Два последующих дня войны — 7 и 8 октября — у Ариэля Шарона ушли на бесконечные конфликты с командующим фронтом Шмуэлем Гоненом и начальником генштаба Давидом Элазаром.
По общепринятой версии, отношения между Шмуэлем Гоненом и Ариэлем Шароном натянулись во время их первой встречи — после того, как Шарон обрушился с резкой критикой на своего преемника на посту командующего Южным округом. Дескать, по мнению Шарона, успех египтян в первые часы войны в значительной степени объяснялся тем, что Городиш неверно расположил танки и артиллерию — если бы он выдвинул их ближе к Суэцу, то можно было удержать фронт до подхода основных сил и с 240 танками. Понятно, что Городиш был в бешенстве от самого тона Шарона, который теперь был его подчиненным, и решил сделать все, чтобы «поставить Арика на место».
Однако по имеющейся у автора этих строк (но неподтвержденной никакими документами) информации, на самом деле все было куда проще и драматичнее одновременно.
Во время этого разговора с глазу на глаз Шарон предложил Городишу на время войны — и только на время войны! — поменяться местами: он примет командование Южным фронтом, а Гонен станет командиром танковой бригады. Такой обмен должностями выглядел вполне естественно: в отличие от Городиша, Арик командовал Южным округом не месяц, а почти четыре года, он лучше знал местность, у него не было проблем в общении с личным составом. И если бы Городиш принял предложение Шарона, он выглядел бы очень достойно: как человек, сумевший ради общей для всех цели наступить на горло собственному самолюбию.
Но в том-то и дело, что наступать на горло собственному самолюбию молодой генерал Шмуэль Гонен как раз не умел, и потому предложение сдать на время полномочия командующего фронтом воспринял как личное оскорбление, а самого Арика стал считать с этого момента своим заклятым врагом.
Пытаясь свести счеты с Шароном, Городиш попытался убедить начальника генштаба Элазара (который, как уже не раз говорилось выше, тоже крайне неприязненно относился к Шарону) расформировать его бригаду, передав ее подразделения в качестве подкрепления бригадам генералов Авраама Адана и Альберта Мандлера, а самого Арика сделать «мальчиком на побегушках» при штабе фронта. С огромным трудом Шарон отстоял право своей бригады на существование, после чего ему было приказано развернуть танки в центре полуострова и не двигаться, дожидаясь дальнейших указаний.
Шарон предложил со ста танками совершать ночной прорыв к осажденным бункерам и вывезти находящихся там бойцов, но ему в этом было отказано. (Шарон не знал, что до него подобный прорыв уже попытался предпринять полковник Ягури, и это закончилось тем, что все его танки были уничтожены, а сам Ягури попал в плен).
Арик не успокоился и выдвинул план форсирования Суэцкого канала — и снова получил отказ.
Когда же Городиш предложил свой план форсирования канала, по которому танки Адана должны были прорваться к тем самым мостам, которые навели египтяне и по ним перейти на его Западный берег, Шарон назвал этот план «идиотским» и объяснил почему: египетские мосты были рассчитаны на легкие советские танки и просто не выдержали бы тяжелых «Шерманов». После того, как затеянная 8 октября по инициативе Городиша и Дадо контратака на севере Синая провалилась, а бригада генерала Адана понесла в ней огромные потери, Шарон снова не удержался и высказал Городишу все, что он думает о его таланте тактика и стратега, после чего отношения между двумя генералами натянулись до предела.
К утру 9 октября Шарон больше всего напоминал русский самовар — большой, пузатый, он постоянно кипел от ярости, и даже офицеры его штаба старались держаться от него подальше, чтобы он не обжег их взглядом или не выплеснул на них кипяток своего гнева. В половине десятого утра того памятного дня египтяне предприняли первую атаку на позиции его бригады. Танковый батальон под командованием Тувьи Равива заставил египетские танки повернуть назад, однако Шарон на этом не успокоился — забыв о том, что ему приказано оставаться на месте, он велел Равиву развивать успех, то есть броситься в погоню за египтянами.
Равив приказ выполнил и вскоре лоб в лоб столкнулся с превосходящими силами противника. Потеряв 25 танков, комбат вынужден был отступить. Но тут Шарон решил ввести в бой целый танковый полк…
Как раз в этот момент на фронт, специально, чтобы навестить Шарона, прибыл главный раввин ЦАХАЛа генерал Шломо Горен. Шарон предложил Горену вместе с ним принять участие в бою, и тот согласился. Когда через несколько часов в расположение 143-й танковой бригады прибыл командующий фронтом Городиш, чтобы посмотреть, как идут дела у Шарона, на КП того застать не удалось. Городиш на своем джипе отправился искать комбрига, и через четверть часа ему открылась почти сюрреалистическая картина…
На пустынных просторах Синая шел ожесточенный бой между десятками египетских и израильских танков. Между этими танками, то и дело маневрируя и увертываясь от рвущихся рядом с ним снарядами, носилась открытая машина Арика, который, стоя на ней во весь рост, отдавал по рации приказы танкистам. Рядом с ним спокойно, как ни чем не бывало, сидел главный армейский раввин Шломо Горен и читал нараспев псалмы Давида…
Вскоре египтяне побежали. Шарон начал их преследовать и остановился лишь тогда, когда Городиш пригрозил ему по рации, что если он не прекратит атаку, то пойдет под трибунал. В результате этого отчаянного рейда танки Шарона продвинулись вперед на несколько километров и заняли новые позиции, всего в восьми километрах от канала.
Потери египтян составили 80 танков, но и бригада Шарона суммарно потеряла 50 своих танков и боевых машин. И, тем не менее, это был первый успех израильской армии на Южном фронте с начала войны, и слухи о том, что «Арик наконец-то дал прикурить арабам» мгновенно разнеслись по всем частям.
Городиш же был в бешенстве — Арик нарушил отданный ему приказ, ввязался в бой, которого вполне можно было избежать, и понес в нем, как он небезосновательно считал, слишком большие потери. Бросив Арику в лицо, что он с ним еще разберется, Городиш улетел в Тель-Авив на заседание генштаба.
Между тем, в этот день произошло еще одно событие, которому в итоге и предстояло определить ход войны.
Не обратив особого внимания на угрозы Городиша, Шарон выслал вперед небольшую разведгруппу, дав ей задание выяснить, где именно закрепились египтяне. Каково же было его удивление, когда командир этой группы доложил ему, что они доехали до восточного берега Суэцкого канала… не встретив на пути ни одного египетского солдата. Причем к каналу они выехали в районе Большого Горького озера, точно в том самом месте, где Шарон еще в бытность командующим Южным округом подготовил проход для танков, который он сам назвал «проходным двором».
Услышав донесение командира разведчиков, Шарон не поверил своим ушам. Схватив карту, он начал сверять по ней место, где находилась разведгруппа, вновь и вновь требуя по рации от ее командира назвать ему ориентиры. И, наконец, он убедился, что все сходится: путь «к проходному двору» действительно был открыт. Объяснялось это тем, что, занимая позиции в строгом соответствии с указаниями своего командования, 2-ая и 3-я египетские армии «забыли» сомкнуть свои фланги и между ними образовался узкий, никем не охраняемый «коридор», через который вполне могли пройти танки — так же, как прошло несколько боевых машин разведгруппы.
Поняв, какая неслыханная, небывалая удача свалилась ему прямо в руки, Шарон немедленно связался с Городишем и, забыв на радости об их разногласиях, стал взахлеб рассказывать ему об открытии сделанных его разведчиками. Шарон просил «о малом» — дать ему разрешение продвинуться со своими танками по этому «коридору» до канала, форсировать его и оказаться на другом берегу, в тылу у египтян.
Но самая большая проблема Городиша как раз и заключалась в том, что, не имея опыта командования фронтом, он больше всего боялся допустить ошибку, чтобы потом на него не свалили вину за все провалы и просчеты на Южном фронте, а потому согласовывал каждый свой шаг с начальником генштаба Давидом Элазаром. И в этой его нерешительности, неспособности принимать решения и брать за них ответственность, и заключалась его самая главная ошибка.
Выслушав сообщение Шарона, Городиш приказал ему никаких действий до указаний генштаба не предпринимать.
Шарон, однако, не успокоился и решил связаться с генштабом через голову командующего фронтом. Особые надежды он возлагал на Талика — командующего бронетанковыми войсками, героя Шестидневной войны генерала Исраэля Таля, который должен был понять его лучше, чем кто-либо другой. Но до Таля ему дозвониться не удалось, а тем временем Городиш уже прибыл в находящийся глубоко под землей бункер, в котором на время войны разместился генштаб.
Рассказав Элазару о том, что Шарон утром нарушил приказ, бросил свои полки в атаку, сломал линию фронта и сильно продвинулся вперед, Городиш потребовал немедленно отстранить Арика от командования бригадой. Вслед за этим Городиш, правда, рассказал и о том, что разведка Шарона вроде бы обнаружила свободный проход к каналу, и теперь тот просит разрешить ему через него ворваться на Западный берег.
Члены генштаба как раз обсуждали ситуацию на Южном фронте, когда в бункер вошел министр обороны Моше Даян. Он так и не оправился до конца от пережитого в начале войны шока, но несколько успокоился и, заняв роль стороннего наблюдателя, меланхолично наблюдал, как Дадо командует армией. Услышав, что речь идет о Шароне, Даян поинтересовался, что тот в очередной раз вытворил.
— Он нарушил приказ, постоянно врет в донесениях командующему фронту, — объяснил Элазар.
— Ну, для Арика это не ново! — усмехнулся Даян. — А чего он хочет, этот Арик?
— Просит разрешить ему форсировать канал, утверждает, что нашел проход, который никто не защищает…
— На вашем месте я бы ему дал такое разрешение, — промолвил Даян. — Сможет перейти на тот берег и закрепиться на нем — честь ему и хвала. Не сможет — что ж, значит, мы потеряем еще 200 танков вместе с Ариком.