Мороков с улыбкой посмотрел на оставшиеся фигуры.
– Вы, Виктор, не умеете играть в шахматы. Потому что играете ради победы. Вы не думаете, что будет после. Ведь партия закончится, а человек, с которым вы играете, останется напротив вас. И хорошо, если мы говорим о шахматах. Виктор, вы должны научиться проигрывать. Зачем, скажите на милость, вы убили Кошкина?
Граф легким движением отодвинул шахматы прочь. Его холодные глаза смотрели на меня выжидающе. Не получив ответа, он наконец продолжил.
– Я был на его похоронах. Присутствовал по долгу службы. Знаете, сколько было народа? От фраков черно было. Купцы, фабриканты, все лучшие люди города собрались. Кошкин дружбу водил с лицами весьма влиятельными. На похоронах были члены Промышленного совета, они считали, что Кошкин когда-нибудь станет одним из них. И Клекотов, кстати, там был. Он быстро нашел там язык с каждым из товарищей Кошкина. И вот знаете, какая дилемма неловкая вышла, Виктор. С одной стороны, довольна вами сама императрица, но только она же далеко-далеко отсюда, парит над нами в своем Летнем дворце. А с другой стороны – Промышленный совет, который оплачивает половину исследований Инженерной коллегии. И как-то так вышло, что в двух выдающихся династиях фабрикантов из-за действий нашего изобретения теперь образовалась этакая… Как бы это назвать… Этакая брешь образовалась.
Мороков отряхнул с перчатки невидимую пылинку.
– А знаете, почему эта брешь образовалась? Да потому, что у вас, Виктор, пока еще нет чутья… Ладно еще Орфей, но Кошкин? От вас что требовалось? Найти саботажника? А вы что сделали? Да еще и убили его к тому же.
– Да он же мерзавец!
– Мерзавец, конечно. Но с какими людьми, Виктор, этот мерзавец дружбу водил. Промышленный совет – это не те люди, кого надо злить. Пусть нами и правит императрица, но кто охраняет ее Летний дворец? Железная гвардия Совета, и знаете, Виктор, сейчас никому в империи – даже мне – не ясно, кто все же через десяток-другой лет сумеет взять верх.
Мороков вновь пододвинул доску и постучал по ней пальцем, напоминая, что мне пора ходить.
– Виктор, у половины людей в Промышленном совете делишки потемнее за душой, чем у Кошкина и Клекотова. И сейчас они очень сильно сомневаются, а туда ли они вкладывают свои капиталы. Знаете, императрица из-за своей наивности и юности возомнила, что сможет использовать вас в своих будущих интригах против растущей власти Промышленного совета… Но в это время многие в Совете уже посчитали, что вас, Виктор, надо отослать подальше из столицы и передать Ариадну более безопасным для них людям. Например, военным.
Мороков склонил голову, изучающе смотря на меня. Я сложил руки. Помолчал. И наконец задал вопрос:
– А как считаете лично вы, Серафим Мирославович?
Мороков расцвел в улыбке.
– А вы быстро схватываете. У меня много единомышленников в Промышленном совете. И мало своих людей в Летнем дворце. Так что, Виктор, придется, видно, вас вытаскивать из этой ерунды. Ну, в самом деле, неужели я брошу своего друга и позволю престарелому мерзавцу Клекотову обречь вас на ссылку? Ни в коем случае. Ваше дело будет улажено.
Мороков встал и подвинул ближе ко мне доску с фигурами.
– Я оставлю их здесь. Прошу об одном. Учитесь играть в шахматы, Виктор. Учитесь очень старательно.
Я колебался. Долго.
– Извините, но, похоже, мне придется отказаться. Нарушать закон по вашим приказаниям я не буду.
Повисло молчание. Граф изогнул бровь, но затем махнул рукой и позволил себе улыбку.
– А разве я требовал от вас этого? Что вы, право. Я же не начальник, чтобы вам приказания раздавать. Эк придумали. Нет, Виктор, я просто ваш друг. И наша с вами дружба светла, крепка и чиста. Как лед на реке. И этот лед сейчас – то единственное, что не дает вам исчезнуть в бесконечном мраке черной воды под ним. Так что пожалуйста, впредь не нужно подводить меня. Ведь лед – это не та субстанция, на которой стоит давать появляться трещинам, верно, мой друг?
Часть третья. Темное царство
0001
«…Дирижабль уходил все дальше на юг. Раскинувшиеся вокруг Петрополиса леса давно сменила высушенная, искалеченная войной пустошь. Все внизу мертво: ни птичьих стай, ни зелени трав. Только суховеи несли бурую пыль над растрескавшимися, отравленными войной бесплодными полями. Прошли десятки лет, и уже давно покрылись ржой обломки эскадр броненосных дирижаблей и корпуса сухопутных дредноутов, но земля до сих пор не отошла от попаданий ракет, выпустивших Гниль. Десятки лет как отравленные поля не могли дать всходов. Десятки лет как серели от плесени прогнившие остовы деревьев. Брошенные города и деревни заносила пыль, и только на реках, еще полнящихся рыбой, стоят уцелевшие поселения.
Земля внизу мертва, окончательно и бесповоротно. Мертва как банкирша Кусайбокова, задушенная у себя в каюте. Земля внизу отравлена. Отравлена как ротмистр Горчишников, охранявший бриллианты банкирши. Земля внизу пуста. Пуста, как глаза Аиды Станиславовны Череп-Овецкой, целившейся в меня из своего револьвера. Дамский, миниатюрный, отделанный перламутром, он казался детской игрушкой по сравнению с моим двуствольным пистолетом, смотревшим ей в грудь.
– Я так и знала, что тебя нужно было прикончить первым, Котельников! Как ты смог заподозрить, что убийца банкирши – это я? Ведь я не оставила абсолютно никаких улик!
– Именно поэтому тебя я и заподозрил в первую очередь, корюшка ты моя ненаглядная. Из всех пассажиров дирижабля только ты могла провернуть двойное убийство и не оставить следов.
– Ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу! И хватит угрожать мне своим пистолетом. После всего того, что между нами было, кого ты обманываешь? Разве ты сможешь застрелить меня, а, Парославушка?
Я сжал зубы, понимая ее правоту. Аида зло рассмеялась.
– А вот я, в отличие от тебя, никогда не была сентиментальна. Прощай, милый. И кстати, Парослав. Помнишь ту ночь? Когда мы были с тобой на зимней рыбалке? Так вот, я тогда лишь делала вид, что получаю удовольствие!
Усмехнувшись, Аида нажала на спусковой крючок револьвера…»
Ожидая развязки, я нетерпеливо перевернул страницу рукописи шефа, но обнаружил чистый лист.
– Парослав Симеонович, так что же дальше было? Неужели вы в нее все-таки первым выстрелили?
– Да вот в том-то и беда, Виктор. В том и беда… Не смог я. В женщину и картечью, ну как так можно? Хорошо еще, Аидка стреляла всегда как курица лапой. Иначе бы куковать мне с простреленной головой. Ах, но как все же жаль, что я тогда действительно ее не застрелил… Как жаль…
– Да почему же? Никак в толк не возьму.
– Как почему? Виктор, ты же видел объем рукописи моей? Это же последняя часть первой книги получается. А значит, по всем канонам кого-то из героев в конце убить надо! Чтоб печально читателю стало до зубового скрежета! Это ж признак хорошей литературы! В ней все страдать должны, и герой, и читатель, и писатель! Эх, ну как красиво бы было, ну представь: выстрел, картечь, кровища, Аидка в крови на палубе лежит, я ее держу, реву белугой: «Аидушка моя, что ж я натворил, рыбочка моя ненаглядная!», и она так ручкой своей белой, лебяжьей, меня приобнимает и тоже рыдает в раскаянии светлом, и читатель рыдает, и солнышко такое шорк за тучи, и дождь по дирижаблю: бац, бац, бац!!! Ну прекрасное же окончание!
Сыщик разочарованно покачал головой.
– А теперь все, упустил я свой шанс красиво первый том закончить. Эх, ну что за беда?
– А что в итоге с Аидой-то случилось? – аккуратно спросил я.
Парослав помедлил, постучал о стол трубкой, выбивая в пепельницу выкипевшую ампулу с табачной настойкой, помолчал, смотря во тьму за окном своего кабинета. Мы сильно засиделись за чтением, и часы уже отбивали полночь.
– Да куда она с дирижабля-то денется? Как расстреляла барабан, тут ее кочегар лопатой по макушке и уголубил. А потом под суд пошла. Долгий суд был. У нее в Верхнем городе не связи, паутина целая: и запугивание присяжных было, и подкупы, и сделки. Но ничего, на пять лет я ее в острог на Енисее все ж упек. Подышала она у меня воздухом сибирских руд всласть.
– А когда освободилась, что с ней стало?
– Что стало? Это ж Аидка. Снова за старое принялась. Вот сейчас в Оболоцке обосновалась со своими людьми. Фабрику химикатов открыла, ну это официально. А так, то, что и всегда творит: яды делает для нужд придворных особ, оружием с военных складов торгует. Знает, шпротечка моя, что руки у меня из Петрополиса до нее не дотянутся. Ну ничего, там полицмейстер не промах, связь держим.
Раздался шорох бумаг. Синие глаза сыскного механизма осветили лицо старого сыщика.
– Вы скучаете по ней? – внезапно спросила Ариадна.
– Скучаю? – Парослав возмущенно замахал руками. – Нет, конечно! Господи, это ж тварь такая, что не приведи боже еще раз встретить…
Нервный стук в дверь заставил начальника столичного сыска прервать речь. В кабинете появился дежурный агент, сжимающий в дрожащих руках синюю ленту гелиографа.
– Парослав Симеонович! Срочное сообщение: бунт! В солдатских казармах!
Начальник сыска Петрополиса, мгновенно забыв о воспоминаниях, вскочил с кресла.
– Где? Крюковские? Или Углемильские? Виктор, собрать всех, кто еще в отделении! Остальных вызвать! Летучим отрядам срочную готовность!
– Постойте, Парослав Симеонович, бога ради, постойте! – Явно сконфуженный агент спешно загородил мне дорогу. – Я же договорить не успел! Бунт не в столичных казармах, из провинции гелиографируют.
Старый сыщик, уже было начавший отпирать шкаф, где на такие случаи держал армейскую скорострельную винтовку, раздраженно шваркнул о стол тяжелой связкой ключей и высказал агенту свое мнение о его квалификации.
– Ну, и где бунт-то? Далеко от нас?
– Верст с двести.
– Город какой? Что за часть бунтует?
– Четвертый зенитно-артиллерийский полк поднялся. В городе-крепости Оболоцк.
Парослав закашлялся.