– Я это допускаю. Считаю, что нам следует пойти к доктору Чистякову-Скоблинскому. Нужно расспросить его о последнем дне Луччевской в больнице.
– Почему к нему?
Ариадна указала на лист.
– План написан в спешке. Скорее всего, на первом черновике, что попался под руку. Учитывая, что в испорченной бумаге идет речь о закупке лекарств в больницу, есть все основания расспросить людей там. К тому же у меня есть еще один важный вопрос.
– Простите, первый раз вижу. – Доктор Чистяков-Скоблинский посмотрел на протянутую нами бумагу. – Коридоры какие-то.
Ариадна положила перед врачом бумагу с цифрами.
– А они вам что-нибудь говорят?
– Конечно, это из ее мертвой арифметики.
– Мертвая арифметика?
– Да, Света эту работу так называла. Весна близится. Вот со всей губернии статистику она собирать и приказала. Как потеплеет, начнут из земли плесневики выкапываться. С вызревшими в легких спорами Гнили. И спор в них столько, что вот представьте, ползет такой холм из оплесневелого людского мяса, а споры над ним клубятся, словно бурый дым. И вирулентнее они в семьдесят раз, чем Гниль, передающаяся воздушно-капельным путем от человека.
– И что вы станете делать, когда они начнут весной выкапываться? Будет новая волна Гнили?
– Охотников расставим на вышках вокруг сел и деревень, зажигательные пули, огнеметы, всем снабдим через генерала Пеплорадовича. Впрочем, не думаю, что это понадобится. Всю осень брандкоманды работали, да и зиму тоже. Офицеры при огнеметах и респираторах высшего класса защиты. И еще охотники из местных с собаками. Осень нам на то и дана, чтоб логова все вскрывать и выжигать. Когда начинается образование плесневого плазмоида, деревья над логовом тоже гнить начинают. Трава буреет. Ищем такие места, выжигаем логово. Но Света все равно захотела свести статистику и вычислить, где в губернии еще могли остаться логова плесневиков.
– И что означают столбцы чисел?
– Тут все просто. Это ее придумка. Вот, смотрите: первый столбец – это заболевшие, второй – умершие и сожженные, третий – условно выздоровевшие…
– Условно?
– Условно. То, что от переборовшего Гниль остается, уже немного не является человеком. Ну и четвертый, это разница. По ней и можно сказать, сколько плесневиков может быть в окрестностях населенного пункта. Видите: Оболоцк, двенадцать человек. Вот у меня в столе двенадцать бумажек об их обнаружении и сожжении. Пятеро в подвале перерождались, четверо под зенитной башней, а Семен Никифорович, бакалейщик наш, с женой и невесткой на чердаке. Всегда чудаками они слыли. Всех сожгли из огнеметов. Вот село Гурьев брод, четверо пропало. Семья с детьми. Повозиться пришлось, Гниль мозг ловко поражает. Эти аж на болота ушли и там логовище вырыли. И топи такие, что не добраться толком. Хорошо, генерал Пеплорадович из столицы бомбардировочный дирижабль выделил. Золотой человек.
– Я поняла логику. Самый главный вопрос: даже в Оболоцке, большом городе, лишь двенадцать человек в итоге пропало и начало перерождаться. А вот здесь что? В Тернцах?
– А? Да, мы Тернцы так и называем: Мертвая деревня. Тут уж да, вымерли почти полностью. Но что поделать. В начале эпидемии был бардак. Упустили. Там из условно здоровых теперь один человек и остался.
– А я не об этом. Я о заболевших там. Вы, судя по статистике, там двадцати семи человек недосчитались.
– Ну… Да. Действительно оказалось, что мы недосчитались. Но ведь успели хватиться до весны! Так что нормально все. Света туда уже брандкоманду отправила. Так что перероют все, но найдут. И всех выжгут до одного.
– Давно это было?
– За пару дней до бунта.
– С людьми из команды могу поговорить?
– Ну, как вернутся, сможете. Вы что, думаете, леса и болота по зиме легко прочесывать?
Я задумался.
– От них были какие-то известия?
– Да нет. Вроде нет. Василич бы сказал, наверное. – Увидев мой вопросительный взгляд, доктор Чистяков продолжил: – Ну, штабс-капитан Петр Васильевич Черметов. Он посланную доктором брандкоманду возглавил. Точно, вы же не застали его в городе. Прекрасный специалист. Многообещающий. Он заезжал в больницу.
– Когда?
– В вечер перед бунтом.
– С Луччевской говорил? О чем?
– Говорил. Ну откуда я знаю, о чем. Вроде огнесмесь ему нужна была.
Дальнейшие расспросы в госпитале ничего не дали. Офицер приехал под вечер пополнить запасы огнесмеси. Затем поговорил с Луччевской. Никаких иных подробностей никто в госпитале рассказать не смог.
Единственное, еще раз посмотрев набросок карты подвалов, Чистяков-Скоблинский предположил место, на которое он может указывать. На многие версты от стоящих в непролазной глуши Тернцов такие ходы могли быть разве что на руинах заводов, брошенных в войну. Консервного, железопрокатного и самого близкого к деревне – винокуренного, принадлежащего деду Грозова.
– Но учтите, путь будет сложный, за Тернцами дорог с войны нет. Везде только болота и лесные заросли. От деревни придется пешком: сани не пройдут точно.
Поблагодарив медика, мы с Ариадной направились в городскую управу и вскоре заполучили в архиве старые чертежи. Подвалы котельной винокурни сошлись с картой абсолютно точно.
10100
Отца Дымогона мы нашли возле бронебашенного скита. Он вместе с монахами перетаскивал тяжеленные мешки с капустой.
– Отец, нам бы аэросани на завтра. Съездить в Тернцы.
Монах скинул с плеч мешок и перекрестился.
– В мертвую деревню? Да там же гиблое место, вы что? Столько крестьян там погибло, сколько наших братьев, что умирающих утешали да исповедовали, столько военных медиков сгинуло. Там же сам Сатанаил на чугунных ногах вдоль околиц ходит, души живые ищет. Вы что?
Мы не отставали. Со вздохом монах наконец внял нашим словам.
– Хорошо, – сдался отец Дымогон. – Но только чтоб дезпатроны у врачей взяли. У меня и так для окуривания келий не хватает. И вы уж извините, но чтоб сани с таким же запасом угля вернули, с каким уехали.
Монах сурово посмотрел на нас и попытался было погладить бороду, но вздохнул: та была грубо острижена под корень.
– Что ж это с вами случилось, отец Дымогон? – наконец, не выдержав, спросил я.
Монах помялся. Посмотрел в землю.
– Владыко меня наказал после разговора с вами. Сказал, что слишком гордо веду себя с мирянами. Достал ножницы, чикнул, да и все. Сказал, что так поменьше во мне гордости будет. Владыко такой.
– А то-то я монахов без бород тут видел. Я сперва подумал, что солдаты у вас беглые прячутся после бунта.
По-кошачьи тихо подошедший Владыко стукнул посохом, заставив меня вздрогнуть.
– Остроумов. Те солдаты, что у меня приюта попросили, так спрятаны в подземельях под монастырем, что их никто не найдет. Да. Я всем укрытие даю, кто в вере крепок и душой чист. А тех солдат, что грешен, я всех полицмейстеру сдал, можешь проверить.
Вечер переходил в ночь. Ариадна читала у себя. Я же открыл чемоданчик с респираторами: дорожный, деловой, повседневный полицейский с прилагающейся к нему бронированной маской. Модного кроя респиратор для вечерних прогулок и приемов, его я взял, наверное, зря – в отличие от респиратора высшей степени защиты со стеклянными очками к нему. Прекрасно.
– Вы уезжаете завтра? – В келью вошла Маша. – Я просто хотела сказать… Будьте там осторожней. У вас хороший респиратор? Я дезпатронов из больницы принесла. Их дымом нужно окуриваться, если с Гнилью встретишься.
– Да мы уже у Чистякова-Скоблинского все взяли. Десять дезпатронов. И витального бальзама я уже выпил на всякий случай.
– Пейте почаще. Это единственное, что может помочь не заболеть Гнилью. И то не всегда. Совсем не всегда.
– А вы его пьете?
– Виктор, странные у вас вопросы. Вы знаете, сколько он стоит? Сорок рублей за флакон.
– Но в госпитале его же выдавать должны.
– Выдают. Но у меня организм сильный. А Владыко умирающих от Гнили исповедует и больных утешает. Я свой бальзам Лазуриилу в травяные настои его подливаю по-тихому. Только тсс. Он меня прибьет за это. Дядя-то считает, что это вера его светлая от мора защищает.
Она прыснула. Я тоже улыбнулся, тронутый ее поступком. Маша все больше нравилась мне.
Звякнув склянками, я выложил половину своих запасов бальзама.
– Пейте. И чтоб без всякого.
Глаза девушки расширились.
– Виктор, я не могу, это очень дорого.
– У меня деньги есть. Пейте. Себе я потом еще куплю.
– Но…
– Берите. – Я сказал это уже строго.
Маша нерешительно взяла пару тяжелых флаконов.
– Вы так добры ко мне. Спасибо. Но мне двух флаконов хватит, честно. А остальные вы, если хотите, лучше к нам в больницу отдайте. У нас всегда нехватка. – Смущенная, она нерешительно подняла на меня взгляд.
Я только вздохнул, глядя в ее светлые голубые глаза. Как так вышло, что эта молоденькая, запутавшаяся в себе девушка, знавшая лишь строгость световеров и грубость местных жителей, сумела сохранить в себе столько добра и света? Кто знает. Но я очень надеялся, что Маша сумеет остаться такой и дальше.
– Виктор, у вас в глазах стоит печаль. – Маша участливо посмотрела на меня. – Это что, из-за Ариадны?
Я с удивлением посмотрел на нее, не понимая, с чем связан такой вывод.
– А из-за чего тогда? Мне просто показалось, что у вас с ней какой-то разлад, вот и предположила.
– Что? Нет, конечно.
– Точно?
– Просто иногда бывают небольшие… недопонимания.
– Какие? Вы не можете рассказать о ней? Я никогда не встречала таких машин и вообще не знаю, как себя с ней вести. Она как посмотрит на меня своими прожекторами, так меня дрожь берет.
Я улыбнулся. Немного поколебавшись, я начал свой рассказ о самой необычной машине, что я встречал в своей жизни. Я говорил долго, рассказывая о наших с Ариадной приключениях в Петрополисе. Однако когда я закончил, то к своему удивлению, увидел в глазах Маши глубокую грусть.
Она поднялась и, пожелав хорошей ночи, пошла к двери. Остановившись на пороге, девушка обернулась ко мне: