Именно так они и поступили. Не думаю, что есть в нашей армии еще хоть одно подразделение, которое могло бы в таких условиях сделать больше, чем сделали парашютисты. Те из них, кто вырвался из западни, вместе с еще двумя ротами, присланными на помощь комбригом (правильнее: комполка, то есть Ариэлем Шароном — П.Л,), обошли египетские посты, взобрались на горы, а затем ворвались на вражеские позиции. В итоге с наступлением темноты способные передвигаться египтяне бежали через Суэцкий канал, оставив 150 убитых (на самом деле 260- АВТ.).
Кровавая битва за Хейтанский проход имела бы смысл, если бы задачей бригады было выйти к Суэцу, при том, что путь им преграждал закрепившийся на перевале неприятель. Однако в сложившейся ситуации, когда нашей целью являлось выдвижение на юг и захват Шарм аш-Шейха, а ни в коем случае не выход к Суэцу, не было жизненно важной необходимости атаковать египетские части, атаковавшие подступы к каналу. Мужество, Боевой дух и мастерство парашютистов заслуживают самых высоких похвал, но мы вполне могли обойтись без этого сражения. Более того, после овладения первалом десантники не сменили дислокацию. Таким образом, они атаковали объект, захватили его и затем, оставив, вернулись к памятнику Паркеру».
— Ты положил 38 человек ни за что, за кусок дерьма! Я хочу знать, как после этого ты будешь смотреть в глазах их родителям, женам и детям?! — бросил Моше Даян в лицо Шарону страшное обвинение, когда все было кончено.
Между тем, в своих мемуарах Даян, во-первых, осторожно признает, что на самом деле прекрасно понимал, какие мотивы двигали Шароном, когда он решил взять перевал, а, во-вторых, частично берет вину на себя, говоря, что не сумел создать «нужную атмосферу доверия», которая помогла бы комполка понять, почему он запрещает ему брать Митлу.
Слова об отсутствии доверия объясняют многое: после того, как отношения между ними испортились, Даян решил говорить с Шароном исключительно на языке приказов, сведя все общение с ним к уровню взаимоотношений между начальником и подчиненным. В результате Шарон не знал, что ЦАХАЛ не собирается брать Суэц и взятие Митлы является совершенно излишним. К тому же он не был информирован о данных авиаразведки, согласно которым на перевале базировались немалые силы египтян и к ним постоянно подходило подкрепление. По мнению Даяна, Шарон должен был делать только, что ему велено — и точка.
Уже в первые дни Синайской компании Моше Даян возложил отвественность за все происшедшее у перевала Митла на Шарона, справедливо обвинив его в нарушении приказа, а также в неверной организации боя, что тоже было справедливо, так как колонна «разведчиков» двигалась с нарушением предписанных боевым уставом ЦАХАЛа правил и в немалой степени именно поэтому оказалась столь уязвимой.
Но самым страшным для Шарона было то, что на офицерском суде чести Мота, Мордехай Гур обвинил Шарона в том, что, спланировав сначала смертельный рейд разведчиков, а затем и не менее смертоносную штыковую атаку, он сам в эту атаку не пошел, а остался на своем командном пункте, управляя боем с безопасного расстояния.
«Командир полка повел себя, как последний трус!» — заявил Мота Гур, закончив свою обвинительную речь. И так как ни Рафаэль Эйтан, ни Ицхак Хоффи, принимавшие участие в спасении попавших в засаду товарищей, ничего на это не возразили, Шарон понял, что так думает весь офицерский состав батальона. Больше того — вскоре выяснилось, что так думают и рядовые бойцы.
Да, конечно, в любой другой армии подобное обвинение показалось бы абсурдным: командир полка для того и поставлен на эту должность, чтобы руководить различными частями вверенного ему подразделения с КП, а не лезть в самое пекло, рискуя оставить полк без руководства. Но израильской армии было на тот момент только восемь лет, и она еще страдала даже не юношеским, а детским максимализмом. К тому же, за все предыдущее время Шарон сам приучил своих подчиненных, что он всегда находится в самом пекле.
С другой стороны, следует признать, что о том бое Шарон не мог заявить, что он «выполнял приказ». Напротив, приказ он как раз нарушил, решив действовать по собственной инициативе. А значит, и нес полную личную ответственность за последствия этой инициативы. То есть, по мнению Гура, если Шарон сам заварил эту страшную кашу, то сам, лично, должен был принять участие и в ее расхлебывании, а этого он не сделал.
Именно так считал Ашер Ледзинский — отец одного из погибших под Митлой десантников лейтенанта Оведа Ледзинского. Увидев упавшую рядом с его взводом гранату, лейтенант ледзинский накрыл ее своим телом, чтобы спасти жизни своих солдат. Будучи сам старым солдатом и, вдобавок, заядлым охотником, Ашер Ледзинский не простил Шарону гибели единственного сына и стал вынашивать идею покушения на его жизнь. Так как в ЦАХАЛе было прекрасно известно, что стреляет Ашер Ледзинский без промаха, то к нему направили одного из генералов с тем, чтобы тот отговорил старика отказаться от своего безумного плана и оставил бы Арика в живых.
Но созданная для расследования трагических событий боя у Митлы внутренняя комиссия во главе с генералом Хаимом Ласковым (тем самым, который в 1948 году отступил от Латруна, бросив взвод Шарона на верную гибель) также, как и Мота Гур, пришла к выводу, что вся ответственность за потери лежит лично на Ариэле Шароне и что он «повел себя неподобающим для командира образом».
Лишь вмешательство Бен-Гуриона, все еще симпатизировавшего молодому подполковнику, привело к тому, что в окончательном тексте отчета комиссии Ласкова многие формуллировки были смягчены, и он звучал не столь однозначно, как в своем черновом варианте.
Но для всей армии все было ясно и без отчета. Того самого Ариэля Шарона, к которому совсем недавно израильтяне относились с большим пиететом, чем древние греки к героям своих мифов, теперь все считали «последним трусом».
И с этим клеймом ему предстояло жить дальше.
Глава 7. Черная полоса
«Жизнь — это колесо: сегодня ты наверху, завтра — внизу, послезавтра снова наверху», — гласит известная арабская поговорка. Когда всматриваешься в этапы жизненного пути Ариэля Шарона, порой кажется, что эта нехитрая житейская мудрость была придумана специально «под него» — головокружительные взлеты сменялись в его судьбе стремительными падениями вниз, чтобы затем, как иногда казалось, с самого дна пропасти он снова поднялся к вершинам власти и славы.
Всем было понятно, что после трагедии у Митлы Арик больше не может командовать 202-м полком и генштаб отправил его в длительный отпуск до тех пор, пока не будет решено, что же с ним делать дальше. На церемонии передачи командования полком своему преемнику Арик под гробовое молчание поблагодарил солдат и офицеров за совместную службу, призвал почтить минутой молчания память 105 бойцов, погибших за то время, пока он был комполка, и также под гробовое молчание ушел с плаца.
Но даже в самые тяжелые и грустные периоды жизни всегда к горечи утрат примешивается сладость маленьких побед и обретений. У Арика, наконец-то, появилось время на дом и семью. Вместе с Маргалит он в эти дни приобрел дом в престижном тель-авивском квартале Цаала, где с 1948 года селилось высокопоставленные офицеры армии и спецслужб. Дом, кстати, они приобрели у Хаима Ласкова — того самого, который возглавлял комиссию по расследованию событий у Митлы. Эта покупка, правда, вызвала серьезную ссору Арика с родителями, которые надеялись, что он рано или поздно поселится в Кфар-Малале, займется сельским хозяйством и уже присмотрели для него там дом с участком.
Но самым главной радостью в жизни семьи Шарон было то, что Маргалит удалось забеременеть — удалось неожиданно, после нескольких лет хождения по докторам, которые уже махнули было на них рукой и заявили, что Арику и его жене следует, по всей видимости, проститься с мечтой о собственном ребенке.
27 декабря 1956 года Маргалит родила мальчика, которого они решили назвать Гур. Но так получилось, что беременность Маргалит совпала с тяжелой болезнью отца Арика Самуила Шейнермана, и спустя четыре дня после рождения внука, не дождавшись его обрезания, Самуил Шейнерман скончался на руках сына.
А спустя еще несколько недель командование ЦАХАЛа, наконец, решило что ему делать с «последним трусом» Ариэлем Шароном — его направили на учебу в английскую школу для высших офицеров Кимберли. Внешне все выглядело вполне пристойно: подполковник Шарон нигде толком никогда не учился, а офицеру в его звании полагалось иметь хотя бы среднее военное образование. Однако и Арик, и все остальные понимали, что таким способом генштаб попросту старается послать проштрафившегося комполка куда подальше. Да и название курсов, на которые был направлен Шарон, для него самого звучало издевательски: курсы повышения квалификации штабных офицеров. Кем-кем, а штабной крысой Шарон себя не считал!
Тем не менее, в сентябре 1957 года Шарон вместе с женой и маленьким сыном вылетел в Лондон, снял там квартиру и вскоре приступил к учебе. Однако на большей части лекций Шарон откровенно спал, а остальные просто прогуливал, предпочитая им сидение за книгой в библиотеке. Высокомерные английские офицеры, преподававшие в Кимберли, раздражали его, а их лекции вызывали презрительную усмешку.
Ну, а когда в Кимберли начали проводить семинар, посвященный Синайской компании, действия в которой английских и французских войск преподаватели считали образцово-показательными, Шарон взорвался — он слишком хорошо был знаком с ходом этой войны, чтобы согласиться с такой точкой зрения. Подойдя к карте, на которой стрелками разного цвета были показаны основные маневры израильской, французской и английской армий, Ариэль Шарон начал объяснять, что это была бездарная, совершенно лишенная творческой полководческой фантазии война. Думается, о том, какие отношения у него после этого установились с преподавателями школы для высших офицеров, рассказывать не нужно.
Летом 1958 года, окончив эти курсы так же посредственно, как он когда-то окончил среднюю шко