Я подошел ближе. С груди уже смыта кровь, и семь коротких черточек ножевых ударов проступают особенно явно. На ладонях девушки длинные порезы. Тонкие изящные пальцы разрезаны до самой кости.
– Серафим Мирославович, я очень сочувствую…
На лице Морокова внезапно появилась слабая улыбка, и он махнул рукой.
– Виктор, дорогой мой Виктор… Я вас привел сюда не для сочувствий. А чтобы вы получили урок. Знаете, какой она была? Очень похожей на меня. Именно поэтому я просто не мог ее выносить.
Граф снова чуть улыбнулся и погладил ее белый лоб.
– Знаете, какой ум сейчас гниет под этим черепом? Ум, который мог бы изменить наш мир. И кто знает, может быть, даже к лучшему. Ей ведь со временем прочили место на самой вершине Медицинской коллегии.
Я скосил глаза, глядя на лежащую рядом одежду. Валяется смятая окровавленная рубашка. Рядом аккуратно сложенный мундир военного врача, блестящий золотом погон не самого последнего чина.
– Знаете, я раньше любил мечтать. Был идеалистом. До той поры, пока яд молодости не перестал меня отравлять. А в ней этого яда было так много. Хотела помогать людям. Отправилась бороться с эпидемией Гнили, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в столице. А что в результате? Глупое стечение обстоятельств. Просто бунт в городе. Просто толпа пьяной солдатни, вломившейся в ее дом. Просто одна девочка, не успевшая сбежать. И ничего больше.
Граф поднял что-то с валявшейся рядом одежды. В свете газовых рожков блеснули растоптанные золотые очки тончайшей работы. Серафим Мороков со вздохом положил их рядом с дочерью.
– И вот жандармы передали мне солдат, что вломились к ней в дом и зарезали ее. Они выдали мне на руки бумагу о смертном приговоре для них. И знаете, я полностью в своем праве. Я могу позволить себе несколько ужесточить их наказание. Вы все еще хотите мне помешать?
Я понял, что вопрос не был риторическим. Мороков смотрел на меня испытующе. Будто думал, а не ошибается ли он, делая на меня ставки в понятной лишь ему игре.
Я подошел к покойной, рассматривая тонкое умное лицо и штрихи ран на ее груди.
– Ну? Так как же правильно? Как вы считаете, Виктор? – Голос графа за спиной стал жестким.
Он требовал ответа.
– Правильно? – Я еще раз взглянул на девушку, лежавшую на листе холодной стали. – Правильно будет сейчас же привести сюда Ариадну.
00100
Бронзовый камин, шипящий струями раскаленного газа. Холодный мрамор, белый, словно тело виденной нами покойницы. Живые деревья вдоль стен, тянущиеся к высоченному застекленному потолку. Мы сидим на самой вершине башни Инженерной коллегии в рабочем кабинете графа Серафима Морокова.
– Я, как и Виктор, нахожу эту смерть странной. – Ариадна сложила металлические руки в замок, внимательно глядя то на меня, то на графа.
– Вот и я о том же, Серафим Мирославович, ничего же здесь не стыкуется. Ведь уже известно, восстал-то зенитно-артиллерийский полк.
– И что с того? – наконец спросил граф.
– Как что? Уже известно, что они почти сразу перебили офицеров и завладели оружием. А что у таких частей на вооружении? Револьверные винтовки. Со штыками. Ну и тесаки, конечно. Раны на теле доктора не похожи на штыковые: штыки зенитных частей либо четырехгранны, либо имеют пилообразную заточку на лезвии, что делает края раны рваными, а что до тесаков, это как изловчиться надо, чтоб здоровым тесаком, в ладонь шириной, человека в грудь колоть семь раз подряд. Да это и неудобно просто, когда можно одним ударом зарубить было. И для уколов тесаком раны слишком узкие. Я бы скорее на тонкий кинжал поставил. Или, скажем, кортик.
Мороков постучал пальцами по мраморной столешнице.
– И это все ваши аргументы? Там что угодно могло случиться. Вместе с солдатами и горожане ворваться могли. Или просто бандиты. Или солдаты у кого-то из офицеров кортик выдернули.
Мороков произнес эту фразу не как предположение. Скорее, чтобы посмотреть, что я на это скажу. Я счел это очень хорошим знаком.
Я не ответил. По кабинету разнесся мелодичный голос Ариадны.
– У доктора были глубокие, до костей, порезы на руках – следы защитных ран. Она пыталась отобрать нож у убийцы. Учитывая, что убитая была военным врачом, ей только по службе полагается уставной семизарядный револьвер и парадная шпага к мундиру. Учитывая, что бунт начался в казармах, она не могла не слышать первые выстрелы в городе. И к тому моменту, как солдаты ворвались к ней в дом, она должна была либо сбежать, либо, вооружившись личным оружием, принять бой.
Машина внимательно посмотрела на графа.
– Я предполагаю, что на доктора должны были напасть врасплох. А с бунтом убийство просто совпало.
Мороков помолчал. Его затянутая в белоснежную перчатку рука забарабанила по столу.
– Звучит надуманно.
Я развел руками:
– Куда менее надуманно, чем убийство доктора солдатами. Я могу написать полиции Оболоцка свои предположения, и, не сомневаюсь, они проведут подробное и тщательное расследование.
– Не тратьте бумагу. Я не дам заниматься смертью Светланы людям, которых не знаю. – Мороков подошел к информационной машине, блестящей хромом и медью, стоявшей за его спиной, и прищурился. Руки графа застучали по многочисленным клавишам, и наконец он покивал себе, увидев высветившиеся на ламповом табло строки.
– Вот что, Виктор, на апрель запланированы испытания нашего сыскного механизма на открытой местности. Инженеры хотят проверить, как машина справится с расследованиями вне привычных ей алгоритмов действий в столице. Так что, думаю, никто не будет против, если я сдвину дату и мы проведем испытания прямо сейчас. Так сказать, на лесистой и болотистой местности. С Парославом я все улажу. Собирайтесь. Завтра вы отправляетесь в Оболоцк. От меня что-то нужно?
– Солдаты. Вы отдадите их нам, в полицию. Для допроса и следствия.
– Мои люди привезут их вам. Но помните, ошибетесь в своей теории, и они снова окажутся у меня. И умрут так, как умерла Светлана.
00101
Мы сидели в допросной комнате сыскного отделения. Показания шестерых солдат уже лежали передо мной. Сейчас шел допрос последнего. Иван Гвоздилов, мужичонка с желтыми от табака усами, испуганно смотрел на нас. Я задавал вопросы, впрочем, не надеясь услышать что-то новое. Показания всех солдат сходились в точности.
– Бунтовали? – уточнил я.
– Бунтовал-с.
– А зачем бунтовали?
– А все бунтовали, а как товарищей-то бросать?
– Из-за чего бунт начался?
– Так из-за капусты и полковника нашего, чтоб Сатанаил филеи его драл со всеми чертями… У нас же карантин был. Ничего вывозить и продавать нельзя. Вот у нашего городского головы купчины Толстобрюкова капуста на складах плесневеть начала. Когда такое у нас случалось, доктор Луччевская брандкоманду всегда направляла и амбары плесневые выжигала с огнеметов, а тут то ли другие дела были у нее, то ли недоглядела… Ну и все. Толстобрюков, пока ему Гигиену огненную не устроили, быстро полковнику капусту и продал по дешевке. Купцу деньги казенные, полковнику барыш, а нам питание. Мы когда на построение мимо кухни шли, видели листы оборванные. На них Гниль была. Не плесень простая. Гниль. Я такую видел на Митяе из третьей роты, когда его в подвале нашли. В общем, с Гнилью листы выкинули, щи сварили, врач, полковником прикормленный, печатью шваркнул, что полный порядок, что плесень на капусте обычная, не опасная, даже, как он сказал, словно на сыре благородном. Уж не знаю, что за сыр такой, но я б его не ел.
– Дальше.
– Мы есть отказались. Полковник тогда прибежал, орать начал, что бунтуем, караул с винтовками привел, арестовывать начал. Ну, мы тогда и не выдержали. Взломали оружейку да и забили полковника прикладами. А потом и доктора, а потом и офицеров, которые к пулеметам кинулись, а потом унтер-офицеров, которые автоматические винтовки достать успели… Потом в город пошли, Толстобрюкова вешать, да он-то сбежал первым, чертопес клятый…
Мы продолжили допрос, и я вздохнул. Наговорил солдат в итоге нам лет на десять в штрафных ротах на реке Обь, однако показания не расходились со словами остальных допрошенных, заверявших, что к доктору Луччевской они ломились, чтобы отвести в казармы, где лежали раненные в перестрелках бунтовщики. И что девушку они нашли уже мертвой, в абсолютно пустом доме.
Солдата вывели. В опустевшей допросной повисла тишина. Я листал записи показаний, безрезультатно пытаясь найти там хоть что-то важное.
– Спасибо, Виктор, – внезапно проговорила Ариадна. – Выполнение приказа графа было бы мне… Неприятно. Если говорить терминами людей, конечно.
– Что было бы, если бы ты не выполнила его приказ?
– Что было бы, если бы вы приказали своему сердцу перестать биться? Любые приказы высшего руководства Инженерной коллегии обязательны для меня к исполнению. Точно так же, как и любые ваши, сопровожденные кодом из выданной Мороковым книги.
– Любые приказы? И незаконные?
– Абсолютно любые.
– А если я воспользуюсь ими, но кто-то из Инженерной коллегии даст тебе другой приказ?
– А как вы сами думаете? – Ариадна почти по-человечески усмехнулась.
Появился дежурный агент, сообщивший, что Парослав, наконец, вызывает нас к себе. Старому сыщику мы рассказали обо всем произошедшем еще час назад, после чего, как следует побушевав с того, что нам придется бросить дела в Петрополисе, он выгнал нас из кабинета, взяв время на раздумья.
– Да, Виктор, дело странное. – Мы вошли в кабинет, но Парослав, уже абсолютно спокойный, даже не повернул к нам голову, продолжая задумчиво смотреть на затянутый в табачную кисею потолок. – Слишком странное. И оно мне не нравится.
Старый сыщик покусал ус.
– Парослав Симеонович, мы с Ариадной допросили солдат, и я уверен, что они здесь ни при чем.
– То, что не солдаты ее убили, это и так ясно. Конечно, по-хорошему, этим всем новый полицмейстер заниматься должен. Но все-таки: в городе мор, а гибнет глава военных врачей. Нехорошее совпадение. Очень нехорошее. Знаешь что, как бы я к Морокову ни относился, но слетать туда действительно надо. Пусть уж и оболоцкая полиция этим делом займется, и мы. Лишним не будет. В конце концов, как в народе говорят, у семи нянек дитя без сглаза.