Генералъ. — Напрасно-съ.
Саламатинъ. — Я еще давеча говорилъ.
Генералъ. — Между прочимъ, я давно собираюсь васъ позвать, милая хозяюшка, и вашихъ друзей (обращается къ Лапинской и Игумнову; Игумновъ, улыбаясь, что-то говоритъ ей) ко мнe, запросто. En petit comitè. Можно устроить пикникъ, катанье на лодкe. Faute de mieux, поeздку на автомобилe.
Саламатинъ. — Машина новая. Сорокъ силъ.
Лапинская. — Здорово!
Игумновъ. — Бездeльники! Ну, это бездeльники. Кому покосъ, а кому автомобиль.
Лапинская. — И косите, складывайте, пожалуйста, свои копны, стога…
Игумновъ. (отпрядывая). — Виноватъ-съ, виноватъ.
Генералъ. — Покосъ — покосомъ, а развлеченiя — своимъ порядкомъ. У культурнаго человeка развлеченiя чередуются съ трудомъ. Это придаетъ жизни, какъ бы сказать, le goût de bon vin.
Арiадна (со слезами въ голосe). — «О, юность свeтлая моя!» Генералъ, у васъ вино найдется? У васъ-то, да у настоящаго, порядочнаго генерала, чтобы шампанскаго не было?
Генералъ. — Внe спора. Внe спора.
Арiадна. — Чeмъ не жизнь? Прieду, обязательно прieду… Напьюсь.
Горничная (въ дверяхъ). — Барыня, кушать подано.
Арiадна. — А пока что, у меня позавтракаемъ. Пожалуйста. Гдe Иванъ Иванычъ?
Игумновъ. — Удралъ, разумeется!
Арiадна. Кончено. Развеселая жизнь! Генералъ, вашу руку.
Всe идутъ въ столовую.
ДѢЙСТВIЕ ВТОРОЕ
Старинная бесeдка съ колоннами, у пруда, на возвышенiи; холмъ довольно крутъ; въ немъ, ниже бесeдки, нeкогда былъ гротъ; теперь входное отверстiе запирается рeшеткой; слeва родникъ съ каменнымъ водоемомъ; изъ античной маски бeжитъ вода. Золотистый, очень погожiй вечеръ. Надъ прудомъ стрекозы. Иногда проносится низко надъ водой голубая птичка. Въ бесeдкe Игумновъ, красный, разстегнувъ воротъ рубашки, и Полежаевъ
Полежаевъ. — Недавно я всталъ утромъ въ ужасно горькомъ состоянiи. Прямо пошелъ мимо пруда, и думалъ, какъ нерeдко за послeднее время, что погибаю. Вотъ. На пруду камыши есть. Когда я съ ними поравнялся, вдругъ они зашелестeли. Будто нeкоторый слабый, нeжный духъ сказалъ мнe нeчто. Я остановился. Въ горлe слезы. Вдругъ показалось, что не все еще пропало.
Игумновъ. — Ну, конечно, поэзiю развелъ. Нервы ослабeли, и все.
Полежаевъ. — Да, ужъ не очень сильны.
Игумновъ. — А, чор-ртъ. Трудно въ этихъ дeлахъ. Никуда не спрячешься.
Полежаевъ.‑ Я и не прячусь. Все же голубая бездна надъ нами, благоуханiе покоса, сiянiе солнца передъ вечеромъ даютъ какъ бы мгновенное отдохновенiе… Интервалъ въ тоскe.
Игумновъ. — Ф-ф-у-у! (качаетъ головой).
Полежаевъ. — А иной разъ въ такую минуту взглянешь на крестьянъ, мужиковъ, среди которыхъ мы живемъ, и даже позавидуешь, какъ ясно все, какъ просто. Твердый, прямой путь.
Игумновъ. — Э-э, братецъ ты мой, хитрая штука.
Полежаевъ. — Но когда почва подъ ногами колеблется… все принимаетъ туманно-обманчивый обликъ…
Игумновъ (смeется). — Ты рeжешь свои яблони и думаешь, что нашелъ истину?
Полежаевъ. — Ахъ, ну, гдe же истину? Какiя слова! Но чeмъ-то жить надо…
Игумновъ. — Свой путь! Мнe бы, въ сущности, на покосъ надо, а вотъ сижу тутъ… и чего-то жду.
Полежаевъ. — Ты-то, кажется, крeпко… на ногахъ стоишь.
Игумновъ. — Крeпко… крeпко. Можетъ быть. Былъ я пeвчимъ, мечталъ въ театръ поступить. Собралъ бы пожитки въ кулечекъ, палку въ руки, да въ Москву, по шпаламъ. Однако, это не вышло. А случилось, что вонъ тамъ, за твоимъ паркомъ, пригнeздилась и моя усадебка. Что называется – ближайшій сосeдъ. Ты думаешь, хозяйничать очень весело? (Пауза). Ну, то ушло, какъ юность, глупость. Но одно осталось… (Смeется, какъ бы конфузливо). Въ мужицкой душe осталось желанiе… какой-то красоты, прелести… пожалуй, чего и нeтъ въ жизни.
Изъ парка выбeгаетъ Лапинская.
Лапинская. — Ужасно смeшной дяденька тутъ сейчасъ былъ. Дарья Михайловна косарямъ водки подноситъ, ну, какъ онъ усы обтиралъ, и такiе серьезные-серьезные глаза, закинулъ голову, водка буль-буль, крякнулъ и огурчикомъ заeлъ. Пресмeшной.
Полежаевъ. — Можетъ быть… мнe взглянуть на покосъ?
Лапинская. — Только тебя и недоставало. Да что это, право, здeсь всe работать собираются? Прямо рабочая артель. И мы съ Дарьей Михайловной варенье варили… вонъ тамъ у ней такая печурка устроена на воздухe…
Игумновъ (точно проснулся). — Варенье варили?
Лапинская (взглядываетъ чуть съ усмeшкой). — Да, мой ангелъ. Крыжовенное. Ваше любимое. Дабы зимой доставить вамъ скромное деревенское развлеченiе.
Полежаевъ. — Ты Арiадны не видала?
Лапинская. — Ну, твоя Ар-рiядна… Я ужъ и не знаю, гдe она теперь. Съ полчаса назадъ заeзжалъ этотъ генеральскiй юноша… на автомобилe. И тотчасъ они сцeпились. Ils étaient sur le point de поругаться. Арiадна непремeнно хотeла сама править. А онъ говоритъ: это вздоръ, вы не умeете. Ну, и она ему вдесятеро. Такъ что дeло пошло на ладъ.
Полежаевъ. — Да ужъ она выдумаетъ. (Уходитъ).
Лапинская. — Му-удритъ Арiадна. Послeднiй разъ у генерала бутылку шампанскаго вылакала. Назадъ eдемъ, она говоритъ: «Хочешь, сейчасъ подъ машину выброшусь?»
Игумновъ (какъ бы выходя изъ задумчивости). — Вы сказали: ангелъ мой. Какъ…
Лапинская. — Это я нарочно. Въ шутку, Сергeй Петровичъ.
Игумновъ. — За идiота меня считаете… Разумeется, понимаю. И все же…
Лапинская. — Ахъ, ничего не за идiота. Просто я все острю, острю. И что это, правда, со мной такое?
Игумновъ. — Вамъ захотeлось посмeяться. Больше ничего.
Лапинская (какъ бы про себя). — Да, на самомъ дeлe, чего это я все острю?
Игумновъ (улыбаясь). — Все равно. Разскажите, какъ варенье варили.
Лапинская. — Это глупо. Варили и варили. Ничего интереснаго.
Игумновъ. — Полоумiе! Нeтъ, позвольте, почему же по утрамъ, когда я прохожу подъ окномъ, гдe вы спите, то снимаю шляпу, и кланяюсь, съ идiотическимъ видомъ? И въ душe у меня звонъ въ колокола?
Лапинская (свиститъ, какъ мальчишка, сквозь зубы). — «Честь имeю васъ поздравить со днемъ вашихъ именинъ».
Игумновъ. — Начинаетъ разводить.
Лапинская. — Хорошо, другъ мой, я васъ понимаю. Я сама такая же шальная, когда влюблена.
Игумновъ. — Вы и сейчасъ влюблены. Въ кого? Въ кого вы влюблены?
Лапинская. — Oh-la-la!
Игумновъ. — Свистите, острите, издeвайтесь сколько угодно, запускайте французскiя слова, все равно, вы такъ же очаровательны и знаете это, и, какъ настоящей женщинe, вамъ нравится, что около васъ человeкъ пропадаетъ.
Лапинская. — И вовсе не очень нравится.
Игумновъ (рeзко). — Отъ кого письма получаете? Почему все время…
Лапинская (спокойно). — Отъ друга.
Игумновъ. — Да, ну…
Лапинская. — И какъ допрашиваетъ строго! Прямо помeщикъ съ темпераментомъ.
Игумновъ (глухо). — Глупо, до предeла. Разумeется, какъ болванъ себя веду. (Помолчавъ). Въ Москвe вы будете разсказывать прiятельницамъ, какъ лeтомъ въ васъ влюбился мужланъ и приревновалъ… ха… скажите, пожалуйста, какой чудакъ! Комическая фигура…
Лапинская. — Ничего не буду разсказывать. Совершенно не буду.
Игумновъ. — Во всякомъ случаe, должны. Да и правда, смeшно. Жилъ-былъ человeкъ. Попробовалъ то, другое, женился на скромной дeвушкe, поповнe…
Лапинская. — Только не впадайте въ сантиментальное восхваленiе жены…
Игумновъ. — Получилъ крошечное имeньице, и погрузился въ молочное хозяйство, въ жмыхи, сeялки, клевера.
Лапинская. — И преуспeлъ.
Игумновъ. — Преуспeлъ.
Лапинская. — Нивы его стали тучны, овцы златорунны. Житницы…
Игумновъ. — Все перебиваете.
Лапинская. — И вотъ предстала предъ нимъ дeва изъ земли Ханаанской, собою худа и плясовица, и многимъ прельщенiемъ надeлена. Онъ же захотe преспать съ нею. Однимъ словомъ… ну, дальше я не умeю. Только ничего не вышло. Лишь себe напортилъ.
Игумновъ. — Вотъ именно. А она укатила, все такая же счастливая, веселая.
Лапинская. — Ошибка! Она уeхала, и все попрежнему не знала… одного не знала…
Игумновъ (кротко). — Кого бы еще въ себя влюбить.
Лапинская (смотритъ на него внимательно и какъ бы съ грустью.) — Она не знала, любитъ ее другъ, или не любитъ?
Игумновъ. — Конечно, любитъ.
Лапинская (совсeмъ тихо.) — А она сомнeвалась. И все острила, все дурила…
Игумновъ. — Она была… прелестная.
Входитъ Дарья Михайловна.
Дарья Михайловна (раскраснeлась отъ варки варенья, голова повязана платочкомъ, сверхъ платья передникъ. Въ рукахъ держитъ блюдечко). — А вы-таки сбeжали, Татьяна Андреевна. Не дождались вишенъ, да и крыжовникъ безъ васъ дошелъ. Боялись, что пожелтeетъ. А видите, какъ прелесть. Смотри, Сережа, прямо зеленый, точно сейчасъ съ вeтки. (Протягиваетъ блюдце съ горячимъ еще вареньемъ.)
Игумновъ. — Зам-мeчательно!
Лапинская (беретъ ложечку). — Я люблю сладости. Можно?
Дарья Михайловна. — Пожалуйста.
Лапинская быстро и ловко смахиваетъ въ ротъ все варенье.
Игумновъ (смeется). — Только мы его и видeли. Ничего не оставила?
Лапинская. — Что жъ на него смотрeть.
Игумновъ. — Цо-ппъ! И пустое блюдечко.
Дарья Михайловна. — Какъ ты странно говоришь. Будто упрекаешь Татьяну Андреевну. Я затeмъ и принесла, чтобы пробовали.
Игумновъ. — Да, странно. Конечно, странно. (Смотритъ въ сторону.)
Дарья Михайловна (садится). — Тутъ такое мeсто красивое, посидeла бы, да некогда. Мужики говорятъ, нынче молодого сада не выкосить. Трава буйна. И понятно, просятъ еще водки. (Игумновъ молчитъ.) Да, забыла тебe сказать: заeзжали изъ лавки, отъ Сапожкова, въ среду теленка рeжутъ, предлагаютъ телятины. Что жъ, по-твоему, взять?
Игумновъ (не сразу). — Какъ знаешь.
Дарья Михайловна. — Теленокъ хорошiй, поеный. Это ужъ я знаю. А у Аносова опять Богъ знаетъ что дадутъ. Какъ ты посовeтуешь? (Игумновъ молчитъ.) Сережа, ты слышишь?
Игумновъ. — Слышу.
Лапинская. — Ну что жъ, вамъ русскимъ языкомъ говорятъ, брать у Сапожкова или нeтъ?