— Id est, вы заставляли женщин вас соблазнять, и если им это удавалось — убивали?
— Да. Ибо beatus vir, qui suffert tentationem, quia, cum probatus fuerit, accipiet coronam vitae, quam repromisit Deus diligentibus se[88].
— Господи, — устало вздохнул Курт, — отчего каждый еретик считает своим долгом переспорить инквизитора при помощи цитат из Писания?
— Много ли сможет инквизитор возразить доктору богословия? — пожал плечами арестованный.
— А как же «Unusquisque vero tentatur a concupiscentia sua abstractus et illectus»[89]? — не выдержал Куглер. — И разве не сказано: «Et si scandalizaverit te manus tua, abscide illam: bonum est tibi debilem introire in vitam, quam duas manus habentem ire in gehennam, in ignem inexstinguibilem[90]»?
— Satis[91], — чуть повысил голос Курт. — Итак, Клостерманн, с сердцами и печенью все понятно. А бедро подмастерья мясника вам для чего понадобилось?
При этих словах истребитель лилим вдруг смутился, порастеряв изрядную долю своего апломба.
— Вкусно, майстер Гессе, — развел он руками с чуть виноватой улыбкой. — Молодое мясо с красным вином и бобами… Через три дня начинается Великий пост, хотелось побаловать себя напоследок.
В рабочей комнате Висконти догорали свечи.
— Куда дел не обнаруженные нами тела, обвиняемый указал легко и охотно, и те из них, которые не были выброшены в реку, извлекли и похоронили, как полагается. Смотреть на казнь явился весь город, едва ли не с шутками и плясками. И в кои-то веки я с ними полностью солидарен. Остхоф с подчиненными теперь разгребают кипы агентурных отчетов с богословского факультета, хотя, по-моему, после столь доходчивого контраргумента как казнь за убийства и человекоедение, сторонников у идей профессора, если таковые и появились, должно поубавиться.
— А ведь кое в чем он был по-своему прав, — заметил Висконти. — Например, в том, что касается отказа от чего-то важного для тебя, а не от того, к чему и не тянуло.
— Был, пока не начал излишне вольно трактовать то, чему должно бы просто следовать, — покривился Курт. — Только избавь меня от дальнейших обсуждений персоны сумасшедшего убийцы. Этого я еще в Хайдельберге наслушался с избытком. «Как же так, такой разумный человек! Ах-ах, наш консультант. О Господи, кому теперь доверять…»
— Как скажешь. Хотя я бы нашел что-нибудь более оригинальное.
— Ad vocem, — сменил тему Курт, — Томаш Немец, молодой следователь из прошлого выпуска, отменно показал себя на этом деле. Подробности посмотришь в отчете, но я бы сказал, что третий ранг он честно заслужил.
— Отчет? — притворно удивился кардинал. — Вот так сразу, без долгих увещеваний, окуриваний должностными инструкциями и молений о ниспослании совести? Мнится мне, что сидение над бумагами благотворно на тебя влияет, Гессе. Ты как, уже готов вернуться к делам Совета или опять станешь сотрясать кулаком мой стол?
— А что, у нас кончились сложные дела? — в свою очередь удивленно поднял бровь Курт.
— Нет, — качнул головой итальянец, беря со стола явно заранее заготовленную стопку бумаг. — Зато на твое счастье у нас временно кончились срочные темы для обсуждения на заседании Совета. Так что держи, знакомься. Зайдешь утром, если будут вопросы.
Ночные ведьмы
Автор:Александр Лепехин
Краткое содержание: Мировая война равнодушно перемалывает жизни. Казалось бы, что делать лётчице, единственной выжившей из всего звена? Наверное, как и всем прочим: попытаться принять свершившееся, пережить горе и стиснуть зубы. Но тут растерзанная в жерновах войны судьба достает из рукава «джокер».
Вода ударила жестко, словно бетон. Ударила — и тут же расступилась, втянула скрюченное тело в свои теплые, мутные недра. Рев и свист воздушного боя тут же обложило ватой, словно стеклянные рождественские игрушки в коробке. Тишина и покой. Тишина и покой…
Анна повторяла последние слова про себя, пока от гипоксии не поплыли круги перед глазами. Тогда она разрешила паникующему телу сделать осторожный гребок. Голова в летном шлеме поднялась над ночным лиманом — едва-едва, только чтобы вдохнуть. По небу пронеслась стайка заполошных трассеров, где-то вдалеке утробно ухнуло. Тишина и покой…
«Покой, который ты не заслужила».
Стараясь не думать, не вспоминать, не присутствовать ни в материальном, ни в тонком мире, девушка медленно потянулась к берегу. Буквально через пару гребков под сапогами ощутилось вязкое, но почти твердое: лиман оказался ожидаемо мелким. Кромка воды плеснула совсем близко — и тут навалилась тщательно сдерживаемая усталость.
Едва не рухнув в заросли рогоза, Анна удержала равновесие и шепотом выругалась. Следовало тщательно избегать богохульств и проклятий: не дай Мироздание, та тварь почуяла бы… Образ, будто въевшийся в сетчатку магниевым блицем, вновь мелькнул перед взглядом. Девушка дернулась — но это снова оказались всего лишь трассеры. Надо было выбираться к своим.
Берег встретил неприветливо. Она пыталась не шуршать, не скрипеть, не хлюпать и не думать лишнего. Конечно же, вокруг и хлюпало, и скрипело, и шуршало, и мысли носились по периметру головы, жаля не хуже озверелой местной мошки. Будь рядом кто-то из своих, обязательно бы подошел и хлопнул по комбинезону: «Анька, фонишь!» Вот только никого не было. Все остались там, в черном безжалостном небе, разорванные в клочки вместе с техникой…
Луч фонаря оглушил не хуже близкого разрыва. Он смел все лишние мысли, заставил замереть одеревеневшее, разбитое тело. Дублетом звякнули антабки на винтовках.
— Стой, кто идет?!
— Младший лейтенант… — горло перехватило, язык не слушался, колени уверенно подкашивались. — Младший лейтенант Высоцкая… Анна Высоцкая… Сорок шестой гвардейский…
— Отставить, рядовой. Ведьма?
Второй голос оказался увереннее, команднее. Понятно, усиленное охранение — ну так фронт близко. «Чертова «Голубая линия». Черт, не удержалась от «чертовой». Черт, черт…»
— Ведьма, — криво ухмыльнулась Анна. — Хочешь, солдатик, приворожу?
Ответ она услышать не успела. Земля наконец потянулась к девушке голосами миллионов жизней, вышедших из нее и в нее вернувшихся. Сознание щелкнуло, словно затвор, и заклинило во тьму.
«Тишина и покой...»
Допрос проходил прямо в лазарете и оказался донельзя мягким. Строгая, насупленная Марина Чечнева, «теть Марина», как ее звали в звене за то, что была старше прочих на два года, сидела возле койки и волчицей зыркала на особиста. Тот и не лютовал: факты интересовали невысокого, сухого капитана сильнее необходимости найти виновного.
— Значит, вы почувствовали?..
— Боль. Не свою, а… Как вам объяснить…
— Я понимаю. Сосредоточьтесь, вспомните учебник, пожалуйста. «Терминология и составление отчета по сверхчувственному восприятию».
— Капитан, не давите на пилота! — даже рык у Марины выходил немножко звериный. В полку шутили, что без оборотней в роду не обошлось, но это, конечно, было неправдой. Оборотни служили в спецподразделениях и в десанте.
Капитан устало щурился и поправлял фитиль «коптилки», сделанной по фронтовой традиции из гильзы.
— Я не давлю. Просто пытаюсь помочь с формулировками. А вы мешаете, товарищ Чечнева.
Снова рычание. Анна улыбалась половиной лица и честно старалась сосредоточиться.
— Да. Боль. Пытки. Смерть. Много смертей.
— Массовое жертвоприношение? — особист стучал карандашом по планшету, снова щурился. «Коптилка» потрескивала.
— Кажется… Похоже, да. А еще Хиуаз начала за неделю где-то жаловаться, что ее подташнивает. Мы шутили, мол, нечего было бегать… — Анна прерывалась, кашляла, осознавая, что по сути сдала подругу, но капитан даже бровью не вел.
— Продолжайте. Важна каждая деталь.
— Правильно. Вот… Ее мутило. И сны. Мне перед вылетом тоже снилось… Кто-то умирал, и что-то рождалось. Но на войне столько смерти… Никто из наших не придал значения.
— Возможно, зря.
Еще одна строчка в протоколе, еще одна морщина на лбу офицера. Внезапно Анна подумала о том, сколько на этом маленьком человеке лежало ответственности. Захотела было потянуться, смахнуть с него лишнее — и не стала. Не время. Не ее ноша, не ее выбор. Да и сил нет.
— Хорошо, теперь — что вы видели непосредственно. Что вас сбило?
Вспышка. Блиц выжигает глаза, как настоящая молния. Только это не молния, это женщина. Белая кожа, белые волосы, белые глаза. Как она висит в воздухе без парашюта?
Через секунду Анна замечает за спиной у женщины крылья. Уродливые, кожистые, перевернутые; на таких не смог бы парить и кажан. А еще через секунду накатывает та же волна, что уже приходила перед атакой: боль, смерть, ужас и какая-то извращенная, безумная радость, «дьявольское ликование». Та же — только во много раз сильнее. На порядки. Сминающая, срывающая с неба, изничтожающая любую помеху. Свобода, долгожданная свобода принадлежит лишь ей, белой крылатой, и более никому, никому! Никто не смеет указывать...
Потом обломки биплана, истошный крик Гали Докутович, вертящаяся волчком земля внизу. Удар. Вода. Тишина и покой.
С шумом втянув воздух, Анна поняла, что комзвена держит ее за руку и мерным, железным голосом диктует все то, что мелькало перед внутренним взором пилота. Правильно, интроекция всегда выходила у Марины на высший балл. Да и вообще, не зря же их полк прозвали «Ночными ведьмами». Не-одаренных среди девушек не служило. По всему Союзу набирали.
— Благодарю, товарищ Чечнева. Благодарю, товарищ Высоцкая, — особист засовывает карандаш в кармашек планшета. Значит, допрос окончен. Значит, можно расслабиться и выдохнуть. Только теперь Анна замечает, что одна из рук у капитана искусственная: дерево, металл, кость. От руки явственно тянет чарами и знакомым запахом машинного масла; а сначала не заметила. Плохо дело. Пилот без нюха не пилот.