— А вотъ… лисичекъ скоро… перваго сентября… у насъ открытiе охоты. Тутъ, недалеко.
Полежаевъ. — Милости прошу ко мнe завтракать.
Генералъ. — Для меня, долженъ сказать, весьма прiятно ваше намeренiе… остаться тутъ на зиму. Знаете, у насъ какъ: выборы прошли, а тамъ, къ настоящей-то къ зимe, помeщички кто въ Ниццу, кто въ Каннъ. Я и самъ не прочь, но въ нынeшнемъ году не придется. Да вы вeдь и въ гласные баллотируетесь? А-ха-ха… прокатимъ, прокатимъ.
Полежаевъ. — Мнe такъ совeтовали. Говорятъ, жить въ деревнe, надо общественными дeлами заниматься. Хотя, конечно, я мало въ этомъ свeдущъ.
Генералъ. — Я смeюсь, ну, разумeется, смeюсь. А-ха-ха. (Наставительно.) Въ деревнe нужны культурныя, интеллигентныя силы. Я, напримeръ, занятъ сейчасъ сельскохозяйственными школами. Это, я вамъ доложу, дeло новое, и нашимъ общественнымъ дeятелямъ не такъ-то по плечу.
Разговоръ ведется на-ходу. Генералъ взялъ Полежаева подъ руку и послeднiя слова говоритъ въ дальнемъ углу. Тамъ останавливается, что-то объясняя, хохоча. Машинъ подходитъ къ окну, недалеко отъ Дарьи Михайловны, и, взявъ большой бинокль, всматривается въ горизонтъ. Дарья Михайловна шьетъ.
Машинъ. — А гдe же муженекъ?
Дарья Михайловна. — Пообeдалъ, ушелъ. Гдe-нибудь бродитъ. (Горько.) Богъ его знаетъ, гдe.
Машинъ. — Вонъ она… и Усачевка. Трофимычъ ужъ строиться началъ послe пожара. Мeсяцъ пройдетъ… и какъ не бывало ничего. Вашъ-то, Сергeй Петровъ, очень тогда старался. Молодцомъ. Могъ бы медаль получить.
Дарья Михайловна. — Что ужъ тамъ медаль, Иванъ Иванычъ. Это онъ съ налету, по горячности. А-то мало совсeмъ сталъ работать, хозяйство запустилъ. Говоритъ, скучно здeсь. Все опостылeло. Даже хочетъ въ Москву перебираться; буду, говоритъ, за пятьдесятъ рублей служитъ, такъ хоть въ театръ схожу, музыку послушаю.
Полежаевъ. — Въ Москвe трудно. Въ Москвe… народу много.
Дарья Михайловна. — А мeсто развe найдешь? Да и такъ-то сказать: поглядeлъ онъ на все на это (показываетъ вокругъ), на барскую жизнь. Мы вeдь не тe люди, что они… Леонидъ, Арiадночка. А онъ тянется.
Машинъ. — Наше дeло простое. Знаете. Посeялъ ржицы, овсеца. Убралъ.
Подходятъ Генералъ и Полежаевъ.
Полежаевъ. — Вы мнe говорите о разныхъ умныхъ и серьезныхъ вещахъ. Я слушаю. Но, признаюсь, взглянешь въ окно, на этотъ свeтлый пейзажъ, и мысли отклоняются. Вспомнишь о томъ, что къ дeлу не относится.
Генералъ. — А это, знаете ли, мечтательно-романтическая жилка въ васъ есть… а-ха-ха.
Полежаевъ (останавливается, подходитъ къ окну). — Нeсколько лeтъ назадъ мы жили съ Арiадной въ Ассизи. Тамъ мeсто высокое, видна вся Умбрiя.
Дарья Михайловна. — Гдe это… Ассизи?
Полежаевъ. — Въ Италiи. Городокъ и старинный монастырь. Тамъ, Дашенька, нeкогда подвизался св. Францискъ, великiй милостивецъ. Да. Мнe и вспомнилось. Тамъ видна съ высоты вся долина, полная необыкновенной тишины. Бывали дни именно какъ сейчасъ — опаловые, перламутровые; вдругъ выглянетъ солнышко и заиграетъ гдe-нибудь вдали пятномъ; или за десятки верстъ прольется дождемъ тучка, и этотъ дождь какъ-то виситъ, недвижно, сeроватой сeткой. И такъ же, какъ изъ окна читальни, гдe передъ обeдомъ я читалъ о жизни святого, маячила далекая Перуджiя.
Генералъ. — Весьма поэтически, хотя, конечно… и далеко отъ всякихъ земствъ.
Полежаевъ. — Вeроятно, Душа святого оставила свой слeдъ въ той мeстности. Нигдe не видeлъ я подобной чистоты, безмятежности. Мнe кажется, что всякiй, кто измученъ, обрeлъ бы тамъ миръ.
Дарья Михайловна. — Я нигдe не бывала. Не только въ Италiи, а и въ Москвe-то всего разъ. (Откусывая нитку.) Такъ и проживешь, ничего не зная. Иванъ Иванычъ, вы вeдь тоже рeдко отсюда выeзжали?
Машинъ. — Не часто… Такъ, въ округe приходится, а въ Москву рeдко. (Какъ бы припоминая.) Годковъ, пожалуй… пятнадцать.
Дарья Михайловна. — Живетъ, живетъ человeкъ, да и возропщетъ. Прямо говорю, возропщетъ.
Полежаевъ. — Ахъ, конечно, бываетъ.
Машинъ. — Iовъ-то… возропталъ, а потомъ все же-таки… смирился.
Дарья Михайловна. — Iовъ. Хорошо про Iова говорить, это когда было. А тутъ живешь, трудишься, только и знаешь, что работа да забота, а къ чему все? (Глотая слезы.) И жизни не видишь.
Машинъ. — Богу-то виднeе. По-нашему… по-христіанскому… роптать грeхъ.
Дарья Михайловна. — Это и папаша покойный въ церкви говорилъ. Проповeдь по бумажкe читалъ. Да это-жъ все слова.
Полежаевъ. — Да. Но что скажешь ты лучше этихъ словъ?
Машинъ. — И не слова… ежели мы… вeрующiе.
Генералъ (перелистывая иллюстрированный журналъ). — Une querelle tout à fait théologique. А-а, говоря откровенно, я мало въ этомъ понимаю. Всe эти Iовы и прочее… не по моей части.
Изъ балконной двери входятъ Лапинская, за ней Арiадна и Саламатинъ.
Они съ ракетками въ рукахъ.
Лапинская (представляетъ шансонетную пeвицу, покачивая боками, дeлаетъ полукругъ по комнатe. Напeваетъ):
Je suis une petite cocotte d’Amerique,
Je traverse en bateau L’Atlantique
Дарья Михайловна забираетъ шитье и уходитъ.
Генералъ. — Браво!
Арiадна (Саламатину). — Вы, пожалуй, играете и лучше меня…
Саламатинъ (кладетъ ракетку). — Въ этомъ не можетъ быть сомнeнiй.
Арiадна (горячо). — Положимъ, я-то въ этомъ сомнeваюсь. И если бы не надо было Лапe уeзжать… (Подходитъ къ мужу.) Ты знаешь, мы послeднiй сэтъ шли съ нимъ поровну. У него пять геймовъ, и у меня.
Полежаевъ (отчасти разсeянно, какъ бы думая о другомъ). — Великолeпно, мой другъ. (Цeлуетъ ея руки.)
Арiадна (быстро, негромко). — Какъ себя чувствуешь?
Полежаевъ (не выпуская ея руки). — Очень хорошо. Я сейчасъ только разсказывалъ, какъ мы жили съ тобой въ Ассизи.
Арiадна. — Ахъ, Ассизи! (Тоже задумывается, какъ бы слегка взволнованная.)
Лапинская (генералу.) — Я могу и англiйскую шансонетку представить, и русскую. (Наигрываетъ на пiанино и напeваетъ какую-то чепуху, якобы по англiйски.) Это мой собственный англiйскiй. У меня и польскiй свой.
Арiадна (какъ бы про себя). — Тамъ все чудесно!
Лапинская (генералу). — Бендзе панъ таки ласковъ, возьме меня до станцiи?
Генералъ. — А-ха-ха… хотите сказать — на поeздъ?
Саламатинъ (смотритъ на часы). — Рано. Мы васъ доставимъ въ сорокъ минутъ.
Арiадна (подходитъ къ Лапинской, нeжно). — Ты чего это? Ты чего юродствуешь?
Лапинская. — Воля моя такая.
Арiадна. — Сама ревeла…
Лапинская. — Ревeла, да не про твое дeло.
Полежаевъ. — Ты, Лапа, похожа на какую-то дeвченку, хотя тебe и двадцать пять, которую можно надрать за уши.
Лапинская (беретъ нелeпый аккордъ и заканчиваетъ.) Вотъ я такая и есть. Просто шутенокъ. Смeшная личность.
Полежаевъ. — Оставалась бы у насъ еще. Не горитъ вeдь?
Лапинская. — Благодарствуйте, дяденька. Мнe у васъ очень хорошо… (Задумчиво.) А теперь пора. «Пора, мой другъ, пора, покоя сердце проситъ».
Полежаевъ. — Подумаешь! Будешь танцовать, нервничать, по ресторанамъ ходить.
Лапинская. — Нeтъ, ужъ ладно. Не сбивайте дeвушку.
Генералъ. (Полежаеву). — Если признать, что у насъ есть еще время, то я не прочь бы посмотрeть ваши работы въ саду — на почвe, такъ сказать, внесенiя культуры въ дeло садоводства.
Полежаевъ. — Надо мной всe тогда смeялись, но въ общемъ я научился и обрeзкe, а теперь крашу стволы известью. Если угодно, взглянемъ.
Генералъ. (Саламатину). — А машину пусть подадутъ сюда. И мы… домчимъ мигомъ Татьяну Андреевну. А-ха-ха…
Машинъ (Полежаеву, выходя съ нимъ вмeстe). — Яблоня… уходъ любитъ.
Генералъ. — Посмотримъ, посмотримъ.
Выходятъ.
Лапинская (Арiаднe). — Это Леонидъ твой вретъ. Я по ресторанамъ шляться не буду.
Арiадна (ласково). — Благочестивой стать собираешься?
Саламатинъ. — Какъ вамъ угодно, Арiадна Николаевна, мы съ вами должны сыграть въ биксъ.
Арiадна (смeясь). — Нынче не удастся.
Саламатинъ. — Тeмъ лучше. Я пока поупражняюсь.
Выходитъ.
Арiадна (вслeдъ). — Кiи въ столовой, на буфетe, должно быть. (Смeется.) — Вотъ ужъ не упуститъ минуты.
Лапинская (задумчиво). — Черезъ десять лeтъ этотъ молодой человeкъ будетъ вице-губернаторомъ.
Арiадна (подходитъ и обнимаетъ ее). — Ахъ ты, Лапка ты моя сердешная. Болтунъ мой.
Лапинская. — То болтунъ, то дeвченка. Такъ весь вeкъ щенкомъ и проживешь.
Арiадна. — Ну, я тебя очень люблю.
Лапинская. — Ты теперь счастливая, и всeхъ любишь.
Арiадна. — Не всeхъ. (На минуту задумывается.) Ты это сказала будто съ упрекомъ.
Лапинская (живо). — Нeтъ, нeтъ, безъ всякаго упрека.
Арiадна (горячо, со слезами въ голосe). — А… а я вeдь… совсeмъ было… и какъ это странно, ахъ почти чудо, что меня Богъ спасъ.
Лапинская. — Конечно, Богъ спасъ.
Арiадна. — Нeтъ, пойми: ну на что я годна? Только любить. Но ужъ какъ! На небe остаются знаки такой любви.
Лапинская. — Отравиться хотeла. Я понимаю.
Арiадна. — Да, но и онъ… То-есть меня Сергeй удержалъ, случайно. А потомъ такъ вышло, что я поняла… (конфузливо.) Ну, всетаки, какая-бъ я ни была, и сумасшедшая, и грубая иногда… всетаки Леонидъ тоже… я поняла, что не безразлична ему.
Лапинская (съ улыбкой.) — Твой Леонидъ безъ тебя — нелeпое зрeлище. (Пауза. Арiадна задумалась.) Это великое счастье. (Вздохнувъ.) Вы вмeстe должны быть.
Арiадна. — Я вотъ и живу сейчасъ… Ужъ не знаю, все какое-то особенное.
Лапинская (беретъ отдeльныя ноты на клавiатурe). — А я визиря своего отшила.
Арiадна. — Что-жъ у васъ произошло такое?
Лапинская. – Да то и произошло, я ему все отписала. Нeтъ, будетъ съ меня.
Прiотворяется дверь изъ залы, выглядываетъ голова Саламатина.
Саламатинъ. — Виноватъ, Арiадна Николаевна, вспомнилъ: въ третьемъ геймe вы аутъ сдeлали, а мы засчитали его какъ райтъ.
Арiадна (машетъ на него рукой.) — Какой скучный!
Саламатинъ. — Оттого и вышло, что сэтъ шелъ въ ничью.
Арiадна