– Списки пострадавших есть?
– Никак нет, ваше превосходительство. Но гелиографировали, что по всему городу бои.
Старый сыщик быстро, зло вбил в трубку новую ампулу табачной настойки и закурил, подойдя к окну. Повисла напряженная тишина.
– Значит, так… – Сыщик побарабанил по подоконнику, что-то решая. – Чтоб каждый час доклад по ситуации мне на стол. Каждый час.
– Парослав Симеонович, а давайте я локомобиль возьму и быстро в Третье отделение скатаюсь? – предложил я шефу. – Если бунт, то списки убитых и раненых первым делом жандармам направлять будут. Порасспрашиваю приятелей, узнаю об…
Я не успел договорить. Рука Ариадны предупредительно сжала мне плечо, однако Парослав уже развернулся ко мне. В его глазах было раздражение.
– Остроумов, у тебя что, своей работы мало? Дело о пропаже вычислительных мощей не раскрыто, в городе ритуальные убийства начались, а ты кататься вздумал, чаи с дружками своими жандармскими гонять? А ну, за работу!
– Так полночь же уже, Парослав Симеонович.
– Тогда марш с работы! Живо! Вперед, я сказал!
00010
Следующее утро выдалось неспокойным: связь с Оболоцком прервалась, и теперь Петрополис кипел, полнясь паническими слухами. Заволновались казармы, заревели гудки на заводах, оживились банды окраин. Всюду вдруг начали проноситься слухи, что восставшие войска перебили офицеров, захватили орудия и уже двигаются к столице.
К полудню пожаром от кофейни к кабаку и от кабака к кофейне понеслась новость, что отправленные на подавление восстания броненосные дирижабли генерала Пеплорадовича уже перешли на сторону восставших и воздушная армада вот-вот начнет бомбить столицу. На вокзалах и в портах началась паника. Пользуясь неразберихой, банды начали налеты на квартиры и магазины. По закоулкам пошла стрельба. В городских департаментах разорвались первые бомбы анархистов. Во втором часу на улицы срочно были выведены закованные в стальные кирасы жандармы, а на перекрестках начали появляться армейские локомобили с торчащими из башен рылами пулеметов, но пока всего этого было слишком мало. Паника в городе быстро перерастала в волнения.
Лишь к ночи в Петрополис прибыли первые военные дирижабли, что привезли в столичные госпитали раненых и последние новости об обстановке в городе-крепости Оболоцке, после чего стало ясно, что бунт подавлен и все идущие на столицу мятежные части – лишь плод воображения перепуганных горожан. Однако новости эти уже никак не могли повлиять на то, что началось в столице. Окраины были охвачены грабежами, и все сыскное отделение, бросив расследования, занималось задержаниями бандитов. Появились первые раненые. Схватил пулю кинувшийся на мародера Бедов. Подняв раненого поручика, мы с Ариадной положили его на заднее сиденье моего локомобиля.
Стеклянный куб Императорского военного госпиталя был залит электрическим огнем. Горело каждое окно. Подъезжали локомобили с пострадавшими в столице, шел к причальной мачте военный дирижабль с новой партией раненых из Оболоцка. Все смешалось.
Сдав Бедова врачам и с облегчением узнав, что его рана не опасна, я уже хотел возвращаться к локомобилю, но внимание мое привлекла собравшаяся в холле толпа.
Раненые расселись вдоль стен, слушая человека в мундире, военфельдшера. Судя по знакам на его форме, он был явно доставлен из Оболоцка. Голова его была обмотана окровавленными бинтами, одна рука висела на перевязи, но в другой был зажат стакан медицинского спирта, и фельдшер, явно наслаждаясь жадным вниманием людей, охотно рассказывал о случившемся мятеже.
– А что удивляться, давно в Оболоцке все бунта ждали. Как иначе быть могло? С мая город на карантине. Гниль повсюду. Госпиталь забит так, что плесень уже полы проедает. А солдаты? Солдаты каждый день трупы таскают, пустые деревни из огнеметов жгут. А после этого сами уже в гробы и падают, потому что интендант, тварь, на пару с полковником все нормальные респираторы горожанам распродали, а при казармах одно рванье осталось да маски, в уксусе моченные. Счастье еще, что из столицы доктора Луччевскую сразу к нам выслали. У нее отец в Петрополисе в каком-то чине невероятном, так что хоть как-то она бардак прекратила. А ведь я и не надеялся сперва. На нее посмотришь: цветочек стеклянный, но внутри-то такое железо, удивишься. Но даже несмотря на ее усилия, все равно полыхнуло в городе.
Уж не знаю, что в казармах случилось, к счастью, там не был, а то чую, трындык бы мне был с крышкой. Я перед бунтом как раз к женке одной купеческой пошел, а то она заскучала, когда муж уехал. В общем, сперва все хорошо было. Зашел, на столе уже рыбка ждет, кулебяка, потом самоварчик, потом настоечка… Уж вовсю миловаться начали с Марфочкой моей, а потом бац, стрельба! Я в одном исподнем с револьвером на крыльцо, а улицы уже полны солдат! Поднялся весь артиллерийско-зенитный полк! Четыре тысячи человек как один! И все при оружии! Я мигом револьверчик-то под исподнее убрал, одежду из шкафа купца накинул и огородами, за помощью! Я к полицмейстеру сперва в усадьбу кинулся, а он уже на крылечке лежит, кишки по ступеням пускает. Я к больнице – а вокруг нее уже осада целая. Я к Луччевской тогда и ломанулся. Кто-кто, а доктор столько для горожан сделать успела, что ее тронуть не должны. Думал, у нее укроюсь, куда там! Подбегаю к дому, а там уже солдаты дверь выламывают тесаками! Я обратно – тут шум, крики: это генерал Чепиков приехал с адъютантами, решил разобраться, что и как, да только толпа-то озверела. Окружили их солдатики и кого штыком, кого из винтовки, а перепуганного генерала с аэросаней аккуратненько сняли и давай головой о землю, раз, другой, третий, в общем, размазали ему мозги по брусчаточке, что маслице по хлебушку.
А кругом шум, как в сатанаиловом царстве! Двери трещат, окна ломают, из кабаков вино катят с водкой! Я прочь, а солдаты уже навстречу, признал в лицо кто-то, я за револьвер, а они меня давай прикладами.
Очнулся уж только утром. В подвале, потом повели куда-то, то ли под замок, то ли вешать. Я уж проверять не стал, улучил момент, рванулся да и побежал прочь.
– И куда ж побежал? – не выдержал один из раненых.
– А куда бежать? Мимо монастыря световеров шли. Вот туда и скакнул. Так раненый бежал, что здоровые не догнали. Взлетел по ступеням к храму, стучу рукой целой в двери запертые, кричу, да только что – не отпирает никто. Только из-за дверей молитва слышна, благостная такая, легкая, об избавлении от напастей. Я дальше стучу, а солдаты-то уже во двор прибежали. Я ногами бью в двери, а нет ответа. А солдаты уж меня окружили.
– И что ж? – сипло спросил кто-то.
– А то ж. Уж на ступени бунтовщики поднялись, как молитва в храме кончилась и «Аминь» донесся. И только он донесся, как вдруг засовы дверные спали и вышел из церкви к нам сам Владыко Лазуриил, грознее самого войска святого. Борода встрепана. Глазищи сверкают. Посох по ступеням гремит. И рокочет басом, да так, что снег с крыши падает: «Скотопесьи дети, да что это вы в моем монастыре делать удумали? Или тьмы адовой по смерти не боитесь?»
И как зыркнет на солдат, как посохом грянет, так все и присмирели. Ну, в первую минуту. С неожиданности. А потом все как обычно и пошло. Солдатик, что посмелее был, вперед шагнул да и тыкнул Владыку штыком в живот.
– Насмерть? – ахнул кто-то.
– Это ж Всесветлый Владыко Лазуриил. Какой еще насмерть? Разве его штыком погубишь? Ударили его, а штык как заговоренный соскользнул. Ни раны, ни крови. Другой солдатик не поверил, выскочил на ступени и тесаком Владыку рубанул. Шатнулся Лазуриил, да только отлетел тесак от него – неймет Владыку сталь. Вот тогда-то страх всех и обуял. Только один унтер и не испугался. Револьвер вскинул и засадил три пули прямо Владыке в сердце его светлое. Три пули засадил, а когда четвертую приготовился выпустить, тут уж Владыко Лазуриил, хоть и великого терпения человек, да уж и не выдержал, как хрястнул унтера посохом своим железным по голове, да как рявкнул на толпу: «А ну на колени пали, дети скотопесьи, а ну каяться начали, пока вас Сатанаил к себе под крылышко гнилое не забрал!»
Да как взглянет на нас своими глазами кошачьими, да как посохом стукнет, да как знамение светлое сделает, тут уж что бунтовщики, что я, что монахи в церкви, все на колени кинулись и до самого полдня с Владыкой Лазуриилом молились.
Ну а потом дирижабли генерала Пеплорадовича подошли. А с ним шутки плохи. Казармы выбомбили, десант высадили, на всех колокольнях в городе пулеметы поставили – к вечеру бунт и кончился.
– Слышь, а эта, докторица которая…
– Луччевская?
– Ага, она-то как? Спаслась? – спросил кто-то из слушателей.
Врач допил спирт и покачал головой.
– Закололи Светку. За все хорошее, что она делала. Крови там, говорят, было, как на бойне. Их со мной на дирижабле везли. Убийц ее. Поймали их, когда на хутора бежать пытались. И знаете что? Хорошо это. Там бы судили их да и отправили в Сибирь в арестантские роты. А тут, в столице, отец Луччевской им не попустит. Очень надеюсь, что не попустит. Нельзя, чтобы попустил.
Я ушел прочь, но напоследок еще раз оглянулся: в глазах военфельдшера была бесконечная грусть.
00011
В ту ночь поспать мне толком так и не удалось. Беспорядки на улицах продолжились, и лишь к утру Петрополис начал возвращаться к нормальной жизни. Пожалуй, можно было позволить себе немного отдыха, но, посмотрев записи, я застонал: у Ариадны сегодня были очередные ходовые испытания в Инженерной коллегии, и я был уверен, что если мы не явимся, для Серафима Морокова даже потоп не будет уважительной причиной. Страшная усталость давила, и мне пришлось открыть ящик и вытащить флакончик с тонизирующим экстрактом сибирского кофейного корня. Налив в ложечку двенадцать капель, я посмотрел на темную, как нефть, жидкость. Поняв, что не хватит и этого, снова добавил еще столько же. Залпом выпил. Под черепом полыхнул огненный шар, сердце отчаянно забилось, срываясь с ритма, на лбу выступила испарина.