В тот же вечер была назначена церемония прощания Шарона с командованием округом. На этот вечер по традиции были приглашены все высокопоставленные офицеры, с которыми довелось служить Шарону, мэры городов, входящих в состав его округа, вожди дружественных бедуинских племен и — уже исключительно по инициативе Шарона — несколько журналистов. Играла музыка, официанты разносили шампанское, на столах были разложены всевозможные бутерброды… И, само собой, после множества тостов в честь уходящего в отставку начальника округа слово было предоставлено «виновнику торжества».
То, что произошло дальше, мог сделать только Ариэль Шарон, и он это сделал.
— Как вы, наверное, догадываетесь, друзья, — начал Шарон, — я ухожу из армии не по своей воле. Нет, я полон сил, у меня, слава Богу, еще работает голова, и я вполне мог бы продолжить служить стране и народу…
После этого вступления журналисты, которые уже решили, что ничего, кроме заметки в двадцать строк с заголовком «Генерал Шарон попрошался с товарищами по службе» они после этого вечера не напишут, насторожились и потянулись к своим блокнотам.
Заметив это, Арик удовлетворенно улыбнулся и продолжил:
— Да, многие хотели, чтобы я остался в армии, и просили меня об этом. Но нынешний начальник генштаба и руководство нашей системой обороны вытолкнули меня из ее рядов. Таким образом они отомстили мне за то, что я всегда говорил то, что думал; за то, что я не боялся критиковать их, когда считал, что они не правы и что принимаемые ими решения могут обернуться тяжкими последствиями для страны… Сегодня я с удовлетворением констатирую, что никогда не принадлежал ни к какой военной или политической клике внутри армии. И это значит, что мои руки чисты. И не только чисты, но и свободны. Думаю, будет только естественно, если я после ухода из армии продолжу служить родине, вносить свой вклад в ее безопасность и обороноспособность, но уже на другом поприще…
На следующий день все газеты поместили на первых полосах эту речь Шарона. И в этот же день Шарон получил от начальника генштаба Давида Элазара приглашение на прощальный банкет в его честь — это тоже было одно из ритуальных мероприятий, которыми всегда сопровождалась отставка того или иного генерала. Шарон, не раз бывавший на подобных банкетах и ненавидевший царившую там атмосферу фальши и лжи, в ответ направил Элазару короткую записку.
«Не вижу никакого смысла принимать участия в банкете в мою честь, — написал он. — Желаю вам на нем хорошо выпить и закусить. Что же касается часов, которые вы дарите всем выходящим в отставку генералам, то можете прислать их по почте».
Теперь из всего длинного ряда прощальных церемоний оставалась только одна — в самом генштабе. Она была назначена на тот же день — 16 июля.
Председательствовавший на ней Моше Даян поблагодарил Ариэля Шарона за верную службу отчизне, пожелал ему дальнейших успехов на жизненном пути, и Арик решил больше скандалов не устраивать, а проявить сдержанность.
— У меня есть только одна, последняя просьба, — сказал Шарон, когда Даян закончил говорить. — Я прошу не списывать меня до конца из армии, а оставить в запасе — чтобы в случае, если я вдруг понадоблюсь стране, я мог бы вернуться в строй и занять свое место на поле боя…
— Ну что ж, — сказал министр обороны Моше Даян, обводя всех присусвтующих своим единственным глазом, — думаю, эту просьбу генерала Шарона мы можем удовлетворить, а?!
Даян выполнил свое обещание, несмотря на резкие возражения Дадо: согласно подписанному им приказу, в случае возникновения чрезвычайной ситуации Шарон должен был стать командиром 143 резервной танковой бригады.
Как верно заметил Владимир Фроммер в своей книге «Кому нужны герои», этот приказ является, возможно, самой большой заслугой Моше Даяна перед Государством Израиль и еврейским народом.
Глава 12. Десант в политику
Прорыв в политику, Ариэль Шарон готовил столь же тщательно, как когда-то операции своего легендарного 101-ого отряда. И прорыв этот должен был стать таким же дерзким, как эти операции — за годы службы в армии Арик привык быть на первых ролях, контролировать ситуацию, брать на себя принятие важнейших решений и на новом поприще отнюдь не желал быть статистом. Нет уж, считал он, если становиться политиком, то из тех, кто влияет на судьбу страны, определяет ее будущее, стоит у рычагов власти — иначе овчинка просто не стоит выделки.
Но как это сделать, если правый политический лагерь, с которым он был намерен связать свое будущее, с момента создания государства безвылазно сидит в оппозиции и занимается лишь тем, что беспрестанно критикует все инициативы израилських социалистов? Ответ лежал на поверхности — нужно коренным образом изменить политическую ситуацию в стране и привести этот лагерь к власти. Дело оставалось за «сущим пустяком»: придумать, как это сделать, если большинство народа попросту не верит в то, что правые могут управлять страной — и из-за отсутствия у них необходимого опыта, и из-за нехватки в их рядах харизматичных лидеров, и из-за хорошо известных всем бесконечной грызни в их собственных рядах!
Ситуация в израильской политике в тот момент была следующей.
На левом фланге находился блок «Маарах», состоящий из социалистической партии МАПАЙ, которая была переименована в «Аводу» (Рабочую партию), и прокоммунистического МАПАМа. Суммарно этот блок имел 56 мандатов.
В союзе с ними находились религиозная партия «Агудат Исраэль» с ее 4 мандатами и национально-релиигозная партия МАФДАЛ с 12 мандатами. Остальные левые партии «Маарахом» к власти не допускались, и их можно было не учитывать.
Ядро правого фланга, в свою очередь, состояло из образовавшегося на основе союза партии Менахема Бегина «Херут» и «Либеральной партии» блока ГАХАЛ, получившего на выборах 1970 года 26 мандатов. Относительно правой ориентации придерживались также партии «Государственный список» (4 мандата), и «Свободный центр» (2 мандата). Таким образом, суммарно у этого лагеря было 32 мандата из 120 — слишком мало для того, чтобы предъявлять претензии на власть. Но если объединить все партии этого лагеря, если повести их на выборы единым фронтом и убедить народ в том, что социалистические методы управления экономикой тормозят развитие страны, являются одной из главных причин непрофессионализма, протекционизма и коррупции, пронизавших всю страну сверху донизу, то уже на ближайших выборах правые вполне могут на равных бросить перчатку левым.
Эта идея — создания единой правой партии — родилась у Арика во время просиживания пасторальными июньскими вечерами на кухне фермы «Шикмим» и вскоре целиком захватила его. Сложность ее реализации заключалась прежде всего в том, что все лидеры правых партий ненавидели друг друга смертельной ненавистью — пожалуй, даже куда большей, чем своих оппонентов-социалистов. Политические счеты в их взаимоотношениях накладывались на личные, все это умножалось на огромные амбиции. В результате было трудно представить, что, к примеру, лидер ГАХАЛа Менахем Бегин сядет за один стол со своим бывшим другом, а ныне непримиримым врагом лидером «Свободного центра» Шмуэлем Тамиром — эти двое уже издали шарахались друг от друга, избегая даже случайной встречи.
Арик понимал: приди он со своей идеей об объединении к лидеру любой правой партии, тот над ним просто посмеется. Более того: если он даже осторожно выдвинет эту идею в политических кулуарах, то те же Бегин и Тамир сделают все, чтобы зарубить ее на корню, прежде, чем она станет достоянием широкой публики. А значит, у него не оставалось никакого другого выхода, как сначала самому выйти к этой широкой публике, познакомить со своей идеей народ и таким образом поставить политиков перед фактом ее существования. В этом случае, предполагал (и правильно предполагал) Шарон, ни один из правых политиков не захочет публично выступить в роли противника единства. Они невольно втянутся в навязанный им бой, а дальше нужно будет действовать по ситуации.
Придя к этому выводу, Арик начал действовать. Продав две тонны зерна, оставленного на ферме ее прежними хозяевами, он снял 17 июля 1973 года зал в тель-авивском Доме журналистов и сообщил его администрации, что собирается провести пресс-конференцию.
Несмотря на то, что он не разослал сообщения о готовящейся пресс-конференции в газеты, слухи о ней мгновенно распространились по всем редакциям, и в назначенный час в зале буквально яблоку было негде упасть — все хотели знать, что же скажет в предверии выборов генерал, который лишь два дня назад с таким скандалом ушел из армии.
В «Маарахе», естественно, решили, что Арик намерен сообщить на этом брифинге о своем присоединении к одной из правых партий, и поставили на входе в Дом журналистов своих людей. Эти активисты блока «Маарах» вручали каждому входившему в зал копию партбилета Шарона, свидетельствовавшего о его принадлежности к социалистической партии МАПАЙ, к тому времени уже называвшейся просто Рабочей партией — «Авода». С помощью этого нехитрого приема руководство «Маараха» надеялось представить Шарона в качестве беспринципного интригана, с легкостью меняющего свои политические взгляды.
Но Арик умело обратил этот трюк «Аводы» против нее самой.
— Я знаю, — сказал он, — у всех собравшихся в этом зале есть копия моего партбилета. Но и все вы знаете, что без принадлежности к социалистической партии в нашей стране давно уже невозможно сделать достойную карьеру ни в одной области жизни — даже если ты этого вполне заслуживаешь. В результате многолетнего господства социалистов, членство в их партии, а не талант и личные достоинства человека, стали пропуском в высшие эшелоны власти. И потому в начале я хотел бы сообщить всем присутствующим, что давно уже видел в своем членстве в этой партии пустую формальность, выполнить которую меня просто принудили. И так же давно в душе я поддерживаю многие идеи правого лагеря.
Поняв, что сумел завладеть вниманием журналистов, Шарон продолжил:
— Я верю в то, что власти социалистов в нашей стране существует вполне реальная альтернатива. Израиль называет себя демократической страной, но у нас очень странная демократия — демократия, при которой смена у руля власти одной партии другой считается почти невозможно