Вряд ли стоит удивляться и тому, что Арик редко гулял по улицам поселка, и у него почти не было друзей среди тамошних детей.
Впрочем, дело было не только в том, что он был из «тех самых Шейнерманов» — дело было и в нем самом. Толстый, неуклюжий Шейнерман-младший попросту не мог играть на равных со сверстниками ни в футбол, ни в догонялки, ни в лапту — словом, ни в одну из тех игр, где надо было быстро бегать и хорошо прыгать.
И все-таки была одна игра, где Арику не было равных — она называлась «песочные бомбы». Заключалась игра в том, что дети сворачивали из листов старых газет кулечки, наполняли их песком и бросали их друг в друга. Вот тут было выгодно оказаться в одной команде с Ариком — никто не мог метнуть песочную бомбу так далеко и точно, как он. Поэтому те, кто оказывался в противоположной команде, знали: самое главное — вывести из игры этого противного толстого Шейнермана, а дальше будет легче. Но в том-то и дело, что вывести маленького толстяка из игры было почти невозможно: Арик продолжал метать свои «бомбы», не обращая внимания на то, что в него со всех сторон летят и больно бьют по телу кульки с песком, на режущую боль от попавших в глаза песчинок…
Но в «песочные бомбы» в Кфар-Малале играли редко, и большую часть времени Шейнерман-млаший проводил с родителями — весь день он, как мог, помогал отцу и матери ухаживать за деревьями или собирать урожай и вместе с ними под вечер возвращался домой.
Вернувшись с работ в саду, его родители волшебно преображались. Они снимали с себя пропахшую землей и потом одежду, мать обряжалась в терпеливо дожидавшееся ее в шкафу нарядное платье, отец надевал белую рубашку и черные брюки, и в стенах маленького домика начинали звучать стихи русских поэтов и мелодии великих композиторов, которые отец выводил на скрипке.
Не исключено, что именно отсюда берет свои истоки то отношение к одежде, которое резко выделяло Ариэля Шарона среди большинства израильтян. Если обычно израильтяне, включая крупных бизнесменов и политиков, не придают никакого значения тому, как они одеты, и могут появиться на банкете или официальном приеме в джинсах или шортах и сандалиях на босу ногу, то Шарон в зрелые годы своей жизни уделял большое внимание своему внешнему виду. И став премьер-министром, он потребовал, чтобы все мужчины его канцелярии являлись на работу в костюмах и — обязательно — при галстуке, а женщины носили строгие английские костюмы с юбкой чуть ниже колен и туфли-«лодочки», а никак не джинсы и сандалии. В то же время, когда он устраивал для тех же сотрудников вечеринки на своей ферме, форма одежды была совершенно свободной. Впрочем, Шарон довольно долго, следуя общепринятому в Израиле поведению, ходил, что называется, в чем бог на душу положит…
Два-три раза в месяц у Шейнерманов собирались работающие в близлежащих поселках и кибуцах агрономы, учителя, врачи, и тогда в их доме играл настоящий струнный оркестр.
— Вот расширим дом, купим фортепиано, и тогда вы услышите, как потрясающе играет моя жена! — хорохорился в такие вечера Самуил Шейнерман.
— Но это будет после того, как она закончит учиться медицине, — шепотом, так, чтобы никто не слышал, добавляла Вера.
Какое-то время Вера и Самуил Шейнерман были одержимы той же мечтой, что и многие другие родители: заметив, с каким удовольствием Арик слушает музыку, они решили сделать из сына великого музыканта. Однако нанятый специально для Диты и Арика Шейнерманов за огромные деньги учитель с грустной улыбкой констатировал, что у их мальчика, увы, нет не только никаких способностей к музыке, но и вообще музыкального слуха. По настоянию Веры, он еще несколько месяцев продолжил давать Арику уроки игры на скрипке, но затем они прекратились сами собой.
Несколько забегая вперед, скажем, что любовь к звучавшей в родительском доме русской поэзии и классической музыке Ариэль Шарон пронес через всю жизнь. В течение многих десятилетий у них с женой был постоянный абонемент на концерты Тель-авивского филармонического оркестра и, если в день концерта Арика и Лили Шарон не было в зале, завсегдатаи филармонии мгновенно понимали, что в стране что-то стряслось.
Вскоре воспитательницы детского сада, а затем и педагоги в школе сообщили Вере Шейнерман, что у ее увальня-сына нет способностей не только к музыке — у него вообще нет никаких способностей! «Окончательный диагноз» Арику местные ушинские и песталоцци поставили, когда ему пришло время идти в школу. Особого выбора у Шейнерманов не было, и они отдали сына в окружную школу имени Йосефа Ароновича, расположенную в его родном Кфар-Малале. Семилетний Арик с трудом, не без родительской помощи, научился читать и писать, но было понятно, что особыми успехами в учебе он блистать тоже не будет. Ну, а когда в школе проводился «Праздник букваря», с Ариком вообще произошел полный конфуз.
При распределении ролей в школьном спектакле, учительница, учитывая невеликие способности маленького Шейнермана, дала ему состоявшую всего из шести слов роль Школьного Мела. Но в тот самый момент, когда пришел черед Арика выступать, он вдруг обнаружил, что заученные наизусть слова… начисто вылетели из его головы. Несколько секунд он, стоя на сцене, пытался вспомнить эти самые заветные шесть слов, а затем, поняв, что ему это не удается, разрыдался и бросился к матери.
— Сегодня ты плакал в последний раз в жизни! — сказал ему вечером отец. — Запомни: ты уже не ребенок — ты мужчина. А мужчина не плачет! Или плачет так, чтобы этого никто не видел!
Арик запомнил — больше и в самом деле никто и никогда не видел его плачущим.
Бывшие соученики Ариэля Шарона по школе Ароновича потом вспоминали, что учился он не то, чтобы совсем плохо, а просто «средне». Обычной его оценкой в школе было 70 баллов по стобалльной шкале, то есть, если бы дело происходило в советской школе, то считался бы «троечником». Никаких любимых предметов у него не было, и учителя держали Арика Шейнермана за недотепу и посредственность.
Вернувшись домой из школы, Арик спешил в семейный сад — помогать родителям. Уже в семь лет он активно участвовал в сборе урожая, а с десяти отец стал доверять ему охрану сада от желающих нарвать дармовые фрукты — таких было немало как среди арабов, так и среди евреев.
Понимая, что он поручил ребенку совсем не безопасную роль, Самуил Шейнерман не раз тайно наблюдал за сыном со стороны, и каждый раз оставался доволен тем, что увидел. А для того, чтобы чувствовать себя увереннее, Арик брал в сад отцовский подарок — хорошо отточенный булатный кинжал…
Если бы кто-то из жителей Кфар-Малаля заглянул в сад Шейнерманов в те часы, когда его сторожил Арик, он бы, наверное, очень удивился тому, что увидел. А посмотреть, нужно сказать, было на что. Превратившийся из мальчика в подростка Арик Шейнерман с поразительной ловкостью, каждый раз все быстрее и быстрее лазал по деревьям, затем с совершенно противоречащей всей его фигуре стремительностью обегал родительские владения, после чего вдруг начинал делать одно сальто-мортале за другим, а заканчивал упражнения тем, что… садился в шпагат. Так, подальше от посторонних глаз, 12-летний Шарон пытался бороться с собственным телом и выработать в себе те качества, которых, как казалось, начисто лишила его природа. Стоило так же посмотреть и на то, с какой точностью метал Арик на несколько метров кинжал, научившись со временем с ходу, почти не целясь, поражать им любую цель…
Помимо этого в те годы Арик много читал: из каждой поездки в Тель-Авив отец привозил новые, только что переведенные на иврит книги классиков мировой литературы, и с 12 лет Ариэль Шарон жадно, взахлеб зачитывался ими; в первую очередь, разумеется, романами Дюма, Купера, Майн-Рида и Буссенара, воображая себя то д’Артаньяном, то графом Монте-Кристо, то капитаном Сорви-головой — тем, кем ему, по сути дела, и предстояло стать спустя десять с небольшим лет.
В 1941 году, когда ему исполнилось 13 лет, Арик Шейнерман закончил шесть классов начальной школы им. Ароновича, и родители записали его в престижную и безумно дорогую частную тель-авивскую школу «Геула», где к тому времени уже два года училась его старшая сестра Дита.
Записав детей в среднюю школу, да еще в такую, как «Геула», Шейнерманы в очередной раз бросили вызов своим соседям по поселку, убежденным, что лучшей школой для «нового», живущего на своей земле еврея, является сама жизнь. Шесть классов образования считалось вполне достаточным для мальчика, дальше он активно включался в работу на земле, либо, в крайнем случае, направлялся в ремесленное училище для получения какой-либо профессии. Продолжали учебу обычно лишь «вундеркинды» — дети, подававшие большие надежды, а Арик Шейнерман таковым явно не числился. Ну, а уж в частные школы своих отпрысков отдавали только «буржуи».
Впрочем, Вера и Самуил Шейнерман к тому времени и не скрывали, что живут гораздо зажиточнее всех своих соседей. В качестве агронома Самуил Шейнерман зарабатывал немалые деньги, да и семейное хозяйство приносило ему хороший доход — его средний заработок в год составлял около 200 палестинских лир, то есть, как минимум, в четыре раза превышал заработки остальных жителей Кфар-Малаля. О том, что Шейнерманы не жалуются на доходы, свидетельствовало и то, что они, наконец, расширили и обустроили дом, в котором были такие предметы роскоши как книги, патефон и даже радиоприемник. Стоило ли удивляться тому, что их дети учатся в частной школе?!
Но в школе «Геула», где учились, в основном, дети бизнесменов и высокопоставленных чиновников и которую в разные годы закончили Рафаэль Реканати, Тед Арисон, Ицхак Модаи, Шимон Перес и многие другие будущие израильские политики и бизнесмены, Арик и Дита Шейнерман снова оказались «белыми воронами». Несмотря на все усилия родителей, они были одеты куда скромнее, чем их одноклассники, да и сам мир, из которого они пришли в эту школу, предназначенную для тель-авивской золотой молодежи, их образ жизни был чужд и непонятен их соученикам.