемый человек в городе. Не дворянин, но достаточно богат. У него столярная мастерская. А Петер в детстве любил ночью на крышу вылезать. Отец его и ругал, и запрещал, а все впустую. Порой он так и засыпал там. Первые пару раз мать сильно пугалась… оттого и запрещали. И вот один раз, лежа вот так на крыше, он услышал голоса внизу. Местные грабители затеяли влезть к ним в лавку и пришли загодя место осмотреть. Петер с утра к отцу пошел да все честно рассказал. А на следующую ночь в лавке остались ночевать отец и пара подмастерьев. В общем, встретили они грабителей, как полагается. А потом отец на радостях возьми и пообещай сыну, что раз уж его непослушание такое полезное оказалось, то не станет он и впредь его неволить. Как вырастет, пусть сам решает, кем ему быть, а уж на деньги и помощь отец не поскупится. А Петеру только того и надо было. Он говорил, что уже тогда об университете мечтал. Вот как подрос, так и поехал учиться. А отец свое слово сдержал. Петер ни в чем нужды не знал. В разумных пределах, конечно. Возьмись он кутить вместо учебы, быстро бы без гроша остался, но работать, чтоб прокормиться, ему не приходилось. Ну и сам он парень был скромный, не зарывался. Комнату снял приличную, у самого университета, вот, пожалуй, и все его крупные траты. Пил-ел, конечно, порой и друзей угощал, кто совсем на мели, но пирушек не устраивал.
— Что же, и на девиц не тратился? — уточнил Курт.
— Ну, нет, бывало, разумеется, — смутился Фишер. — Но вот на это он сам зарабатывал. Не хотел у отца брать. У нас на факультете подшучивали даже, что если Петер за какого лоботряса работу пишет, значит, завелась у него новая пассия.
Майер смущенно опустил глаза, и Курт пристально посмотрел на него.
— Мы в свое время так и познакомились, — пояснил парень. — Ко мне брат старший приехал, навестить. Я его год не видел, а мне в библиотеке сидеть целыми днями? Деньжата тогда водились, вот я и…
— Ну хотя бы не святой ваш Петер, — криво усмехнулся Курт. — А то я уж забеспокоился.
— Нет, не святой, — мотнул головой Майер, и Фишер согласно кивнул. — Но парень был хороший. В самом деле хороший. Жалко его. Вы уж, майстер инквизитор, найдите, кто это его так.
— Я найду, — серьезно пообещал Курт. — А вы мне пока скажите, были ли у Петера враги или недоброжелатели?
— Вот прямо чтобы враги, так нет, — подумав, ответил Ханс. — А недоброжелатели… Ну, с Хельмутом Штайгером и его дружками ссорился, бывало. С Фрицем Хофштейном с юридического как-то поцапался. Но это все мелкие дрязги. Так, на уровне шпильку отпустить при встрече, в крайнем случае кулаками помахать где-нибудь за кампусом. Но чтоб убить вот так…
— Я понял тебя, — кивнул Курт. — Пока у меня вопросы иссякли. Если понадобится что-то еще, я поговорю с вами снова. Если вспомните что-нибудь сами, сообщите мне. А теперь можете возвращаться на лекцию. Свободны.
— Мне тут подумалось, майстер Гессе, — проговорил Куглер, когда они направлялись обратно к выходу из университета, — касательно того, что нам сейчас сказали… «Хороший он был парень. Жалко его». Пожалуй, вот эту сентенцию в том или ином виде я слышал про каждого из убитых. Если их всех что и объединяет, то как раз подобные характеристики.
— Все сыновья хороши, если спросить матерей, и друзья отличные, если послушать приятелей, — поморщился Курт. — А если копнуть поглубже, так у каждого такого «хорошего парня» на сковороду с маслом наберется.
— Хотите сказать, хороших людей вовсе нет?
— Ну отчего же? Есть. И даже не только в святцах, как я однажды заметил своему помощнику. Некоторое их число мне довелось повстречать, однако тех, кого пришлось сжечь, было значительно больше.
— Пусть так, — не стал спорить Куглер, — однако я бы не сбрасывал сию гипотезу со счетов. В конце концов, верной порой может оказаться самая невероятная мысль.
Курт лишь молча кивнул, признавая разумность замечания сослужителя.
— Майстер Гессе! Майстер Гессе!
Стук в дверь раздался как раз в тот момент, когда Курт осторожно, щадя сломанную некогда ногу, поднимался с кровати, в очередной раз позабыв, что привычная боль вот уже больше года как оставила его. Майстер Великий Инквизитор натянул штаны и, прихватив кинжал, поспешил к двери.
Вилли Шнайдер, помощник Куглера, с трудом переводил дыхание; похоже, парень бежал от самого отделения.
— Что случилось? — бросил Курт, возвращаясь в комнату и спешно одеваясь.
— Еще одно… тело, майстер Гессе, — сообщил Шнайдер. — Магистратские нашли в куче отбросов у городской стены. Сразу за нами послали, а майстер Куглер велел мне привести вас.
— Хорошо. Веди.
Выходя из гостиницы, Курт поплотнее запахнул фельдрок; погода, последние несколько дней бывшая приятной и уже почти совсем весенней, испортилась внезапно и резко. Между домами завывал пронизывающий холодный ветер, бросая в лицо пригоршни крупного, холодного дождя. Майстер Великий Инквизитор поморщился: перспектива осматривать труп под открытым небом не вселяла ни малейшего энтузиазма; пожалуй, даже рабочая комната с бумагами переставала казаться такой уж отвратительной в сравнении с пребыванием на улице в эдакое ненастье. Подумалось, что гаже сейчас только магистратским, которые топчутся там уже какое-то время и права уйти не имеют; от осознания этого, впрочем, легче не становилось. К моменту, когда они добрались до места, вода с фельдроков текла ручьем, а Курт не мог избавиться от ощущения, что промок ad verbum[80]до костей.
В закутке возле городской стены их ждали четверо: двое стражников, Герман Куглер и незнакомый Курту старик в грязных лохмотьях. На земле чуть поодаль лежал раскрытый мешок, из которого торчала кисть руки и виднелась светловолосая макушка; присутствующие избегали смотреть в его сторону.
— Кто-нибудь что-нибудь трогал? — резко бросил Курт.
— Нет, майстер инквизитор, — отозвался плечистый стражник. — Вот этот разве что, ну так то еще до нас было.
Он ткнул пальцем в старика, обхватившего себя руками и явно дрожащего от холода.
— Ты что-нибудь трогал? — обратился Курт к оборванцу.
— Я… я мешок взял. Думал, может, там ценное что… Мешок-то хороший! Из кучи выволок, во-он оттуда. Открыл, а там… Матерь Божья, Пресвятая Дева… — он принялся мелко креститься и трясти головой, будто силясь отогнать дурное видение.
Не говоря более ни слова, майстер инквизитор прошагал к указанному бродягой месту, Куглер присоединился к нему; ничего достойного внимания, однако, ему обнаружить не удалось. Более никаких подозрительных предметов или следов мусорная куча не хранила, а если что и имелось, то уж давно было смыто безжалостным дождем.
Подойдя к мешку, Курт осторожно, один за другим извлек из него фрагменты и попытался устроить их на нашедшейся неподалеку сносного вида доске так, чтобы не извалять окончательно в грязи. На сей раз, как и прежде, присутствовали по отдельности все части тела, а живот и грудная клетка были вскрыты.
— Господи! — воскликнул до сих пор молчавший стражник, когда Курт сдвинулся чуть в сторону и тому стало видно лицо убитого. — Да это же служка из церкви святого Петра! Я ведь его знаю. Еще вчера вечером на мессе видел…
— Соберите все обратно в мешок, берите его и несите в отделение, — велел господин следователь стражникам, поднимаясь с корточек. — Там мы продолжим говорить, если, конечно, нет желающих ответить на мои вопросы прямо здесь, под дождем.