й. Ни в одной подлинно демократической стране невозможно представить, чтобы ею в течение десятилетий управляла одна и та же партия, причем не возникало даже угрозы смены ее у власти. Я верю в то, что на основе объединения всех правых сил можно создать новую партию, которая положит конец власти большевиков (да, именно это слово тогда произнес Шарон — Авт.) в Израиле. Да, основой этой будущей единой правой партии, конечно, должен стать ГАХАЛ, но к ней должны примкнуть и все остальные правые силы. И тогда мы докажем обществу, что пришло время перемен, что пора отказаться от закосневшей социалистической идеологии, что к власти должны прийти новые люди…
Арик собирался дальше говорить об идеологической платформе будущей партии, но ему не дали этого сделать — журналисты начали забрасывать его вопросами о том, каким образом он собирается достигнуть этого объединения, обсуждал ли он эту свою идею с кем-то из лидеров правого лагеря, на сколько мест в Кнессете, с его точки зрения, может рассчитывать такая новая партия и т. д.
Шарон честно признался, что ни с кем из политиков идею объединения пока не обсуждал, но собирается это сделать в ближайшее время и верит в то, что она будет воспринята положительно.
18 июля — второй раз в течение одной недели — Шарон снова стал главным героем первых полос всех израильских газет. Его идею обсуждали всюду — в Кнессете, в партийных коридорах, в кафе, на автобусных остановках. Одни горячо поддерживали его, другие столь же горячо осуждали, но равнодушных не было.
Сам Шарон вспоминал, как на следующий день он вместе с женой и детьми выбрался на один из Синайских пляжей. Рядом с ними на песке расположилась семья, у которой был транзисторный приемник, и из него доносились звуки какого-то политического радиошоу. Шарон вдруг услышал, как, обсуждая его идею, один из самых маститых израильских политиков, называет ее утопией и бредом, и объясняет, что подобный бред мог родиться только в голове такого «сопляка в политике», как Ариэль Шарон. В эти минуты, по словам Шарона, ему от стыда очень хотелось зарыться с головой в песок и единственное, что этому мешало — его солидные габариты.
Тем не менее, вернувшись с пляжа, Шарон созвонился с входившим в партию «Херут» Эзером Вейцманом и заручился у него поддержкой своей идеи — ему даже удалось выбить из Вейцмана обещание, что если Бегин воспротивится объединению, то Вейцман пойдет против него и станет угрожать своим выходом из партии. Первый шаг, таким образом, был сделан, но впереди Арика ждало самое трудное испытание — встреча с лидером «Херута» Менахемом Бегиным.
С момента их знакомства в иерусалимской гостинице «Царь Давид» в Иордане утекло уже немало воды, и в начале 70-х годов Арик стал частым гостем в маленькой, обставленной старой мебелью квартирке Бегина в Тель-Авиве. Той подлинной дружбы, которая у него была с Бен-Гурионом, между ними не возникло, но Шарону нравилось бывать у Бегина, нравилось беседовать с этим интеллигентным и европейски образованным человеком на разные темы, и Бегин всегда подчеркивал, что двери его партии открыты для Арика и тот может рассчитывать на самое высокое место в ее списке.
Но Арик прекрасно понимал, что одно дело вести разговоры за чашкой кофе с пирожными и совсем другое — встретиться с Бегиным в качестве лидера крупнейшей правой партии и обсуждать с ним вполне конкретную идею. И он не ошибся в этих своих предположениях.
Менахем Бегин встретил Ариэля Шарона в своей партийной цитадели — самом высоком на тот момент здании в Тель-Авиве, получившем в честь Зеэва Жаботинского название «Мецудат Зеэв» — «Крепость Зеэва». Впрочем, при желании это название можно было перевести и как «Волчья крепость».
Когда Арик вошел в кабинет Бегина, в нем уже сидело несколько видных деятелей «Херута». Бегин начал разговор с того, что идея у Арика, конечно, интересная, но прежде, чем ее обсуждать, он хотел бы быть уверенным, что Шарон, пытаясь ее реализовать, будет учитывать политические интресы блока ГАХАЛ. А посему он готов обсуждать с Ариком идею создания единой правой партии только после того, как Шарон официально присоединится к одной из входящих в этот блок партий — либо к «Херуту», либо к «Либеральной партии».
Шарон с ходу разгадал сущность этого маневра Бегина — тот хочет снова воспользоваться его именем в предвыборной кампании, а заодно контролировать каждый его шаг, все его переговоры с лидерами других партий и, в случае, если Бегину что-то не понравится, он сумеет связать его по рукам и ногам партийной дисциплиной.
— Я думаю, — сказал он вслух, — это было бы неправильным шагом. В том-то и дело, что сейчас я не принадлежу ни к одной из партий, и потому никто не может обвинить меня в том, что, призывая к объединению, я просто действую на руку конкретным людям. Поэтому я бы не хотел спешить со вступлением в ту или иную партию, но готов стать членом сразу объединенной партии или блока.
— Что ж, — сказал Бегин, — тогда и мы не хотим спешить с обсуждением твоей идеи…
Уже на улице Шарон понял, что и в самом деле вел себя как мальчишка — не сумев проявить необходимой для политика гибкости, он, по сути дела, испортил отношения с Бегиным и потерял ГАХАЛ. А без ГАХАЛ предпринятое им начинание просто теряло смысл.
Достав из кармана монетку, Шарон подошел к ближайшему телефону-автомату, позвонил Бегину и сказал, что вел себя не очень умно, был неправильно понят и потому хотел бы еще раз, как можно скорее встретиться с ним и объясниться.
Вторая встреча между двумя политиками, один из которых считался гроссмейстером политических шахмат, а второй — начинающим, не имеющим даже третьего разряда игроком, произошла в тот же день вечером в кабинете Бегина в Кнессете. На этот раз разговор шел с глазу на глаз и, принеся свои извинения за непродуманные слова, Шарон сказал, что, конечно же, в самом ближайшем будущем он намерен присоединиться к ГАХАЛу и готов публично заявить об этом, но хотел бы в ответ получить разрешение — именно разрешение! — Бегина на встречу с лидером «Свободного центра» Шмуэлем Тамиром.
— Ну что ж, — милостиво сказал Бегин, — можешь с ним поговорить. Хотя лично я думаю, что говорить с этим типом не о чем, и ты сам скоро в этом убедишься. И не тяни со вступлением в партию — до выборов осталось совсем немного.
Арик вышел из Кнессета чрезвычайно довольный собой.
— А ведь вам шах, товарищ гроссмейстер! — с улыбкой подумал он, садясь в машину.
В начале августа 1973 года на пресс-конференции, состоявшейся во все том же Доме журналистов Ариэль Шарон объявил о своем присоединении к «Либеральной партии» и показал журналистам новенький партбилет.
Выбор «Либеральной партии» в качестве политического трамплина был, разумеется, не случаен — у этой партии не было единого сильного лидера, и в ее рядах Арик мог чувствовать себя относительно свободно, в то время как в «Херуте» все подчинялись диктату Бегина, подпадая под его обаяние и признавая силу его личности.
В этот момент переговоры о создании объединенной партии правого лагеря уже шли полным ходом, и у нее уже даже появилось название — «Ликуд». В переводе на русский это слово означает «сплочение, объединение».
В напряженных переговорах с будущими соратниками и пролетел весь август. Первоначальный расчет Шарона оказался верным: лидеры всех правых партий понимали, что отказаться от идеи объединения, значит, стать в глазах своих сторонников предателями общего дела и совершить политическое самоубийство. Вскоре о своем присоединении к «Ликуду» сообщили партия «Государственный список» и внепарламентское, но пользующееся большим влиянием в среде израильской интеллигенции движение «Рабочая группа по развитию Израиля».
Как и предсказывал Бегин, все уперлось в лидера «Свободного центра» Шмуэля Тамира.
Профессиональный адвокат, Тамир вникал во все детали будущего договора об объединении и, вдобавок, торговался за места в списке, как цыган на базаре. Несмотря на то, что его партия обладала всего двумя мандатами в Кнессете, Тамир требовал, чтобы ей предоставили 4 позиции в числе тех 35 мест в Кнессете, на которые намеревался претендовать «Ликуд».
Наконец, устав от бесконечных споров с Тамиром, Арик договорился, что «Свободному центру» будут предоставлены 6, 16, 29 и 35-е места в списке. Расценив эту договоренность как победу, он вместе с Эзером Вейцманом направился к Бегину. По дороге Шарон договорился с Вейцманом о том, что если Бегин отвергнет такой вариант списка, то они оба выставят ему ультиматум — либо он идет на союз со «свободным центром», либо они оба покидают ГАХАЛ.
Разумеется, Бегин назвал требования Тамира наглостью, но еще больше он возмутился тем шантажом, к которому решили прибегнуть Шарон и Вейцман. В «Мецудат Зеэв» вспыхнул скандал, и, поняв, что они погорячились, два самых прославленных генерала израильской армии пошли на попятную.
— На самом деле, — сказал Шарон, когда страсти чуть поутихли, — я не понимаю, почему бы нам не дать Тамиру эти места? Да, его требования велики, но приемлемы. В конце концов, я почти уверен, что мы получим не 35, а 40 мандатов. Если хотите, я согласен занять в общем списке 38-е и даже 40-е место!
— Дело не в этих местах, Арик! — объяснил ему Бегин. — Дело в том, что Тамир идет на откровенный шантаж, а если ты в политике один раз поддашься шантажу, то пиши — пропало: аппетиты шантажиста будут расти. Ты же вместо того, чтобы умерить этот аппетит, почему-то попытался шантажировать нас…
Шарону пришлось снова вернуться за стол переговоров с Тамиром, и на этот раз они сошлись на том, что «Свободный центр» получит 8, 16, 29 и 36 места в общем списке.
11 сентября 1973 года Шмуэль Тамир вместе со своей женой Рут явился в «Мецудат Зеэв», чтобы подписать соглашение об объединении. В последний момент Тамир попытался выкинуть еще один фортель: он потребовал внести в договор пункты, освобождающие его в ряде случаев от соблюдения коалиционной дисциплины и дающие ему право голосовать так, как он хочет, независимо от того, какой позиции придерживается по данному вопросу единый блок правых партий.