На проходившей 2 ноября в Тель-Авиве демонстрации в память Ицхака Рабина Перес снова атаковал Шарона. «Те, кто проклинали и осуждали тебя, идут сегодня твоей дорогой, но слишком поздно и слишком неуверенно — поэтому они так жалко и выглядят» — сказал Перес, обращаясь к тени Рабина, но имея в виду Шарона.
Тем не менее, летом 2004 года Ариэль Шарон в очередной раз обратился к Шимону Пересом с предложением создать правительство национального единства, но Перес ответил, что его партия воздержится от этого шага, по меньшей мере, до решения юридического советника правительства о том, будет ли передано дело Ариэля Шарона в суд или нет.
Ждать пришлось относительно недолго (и это было еще одно случайное совпадение, утвердившее сторонников конспиративной версии в мысли, что юридический советник правительства, а вместе с ним и вся юридическая система страны, работают на то, чтобы Шарон мог осуществить свой план). 15 июня 2004 года юридический советник правительства Мени Мазуз провел пресс-конференцию, на которой заявил, что принял решение не выдвигать обвинительного заключения и, соответственно, не передавать в суд дело, связанное с подозрениями, что Ариэль Шарон получил взятку от строительного подрядчика Дуду Апеля. Одновременно Мазуз принял решение закрыть дела и против самого Апеля (ведь если Шарон не получал взятки, то Апель ее и не давал), а также против Эхуда Ольмерта и Гилада Шарона.
— Многие выводы следствия вызывают у меня сомнения и эти сомнения я толкую в пользу подозреваемых, — объяснил Мени Мазуз свою позицию.
Решение Мазуза вызвало резкую критику со стороны ряда видных юристов Израиля, но открыло путь к созданию правительства национального единства.
Однако на этом пути тут же возникло новое препятствие: в начале августа министр финансов Биньямин Нетаниягу представил правительству проект бюджета на 2005 год.
Шимон Перес заявил, что Нетаниягу хочет превратить Израиль в страну, где правит «жестокий, примитивный капитализм», и его партия не может войти в правительство, намеренное принять бюджет, наносящий колоссальный удар по интересам простого народа. В качестве условия своего вхождения в правительство он потребовал предоставить ему пост министра финансов с тем, чтобы он мог внести в проект бюджета те изменения, которые считает нужными, или, по меньшей мере, Шарон предоставил бы ему особые полномочия по корректировке бюджета.
Шарон, убежденный в том, что Нетаниягу проводит совершенно верную экономическую политику, а также нуждающийся хоть в какой-то поддержке Биби на грядущей партконференции, Пересу в этом отказал, после чего переговоры с «Аводой» зашли в тупик.
Но, прекрасно понимая, что вхождение в правительство Шимона Переса значительно усилит в нем позиции сторонников выхода из Газы, министр Узи Ландау решил сделать вопрос о создании правительства национального единства главным вопросом, который предстояло обсудить на партконференции.
«Согласны ли делегаты конференции на присоединение партии „Авода“ к правительству „Ликуда“?» — вот как поставил Ландау основной вопрос перед участниками этого форума и предложил вынести его на голосование.
Шарон, в свою очередь, предложил голосовать по другой формулировке: «Согласны ли делегаты конференции, чтобы „Ликуд“ вел переговоры о присоединении к его правительству всех сионистских партий?» (а все партии Кнессета, за исключением арабских, считаются «сионистскими»).
После бурных прений на голосование были выставлены обе формулировки, и его результаты оказались неутешительными для Шарона: 843 делегата конференции выступили против присоединения партии «Авода» к правительству и лишь 612 проголосовали «за»; предложение же самого Шарона поддержали 760 делегатов, но 765 проголосовали против него.
Но Шарон уже понял, что может безболезненно для себя пренебрегать решениями своей партии.
— В «Ликуде» образовалась небольшая группа политиков, которые выступают против моего правительства и меня лично, — сказал Шарон по окончании партконференции. — Но ответственность за судьбу страны лежит на моих плечах, и я продолжу делать то, что считаю обязанным это делать.
О том, что в эту «небольшую группу» входит больше половины членов фракции «Ликуда» в Кнессете, подавляющее большинство членов Центра этой партии и делегатов ее конференции, Шарон, естественно, не упомянул. Он просто в очередной раз подчеркнул, что все решения партийных органов не имеют для него значения, так как окончательные решения принимает только он.
После этого политическая атмосфера в Израиле накалилась до своего крайнего предела. И рано или поздно кто-то должен был произнести то страшное слово, которое предельно точно характеризовало и самого Шарона, и тот политический режим, который он установил в стране.
Впервые это слово было произнесено на массовой демонстрации, организованной противниками ухода из Газы 13 сентября 2004 года. «Шарон — диктатор!», «Остановить диктатуру Шарона!», «Шарон, Сталин поддерживает тебя!» — такие плакаты подняли над головой участники демонстрации на площади Сиона в Иерусалиме, завершившейся маршем по городу до официальной резиденции премьер-министра.
Во всех опубликованных израильской прессой репортажах с этой демонстрации отмечалась, что она по своему духу, по силе ненависти, которую выплескивали ораторы и сами демонстранты на правительство Шарона, очень напоминала те демонстрации против правительства Ицхака Рабина, в которых некогда принимал участие и сам Шарон, не раз позволявший себе сравнивать Рабина со Сталиным. И почти во всех этих репортажах высказывалась мысль, что история может повториться, и правые экстремисты могут вновь посягнуть на жизнь премьер-министра. Вскоре в прессе началась самая настоящая истерия вокруг возможного покушения на Ариэля Шарона. Эта истерия была умело подогрета еврейским отделом Общей службы безопасности, заявившим, что такое покушение, как, впрочем, и волна еврейского терроризма против арабов очень даже вероятны. Охрана Ариэля Шарона была усилена и его телохранители в своем рвении обеспечить сохранность доверенного им тела стали порой явно доходить до абсурда.
К чести Шарона он был одним из первых, кто попытался остановить эти попытки представить всех еврейских поселенцев как фанатиков и экстремистов, каждый из которых только и мечтает о том, чтобы хотя бы разок выстрелить в премьер-министра.
— Речь идет о людях, которых я очень хорошо знаю, и потому категорически выступаю против их очернения, — сказал Шарон в вышедшем 15 сентября интервью газете «Едиот ахронот». — Они — соль этой земли. Цвет нашей нации. Лучшие из лучших. К сожалению, в последнее время в их призывах действительно появились ноты, которые можно расценить как подстрекательские. Они должны понять, что такими призывами они только нанесут вред и себе, и своему делу, но ничего не смогут изменить. Они не сумеют заставить правительство отказаться от принятых им решений. В то же время я понимаю их. У всех нас была мечта, великая мечта.… Но, увы, далеко не всегда наши мечты сбываются на все сто процентов. Мне очень больно принимать те решения, которые я принимаю в последнее время. Им — еще больнее. Единственное, что мне остается им посоветовать — это попытаться понять, что все, что я делаю — это в интересах Израиля и, в конечном счете, в их интересах.
Демонстрация 13 сентября была далеко не первой и не последней акцией протеста, которую противники одностороннего размежевания проводили в те дни. Еще в конце июля, чтобы продемонстрировать свою многочисленность и свою решимость отстоять поселения в Газе, 150 тысяч человек, взявшись за руки, протянули живую цепь длиной в 90 километров от поселений Газы до Иерусалима. Были, разумеется, и демонстрации у Кнессета, и попытки перекрыть дороги, и акции гражданского неповиновения.
Доводы, которыми оперировали все участники этих акций и выдвигавшиеся ими требования звучали довольно убедительно. Обосновывая незаконность, нелегитимность плана Шарона об одностороннем уходе из Газы и части Самарии, они напоминали, что Шарон пришел к власти под совершенно другими предвыборными лозунгами — о том, что нет никакой разницы между поселением Нецарим в Газе и Тель-Авивом, что он никогда не пойдет ни на какие уступки террору и т. д. Именно поэтому многие сторонники правого лагеря отдали свои голоса возглавляемой им партии «Ликуд». Следовательно, утверждали они далее, решив снести тот же Нецарим и другие поселения, Шарон попросту обманул своих избирателей. Но в демократическом обществе не должно быть места подобному обману: политик не может в нем прийти к власти под одними лозунгами, а затем начать осуществлять прямо противоположную им политику. И даже если политические убеждения Шарона и в самом деле так сильно изменились, то он должен либо подать в отставку и пойти на новые выборы с новой программой действий, либо провести всенародный референдум, чтобы определить, одобряет ли большинство нации проводимую им политику.
— Если Шарон проведет всенародный референдум, и на нем народ заявит, что он согласен с ликвидацией еврейских поселений, то мы стиснем зубы от боли и прекратим борьбу, признав его действия законными и отражающими волю народа, — не раз говорили лидеры Совета поселений Иудеи, Самарии и Газы. — Но без этого референдума его решение не имеет законной силы. Оно представляет собой наглый обман всех нас — тех, кто отдавал ему свои голоса. И мы окажем упорное сопротивление его плану, мы будем до конца защищать наше право жить в Эрец-Исраэль и наши дома…
Однако Шарон слишком хорошо помнил, чем закончился референдум в «Ликуде», чтобы рисковать еще раз. Вместо этого он продолжал подготовку к осуществлению своего плана — по его распоряжению было создано Управление по проведению размежевания, получившее название «Села» («Кремень»), призванное символизировать твердость его намерений. В задачу этой новой государственной структуры входило определение сумм компенсаций, которые следовало выплатить поселенцам за потерю им своих домов, разработка плана их переезда на новое место жительства и решение всех технических вопросов, связанных с этим переездом — упаковкой и перевозкой их личного имущества, оборудования теплиц, собственности поселковых советов и т. д.