– Именно поэтому вы нам и нужны. Как человек, управляющий еще и городской пожарной командой, – наконец сказал я. – У меня уже есть план. Осталось придумать, как нам пробраться в дом.
Грозов задумался.
– Знаете, Виктор, в дом не получится точно. После вашего перформанса вам туда закрыта дорога. А вот в сад я вам два билета, как городской голова, пробью.
– В сад?
– Аида Станиславовна обожает театр. Вернее, она на нем помешана. Она даже на сцене играет при всех ее деньгах. И подручных своих заставляет, веселит ее это. В общем, городской театр завтра играет спектакль в ее зимнем саду. Сад небольшой, человек триста всего вместит, но двери будут открыты всем.
– Спектакль? Чудно. Осталось малое. Кто командует войсками в городе сейчас? Генерал Пеплорадович? У него нужно попросить дымовых шашек и запалов. Тогда в монастырской мастерской отца Лазуриила я спаяю дымовую бомбу. После этого мы аккуратно заложим ее в доме Аиды.
– Но ведь спектакль будет в саду?
– Я догадался, что она будет ставить. И был на столичной постановке пьесы. В самом конце спектакля идет очень красочное финальное действие. Сад затемнят, на сцене будут бить прожекторы. Думаю, это всех отвлечет. А мы сделаем остальное. Когда дымовая бомба сработает, вы с пожарными ворветесь в особняк и выставите всех из дома, очистив нам путь.
– Слушайте, звучит план довольно интересно.
– Ариадна?
Сыскная машина задумалась, но наконец кивнула.
– Я примерно представляю исход, и он меня удовлетворит.
10000
К ночи, пропахнув канифолью до последней нитки, я наконец спаял дымовую бомбу. Спрятав ее в неприметный портфель, я вышел во двор, чтобы немного размяться. Монастырь уже спал. Только в окошках нескольких келий горели огоньки: кто-то все еще взывал к небесам. Я пошел дальше, минуя оборонительные казармы, превращенные в монастырский гараж, остовы ракетных установок и дальномерного поста. Наверху тихо и сердито гудел двигатель монастырского розьера. Воздушный шар световеров, заполненный водородом и горячим воздухом, тяжело кружил над городом, святя землю лучом своего прожектора.
Скрипнула дверь монастырской оранжереи. Маша вышла на порог. При виде меня тяжелую усталость на ее лице вдруг сменила улыбка.
– Виктор, рада вас видеть. Снова гуляете по ночам?
– Нужно чуть освежиться. Хотя признаться, у вас тут в Оболоцке воздух даже излишне свежий. Порой начинает болеть голова с непривычки.
Маша хмыкнула.
– Уже скучаете по своему Петрополису?
– Конечно. Разве можно по нему не скучать?
– Как же так? Я же читала про Петрополис. И в книгах, и в газетах. У вас же черно всегда от дыма едкого.
Я пожал плечами.
– А респираторы и защитные очки для чего? Нормально, мы к этому привычные все. Да и не совсем чтобы всегда у нас дым. Его же иногда ветер уносит. А вы знаете, Маша, какая красота тогда открывается? Какая архитектура, какие соборы, там же сказка в камне. Да и опять же жизнь у нас кипит. Выставки картин постоянно, театры все самые лучшие, вечера музыкальные.
Она посмотрела на меня с нескрываемым любопытством.
– Но дядя говорит, что ни в одном городе не творится большего порока, блуда и греховных страстей, чем у вас.
– А наш город тем и прекрасен, что каждый в нем может найти то, что ему нужно. Кто-то пороки, а кто-то, наоборот, – веру. Кто-то страсти, а кто-то – тихое спокойствие.
– А вы? Что нашли там вы?
Вопрос был неожиданным, и я помедлил.
– Интересную жизнь, наверно. Вот что я в нем нашел. Хотя иногда ее интересность бывает через край. – Я рефлекторно притронулся к занывшим на холодном ветру ребрам.
– Болят? Это после того как вам их Кошкин сломал? – Маша участливо подошла ближе.
– И это вы знаете?
– Конечно. Об этом в «Северном вестнике» писали. Я каждый номер его читаю.
– И как Лазуриил относится к тому, что вы читаете газеты из нашего грешного города?
– А он сам мне их дает, чтоб я знала, какое зло там творится. Только…
– Только что?
– Только вы правы. Там зла много, но жизнь интересная.
Взгляд девушки унесся куда-то вдаль, и на лице появилась легкая улыбка. Однако затем Маша вздохнула, грустно оглядывая монастырские стены. Покачав головой, она оглянулась на дверь за спиной.
– Послушайте, Виктор… Пойдемте со мной.
Повинуясь девушке, я вошел в монастырскую оранжерею. Маша щелкнула выключателем, и стены из толстого стекла заполнил мягкий свет. Нас окружил одуряюще пахнущий лес лекарственных растений. Цвели травы, потревоженно перелетали между ветками крупные, с кулак, жуки-грозочи.
На миг я даже замер от всей этой картины. Последний раз я видел такое буйство зелени в Рафаиловом саду, но там все было столь ухоженно и распланировано, что скорее напоминало дорогую театральную декорацию. Здесь же я впервые за долгое время видел вблизи настоящую живую природу.
– Виктор, я иногда думаю, что райский сад, наверное, должен был быть таким. – Маша улыбнулась, чисто и светло. – Я стараюсь бывать здесь почаще. Знаете, я не люблю Оболоцк. Совсем не люблю. А здесь так хорошо.
Маша провела меня вдоль рядов растений.
– Знаете… Я сегодня весь день думала о вас. И я решила, что должна вам кое-что дать. Вот, возьмите. Я сама выращивала его. Из семечки. – Она взяла горшочек с зеленым кустом, усыпанным нарядными белыми цветами. – Это мирт; говорят, его веточку Адам взял, когда его изгнали из райского сада. Чтобы она напоминала ему о нем. Возьмите. Это мой подарок. Когда вернетесь в свой дымный Город-зверь Петрополис, пусть напоминает вам о наших местах.
– Спасибо. Обязательно будет. А пока я поставлю его в спальне. Я очень люблю, как пахнет мирт.
Маша улыбнулась немного грустно.
– Берегите себя, Виктор. Берегите себя.
10001
– Итак, Мария дала вам растение, – прокомментировала Ариадна.
Она стояла в моей спальне, прямо у окна, все еще наблюдая за оранжереей, которую я недавно покинул. Свет там уже погас. – У вас не складывается ощущения, что она заинтересована в осуществлении с вами репродуктивных функций?
– Что? Господи, Ариадна, ты как ляпнешь…
– Ну и отлично. Вам ведь нельзя отвлекаться от расследования.
Ариадна подошла к горшку с миртом и с интересом его осмотрела. Чуть тронула листья. Провела рукой по цветам. Затем бронзовые пальцы сомкнулись на одной из веточек, и та с треском сломалась.
– Какая я неловкая. – Ариадна растерла белые цветы в своих пальцах. – Крайне некрасивое растение, кстати.
Загородив мирт от Ариадны, я с интересом поглядел на нее.
– Ты что, ревнуешь?
– Я? Вас? Виктор, у меня и блока-то такого нет в вычислительной машине. Тем более и так ясно, что у вас с Марией ничего не будет при всем ее желании.
– Это еще почему?
– Отец Дымогон, если так подумать, был отчасти прав. Вы же не интересуетесь женщинами. У вас до сих пор нет ни жены, ни подруги. Кстати, это ставит меня в тупик. Вам не интересны женщины? Вы их сторонитесь? За все время своей работы я даже не слышала, чтобы вы кем-то увлекались. Почему так? Или у вас, как и у Клекотова-младшего, есть иные увлечения, от которых вы получаете удовольствие? Нет? Хотя я бы уже знала. Кроме того, вы слишком загружены работой, чтобы быть маньяком. Постойте, а может быть, у вас была трагическая любовь? И вы до сих пор от нее не отошли? Вашу любимую убили? Преступники? Или революционеры? Или…
– Да не убивал никто никого. И нет у меня никакой трагической любви.
– Виктор, у вас сбился голос.
Я зло отвернулся от механизма. Ариадна терпеливо ждала, не выдавая себя и движением.
Мне не хотелось произносить ни слова. Молчать не хотелось еще больше. В конце концов, желание выговориться все же победило.
Я вновь посмотрел на машину. Прямо в синий огонь ее глаз.
– Вернее, была. Но я… Да и было это уж семь лет назад. Встречались. Нравились.
– Любили друг друга?
– Я да. Она не знаю. Думаю, просто увлеклась. Может даже, от скуки. Она же княжна. А я коллежский регистратор. Необычно же. Будоражит. Человек из самого нижнего города. Она таких и не видела никогда.
– А потом?
– А потом все. Она княжна при дворце в Верхнем городе, а у меня двадцать пять рублей в месяц. Как думаешь, как быстро я ей наскучил?
– Вы вряд ли можете надоесть быстро.
– Шесть месяцев повстречались, и все.
– И все? Она ушла?
– Встретила интересного молодого генерала. И все. Я же говорю. Все в порядке. Зато воспоминания остались. Много воспоминаний. Я уж и не люблю ее. Правда. А с другими не встречаюсь, потому что работы много. Некогда знакомства заводить. Сама видишь…
Ариадна замерла и вдруг неуверенно подняла руку. Холодные пальцы легли мне на плечо. Она чуть обняла меня. Механично, быстро, сразу же шагнув в сторону.
10010
Следующим вечером мы отправились на постановку. Особняк Аиды Череп-Овецкой полнился янтарным светом электрических ламп. Трехэтажная конструкция из чугуна и стекла, увенчанная высоченной наблюдательной башней, он дышал дымом многих десятков топящих его паровых печей, бил в ночь раскатами музыки и доносящимся смехом.
Дом начинался с гигантского помещения, которое когда-то было купеческим садом. Забранный стеклом, с тянущимися паровыми трубами, он и сейчас зеленел под заметаемой снегом прозрачной крышей.
Отдав слугам верхнюю одежду, мы прошли к расставленным в саду креслам и, сев на задний ряд, принялись ждать. На построенной у садовой стены сцене шли последние приготовления. Сад меж тем уже заполнялся людьми. Офицеры и городские чиновники, купцы и дворяне, все были здесь.
Наконец оркестр городского театра дал музыку. Зал стих, и газовые рожки сперва убавили свой свет, а затем погасли вовсе, погрузив сад в бархатную тьму. Прошла минута, и вот занавес поднялся, открывая сцену.
Постановка не блистала оригинальностью и свежим взглядом. История о дворнике и утопленной им несчастной собаке начиналась точно по книге. На заднике сцены горело сибирское небо: зеленое, исчерченное сияющими алыми полосами. Высились сделанные из парусины и арматуры декорации, изображавшие упавший броненосный дирижабль. На переднем плане, возле пулеметов, лежали окровавленные имперские солдаты. К ним под грозную музыку шли высоченные, поросшие небесным железом фигуры шаманов, за которыми уже спешили воины племен, что живут за рекой Обь. Огромные волкодавы, вынужденные изображать сибирских чертопсов, царапали сцену и выли на вечерние звезды. Шаманы вскинули ножи и, впитав в себя последние пулеметные очереди, ринулись вперед, начав свои кровавые жертвоприношения. Но последний из солдат, прочитав монолог о жизни за царя, вскинул факел и запалил пороховые погреба разбившегося броненосного дирижабля.