(вскакиваетъ, рeзко.) — Ну, хорошо, потомъ.
Саламатинъ. — А выиграть долженъ былъ я.
Арiадна. — Никакого аута я не дeлала. (Саламатинъ затворяетъ за собой дверь, но неплотно.) Право, опять было разсердилась. (Лапинской.) Постой, почему-жъ ты ему… отписала?
Лапинская (наигрывая, сквозь слезы.) — Очень просто. Мы такъ и условились — жить лeтомъ порознь. Если это серьезно съ его стороны, то съ нимъ собирались вмeстe поселиться. Но я скоро увидeла… Однимъ словомъ, очень ему нужна такая, какъ я. Мало онъ ихъ зналъ? Такъ, забава, пустякъ.
Арiадна. — Да позволь, можетъ, это фантазіи просто?
Лапинская. – Фантазіи! Мы видeлись. Онъ и самъ не отрицаетъ. Знаешь, то, да се, да это… Нeтъ, я такъ не хочу. (Смахиваетъ слезы.) И вотъ я съ горкимъ чувствомъ уeзжаю. Развe то думала, когда eхала сюда?
Аріадна.‑ Ахъ, что мы знаемъ… Все тайна, все судьба.
Лапинская (обнимаетъ ее). — Арiадна, милая, ты такая милая! Сумасшедшая моя головушка! (Плачетъ).
Арiадна. — Путь нашей жизни — тайна. Пусть сумасшедшая. Я ужъ такая. (На глазахъ слезы.) Ты къ намъ счастливая прieхала.
Лапинская. — Ну, ты тогда погибала. Теперь наоборотъ.
Арiадна. — И еще Сергeй, Даша…
Лапинская. — Ахъ, это мнe тяжело.
Арiадна. — Все невольно. Все — сплетенiе страданiй, счастья.
На балконe, мимо оконъ, проходитъ Дарья Михайловна. Лапинская видитъ ее.
Лапинская. — Ты замeтила, Дарья Михайловна вышла, когда мы вошли?
Арiадна (тихо). — Да.
Лапинская. — Избeгаеть меня. Я понимаю. Мнe бы хотeлось… я все собиралась до отъeзда съ ней поговорить. (Встаетъ, громко.) Дарья Михайловна!
Дарья Михайловна (входитъ, Арiаднe.) — Леонидъ все генералу свои работы показываетъ.
Арiадна. — Да ужъ пора бы и возвращаться. Скоро Лапe eхать.
Дарья Михайловна. — Это, значитъ, автомобиль…
Лапинская (смущенно). — Вы тутъ на всю зиму?
Дарья Михайловна (съ удивленiемъ). — Мы всегда здeсь живемъ.
Лапинская (Совсeмъ смeшавшись.) — Фу, я какiя глупости говорю. (Быстро подходитъ и жметъ ей руку) — Я просто только хотeла… Я хотeла вамъ сказать, что передъ вами… однимъ словомъ…
Дарья Михайловна. — Что вы, что вы.
Лапинская. — Милая Дарья Михайловна, я могу вамъ прямо въ глаза смотрeть. (Припадаетъ къ ея плечу). Вы какъ будто ко мнe…
Дарья Михайловна (полуобнимаетъ ее, но сдержанно.) — Я ничего противъ васъ не имeю.
Лапинская. — Мнe ужасно непрiятно было-бы, если бы вы… ну, вы могли меня считать за какую-то распущенную дeвченку.
Дарья Михайловна. — И не думала.
Арiадна (Лапинской). — Это все фантазiи.
Лапинская. — Ничего толково не умeю сдeлать.
Саламатинъ (входитъ изъ залы, Лапинской.) — У васъ вещи уложены?
Лапинская. — Не безпокойтесь.
Саламатинъ. — Нисколько не безпокоюсь. Опаздывать будете вы, а не я. (Подходя ближе.) Гдe три женщины, или двe, или одна — обязательно слезы.
Лапинская. — Ош-шибаетесь, молодой человeкъ. (Длинно и дерзко показываетъ ему носъ.) Ни м-малeйшихъ. А? Не можемъ мы поговорить? Слезы! Вы и плакать-то не умeете.
Съ балкона входятъ Генералъ и Полежаевъ.
Генералъ. — Я и тогда говорилъ, что смeяться надъ попытками культурной работы въ деревнe не слeдуетъ. А то, что вы мнe показывали, лишь сильнeй меня убeждаетъ въ этомъ. Значитъ, въ земство? Баллотируемъ?
Полежаевъ (улыбаясь.) — Истина, генералъ, въ земледeльческомъ трудe?
Генералъ. — Истина въ общественности, въ работe для устроенiя человeчества, и — въ разумномъ пользованiи благами… а-ха-ха… благами жизни. Но въ разумномъ, замeтьте! Безъ всякихъ этихъ истерiй и надсадовъ россiйскихъ.
Лапинская (быстро вскакиваетъ и опять дeлаетъ туръ по комнатe).
Je traverse en bateau l’Atlantique!
Генералъ (хохочетъ). — А? Взгляните на эту жизнерадостность!
Лапинская. — Меня сейчасъ вашъ юноша Богъ знаетъ въ чемъ упрекалъ.
Генералъ. — И напрасно-съ. Вполнe напрасно васъ упрекать.
Полежаевъ (вынимая часы.) — Я только не могу понять, почему такъ спeшатъ? Всего половина пятаго.
Саламатинъ. — Ничего подобнаго. Пять.
Полежаевъ (смутившись.) Ахъ, да… у меня по обыкновенiю отстаютъ часы.
Лапинская. — Ну, прощай. (Обнимаетъ его.) Часики остаютъ, это ужъ такъ тебe полагается. Одно слово Полежаевъ, значитъ, на одномъ боку лежитъ. Пиши о своемъ Рафаэлe, да яблони рeжь. А хочешь, я во всеуслышанiе тебя осрамлю?
Полежаевъ (цeлуетъ ее въ лобъ). — То, что моя фамилiя Полежаевъ, еще не столь позорно. Ну, срами.
Лапинская. — Ходили это они разъ, ходили съ Арiадной по музею, кажется, въ Берлинe. Онъ и замучился. Говоритъ: иди одна, я тутъ посижу, у колоны. Хорошо. Она ушла. Съ полчаса одна была. Вернулась — онъ голову къ колоннe — и разводитъ. Прямо похрапываетъ. Ахъ ты, любитель искусствъ!
Полежаевъ (смeясь). — Это доносъ.
Лапинская. — Да ужъ теперь оправдывайся. (Цeлуетъ Арiадну.) Прощай, моя Арiадна. Тебe за все спасибо.
Входитъ Игумновъ съ букетомъ въ рукe.
Игумновъ. — А я думалъ — опаздаю. (Подаетъ ей цвeты). Это вамъ. На дорогу.
Лапинская (серьезно.) — Благодарю васъ, Сергeй Петровичъ. (Жметъ ему руку).
Игумновъ. — Да. (Задумчиво.) Вамъ на дорогу. Лучшее, что могъ я найти.
Саламатинъ (беретъ фуражку.) — Кажется, сантиментальные обряды кончены. Впрочемъ, въ деревнe еще садятся передъ отъeздомъ.
Лапинская (Выходя, подымаетъ надъ головой букетъ, слегка киваетъ имъ оставшимся). — Прощайте, милые, хорошiе, черные и бeлые.
Генералъ (Саламатину). — Надeюсь, что на поворотe, гдe шоссе… а-ха-ха… не вытряхнемъ барышню?
Саламатинъ. — Не безпокойся.
Лапинская. — И вамъ, и вамъ! (Машетъ букетомъ въ четыре угла комнаты). И вамъ!
Всe входятъ, Игумновъ и Дарья Михайловна остались. Нeкоторое время молчатъ. За сценой голоса уeзжающихъ; слышно, какъ спорятъ изъ-за чемодановъ. Автомобиль пробуетъ свой рожокъ.
Дарья Михайловна. — Ты, эти цвeты… гдe…?
Игумновъ. — Зачeмъ?
Дарья Михайловна. — Сергeй, взгляни на меня. Подыми голову.
Игумновъ (подымаетъ.) — Вотъ я какой.
Дарья Михайловна. — Господи!
Закрываетъ лицо. Быстро выходитъ.
Игумновъ (одинъ.) — Мое лицо ее напугало. А всего она еще не знаетъ.
Входятъ Полежаевъ и Арiадна.
Полежаевъ (полуобнимаетъ Игумнова.) — Ну?
Игумновъ. — Та-акъ! (Беретъ его, какъ борецъ, слегка подымаетъ, неестественно улыбаясь. Наконецъ, крeпко ставитъ на землю.) Вотъ.
Арiадна. — Покатила наша Лапка. У самой слезы, а сама все дурачится.
Полежаевъ (отходитъ къ столу, гдe лежатъ книги и снимки). — Туго ей стало что-то, послeднее время.
Игумновъ. — Туго всeмъ.
Полежаевъ. — Да, не особенно легкая штука — то, что называемъ мы жизнью.
Игумновъ. — Меня скоро тоже будете провожать.
Полежаевъ (перебирая гравюры.) — Куда же?
Игумновъ. — Да куда-нибудь далеко.
Арiадна. — Какъ же такъ, Сергeй?
Игумновъ. — Всeхъ я замучилъ — себя, жену. Довольно. А куда — посмотримъ. (Дeлаетъ шагъ къ двери.) Вотъ тебe, Леонидъ, и путь жизни.
Уходитъ.
Арiадна. — О чемъ онъ сказалъ?
Полежаевъ. — У насъ былъ съ нимъ одинъ разговоръ. Тогда я погибалъ, и мнe казалось, что онъ стоитъ твердо. Лапа беззаботно хохотала.
Арiадна. — Господи, Господи!
Полежаевъ. — Но теперь то, что пережили мы съ тобой, имъ предстоитъ, Игумнову и Дашe. Дай Богъ имъ силъ.
Арiадна. — А мы пережили?
Полежаевъ. — Да. Ты сомнeваешься.
Арiадна (улыбаясь взволнованно.) — Но я все что-то плохо понимаю. Какъ послe болeзни.
Полежаевъ продолжаетъ перекладывать снимки. Арiадна подходитъ
къ нему и кладетъ руку на плечо.
Полежаевъ (выбираетъ два снимка и закрываетъ подписи подъ ними.) Двe картины, разныхъ художниковъ. Это «Передача ключей св. Петру», а тутъ «Бракосочетанiе Богородицы». Въ композицiи есть общее. Которая лучше?
Арiадна (внимательно всматривается, какъ бы стeсняясь сказать). — Погоди… сейчасъ. (Робко). По моему, эта. (Указываетъ на «Передачу ключей».)
Полежаевъ. — Ахъ, какъ же ты не видишь? Развe можно равнять композицiю? И какой тутъ ритмъ! И эти арки къ чему? Только глазъ раздражаютъ. Рафаэль и Перуджино!
Арiадна (смущенно). — Конечно, наврала.
Полежаевъ. — Тебe понравилось, что тутъ флорентiйцы наши изображены. (Указываетъ пальцемъ). Да не въ однихъ, братъ, флорентiйцахъ дeло.
Арiадна. — Какъ ты правильно сказалъ, здeсь композицiя… Я этихъ арокъ и не замeтила.
Полежаевъ (беретъ ее за руку.) — Зато я кое-что замeтилъ.
Арiадна. — Что замeтилъ?
Полежаевъ. — Ты теперь прежняя, милая Арiадна Покорная.
Арiадна. — И ты…
Полежаевъ. — То ужасное… Можетъ быть, Богъ испытывалъ насъ. И Ему не было угодно, чтобы мы погибли.
Арiадна. — Я думала тогда — конецъ.
Полежаевъ. — Я доставилъ тебe страшныя мученiя. Ты простила.
Арiадна. — Да.
Полежаевъ. — Потому, что пожалeла. (Молчанiе.) Можетъ быть, какъ и всeхъ пожалeть надо.
Арiадна. — Мнe опять открылась… моя любовь.
Полежаевъ. — Какъ сейчасъ странно!
Арiадна (въ волненiи.) — Очень, очень. Необыкновенно.
Полежаевъ. — Не самую-ль судьбу мы ощущаемъ? Страшное, прекрасное?
Арiадна. — Не знаю. Я сейчасъ заплачу.
Полежаевъ. — Мы не знаемъ нашей жизни. Будущее намъ закрыто, какъ и всeмъ. Что ждетъ близкихъ намъ, какъ и насъ самихъ? Смерть, горе такъ же придутъ въ нежданный часъ.
Арiадна. — Пусть, я готова.
Полежаевъ (покойнeе.) — Но сейчасъ свeтлыя тeни вокругъ. Волшебный вечеръ. Въ золотeющихъ облачкахъ я ощущаю нашу молодость, скитанiя, Италiю. Ну, пускай, пусть былъ я грeшенъ, неправъ… но мы не отреклись отъ лучшаго, что было въ нашей жизни. Я вспоминалъ нынче Ассизи…
Арiадна стоитъ у пiанино. Потомъ садится и слегка наигрываетъ простенькую итальянскую мелодiю. Полежаевъ подходитъ. Она оборачиваетъ къ нему лицо, полное слезъ.
Арiадна. — Вотъ, въ Римe утро, солнце. Тепло, въ тeни влага. Мы подымаемся на Монте-Пинчiо. Тамъ, у ограды нищiе, слeпые сидeли… у одного скрипочка, у другого — въ родe гармонiи. Они это самое играли.