Многие недоброжелатели Шарона убеждены, что он специально направился на совещание, сидя на люке БМП и не надев каску — чтобы все видели его перебинтованную голову. По их мнению, в этом «дешевом трюке» в очередной раз проявилась склонность Арика к самолюбованию и красивым жестам. Не исключено, добавляют они, что Арик, усиленно создавая себе имидж раненного в боях героя, преследовал и политические цели — он знал, что на фронте работает немало фотокорреспондентов и надеялся, что публикация его героических фотографий на страницах газет приведет к росту и его личной популярности, и популярности партии «Ликуд» в целом. Сам Арик также усиленно подозревал Бар-Лева в том, что, не давая ему обрести лавры победителя, тот преследует чисто политические цели.
Когда Арик прибыл на указанный ему КП, только Моше Даян поздравил его с успешной переправой в Африку — все остальные хранили гробовое молчание. Само совещание решили проводить на открытом воздухе — генералы просто развалились на песке в позе охотников со знаменитой картины Перова. Но, как пишет в своих воспоминаниях Моше Даян, несмотря на внешне непринужденную обстановку, атмосфера на совещании была крайне накаленной. Генерал Шмуэль Гонен после оскорбительной шутки Шарона насчет записки вообще не желал с ним разговаривать, а Бар-Лев с самого начала повел разговор в саркастическом тоне, разыгрывая из себя отца, который пытается объяснить шалунишке-сыну, что далеко не всегда тот должен получать ту игрушку, которую он хочет.
— Я понимаю, Арик, что тебе очень хочется погулять по Африке, но сначала нужно сделать домашнее задание, — сказал Бар-Лев. — А какое у тебя было домашнее задание? Расширить «коридор»! И его ты почему-то выполнить не сумел, зато у «Китайской фермы» мы понесли страшные потери…
Начался спор, в ходе которого каждый из участников совещания отстаивал свою точку зрения, но все вместе — кроме Моше Даяна — хором обвиняли Арика в том, что он все сделал не так, как было нужно. Глубоко уязвленный этими упреками Шарон, в свою очередь, доказывал, что никакого дополнительного коридора для переброски бригады Адана на западный берег не нужно, и вполне можно обойтись тем, что есть.
В 14.00, так и не придя ни к какому конкретному решению, Элазар и Бар-Лев направились к ожидавшему их вертолету. Однако Моше Даян, который должен был лететь с ними, неожиданно заявил, что остается, и лукаво добавил, что ему… хочется погулять по Африке.
Вместе с Шароном он на БМП добрался до берега Суэцкого канала, где в эти минуты, наконец, установилась тишина — обе стороны слишком устали, чтобы продолжать бой. Впрочем, мертвой эту тишину назвать было никак нельзя — саперы продолжали соединять между собой понтоны, наводя прочный мост через канал. Даян с Шароном на плоту перебрались на западный берег Суэца, где Арик предложил министру обороны джип, но тот от него гордо отказался — Даяну хотел пройтись пешком.
Во время этой прогулки Даян еще раз убедился в том, что Арик не слишком преувеличил успехи своих десантников и танкистов на африканском берегу канала, и с этим ощущением и улетел в Тель-Авив, где проходило очередное заседание генштаба.
На этом заседании Бар-Лев выглядел почему-то куда более оптимистичным, чем всего несколько часов назад в штабе фронта. Теперь, когда значительные силы противника на восточном берегу Суэца были уничтожены, а остальные скованы по рукам и ногам, и пришло, по его мнению, время для переправы на африканский берег бригады Авраама Адана. При этом Бар-Лев добавил, что после всего происшедшего больше не полагается на Шарона и присоединяется к требованию Городиша отстранить его от командования бригадой. Тот факт, что в генштабе Бар-Лев придерживался совершенно иной позиции, чем на совещании в штабе фронта, а также его требование об отстранении Шарона доказывает, что подозрения Арика по поводу того, что Бар-Левом двигали политические интересы, были не столь уж безосновательны.
В последующие два дня в Африку двинулись все новые подкрепления, включая танкистов бригады Адана. Легко подавив сопротивление небольших сил египтян, Шарон и Адан подошли к египетскому городу Исмаилия и перерезали дорогу, по которой поступало снабжение египетским войскам, оставшимся на Синайском полуострове. Вскоре израильские танки вышли на великолепно уложенное шоссе к дорожному указателю, на котором значилось: «Каир. 100 км».
Путь на столицу Египта был открыт…
А через Суэцкий канал продолжали идти израильские танки и переброшенные им из-под Иерусалима в качестве подкрепления дополнительные мотопехотные подразделения.
«Арик — мелех Исраэль!» было выведено на этих танках.
«Арик — мелех Исраэль!» — восторженно повторяла топчащая египетскую землю пехота.
И только тогда, 19 октября, до египтян, наконец, начало доходить, что же именно произошло: израильские танки рвутся к Каиру, а основная часть их армии заперта противником с двух сторон в Синае. Президент Египта Анвар Садат потребовал от своих генералов уничтожить подразделения ЦАХАЛа, а самого Шарона захватить в плен и доставить в Каир, чтобы он мог повесить его на главной площади города. Но те в ответ только развели руками — у них попросту не было достаточно солдат и техники, чтобы выполнить этот приказ президента. А как умеет воевать Шарон, они, увы, хорошо знали по опыту Шестидневной войны…
«Все, что я видел тогда и пережил, запомнилось, как разрозненные фрагменты грандиозного, неизвестно кем поставленного спектакля, — вспоминает те дни Владимир Фроммер. — Вот два из них.
Холодная ночь с огромными гроздьями низко висящих звезд. Солдаты разожгли костер. Его искры, как трассирующие пули, вспыхивают и тут же исчезают во тьме. Наш командир стоит в отблесках пламени.
— Нас перебрасывают в Синай и мы поступаем в распоряжение генерала Шарона, — говорит он. И добавляет: — Это большая честь для нас всех.
Наш батальон охраняет два моста через Суэцкий канал, по которым непрерывным потоком идут подкрепления на тот берег, в Африку, где полки Шарона ломают врагу хребет. Батареи ракет типа „Сам“, причинившие нам столько хлопот, уже уничтожены, а египетская авиация бездействует. Время от времени над нами с ревом проносятся „Фантомы“ и поворачивают на север. Там идет наступление на шоссейную магистраль Исмаилия-Каир.
Справа от нас Китайская ферма, где, как допотопные чудища, застыли десятки сгоревших танков — наших и египетских…
Полдень. В мутной ряби канала, покачиваясь, как большие ленивые рыбы, то и дело проплывают трупы египетских солдат.
— Смотри, — сказал товарищ и тронул меня за руку. К переправе медленно двигались тупорылые „Шерманы“. Впереди ехал открытый джип, нелепо подпрыгивая на плохо утрамбованной дороге. В нем сидел грузный человек в расстегнутой гимнастерке, обнажившей бронзовую бычью шею. На фоне сиреневых гор четко вырисовывался его римский профиль. Он и был похож скорее на римского консула, чем на еврейского военачальника. Я взглянул на своих товарищей. Они стояли, побледнев, не сводя глаз с этого человека.
Один из „Шерманов“, лязгнув гусеницами, остановился. Вдоль его борта, чуть наискосок, вилась надпись, сделанная чьей-то торопливой рукой. Мой товарищ прочел ее вслух: „Арик — царь Израиля!“…»
20 октября, совершенно верно оценив ситуацию в районе Суэцкого канала как катастрофическую, СССР стал добиваться немедленного прекращения огня, приведя в состояние повышенной боевой готовности свой воинский контингент в Венгрии и угрожая перебросить его на помощь Египту. В тот же день в Москву прибыл Генри Киссинджер и вместе с советским руководством составил черновик совместного американо-советского предложения о прекращении огня.
21 октября это предложение было выдвинуто на рассмотрение Совета Безопасности ООН и принято единогласно. Соглашение должно было вступить в силу в 19.52 22 октября 1973 года. Сирия принять это предложение отказалась, Израиль и Египет согласились, но 23 октября египтяне вновь открыли огонь по израильским позициям. Увидев, что Египет нарушил соглашение, Израиль вновь перешел в наступление, в течение нескольких часов перерезав шоссе, соединяющее город Суэц с Каиром и еще ближе подошли к египетской столице. Египет немедленно обратился за помощью к СССР и, заручившись его поддержкой, потребовал от Израиля отвести свои войска на линию 22 октября. Москва заявила, что если это требование не будет выполнено, советская армия вступит в войну. США также объявили боевую готовность всех частей своей армии, и в итоге линия прекращения огня осталась такой же, какой была на 24 октября.
Дальше были изнурительные переговоры о судьбе оставшейся в окружении 3-й египетской армии, обмене пленными, размежевании сил и т. п., пока, наконец, 18 января 1974 года на 101-м километре шоссе Каир-Суэц не было подписано соглашение, по которому Израиль обязался в течение шести недель отвести свои войска с территории Египта к западу от Суэцкого канала.
Сразу после окончания Войны Судного Дня Ариэль Шарон дал целый ряд интервью израильским и зарубежным газетам. В беседах с журналистами Шарон вновь и вновь повторял, что в бездарном ведении войны и в слишком больших потерях, понесенных Израилем, виновно руководство ЦАХАЛа и, прежде всего, начальник генштаба Давид Элазар и командующий Южным фронтом Шмуэль Гонен. Когда же журналисты задали Шарону вопрос о том, правда ли, что на фронте он нередко игнорировал приказы командования, тот, по старой привычке, предпочел не давать прямого ответа.
«У меня три критерия оценки каждого приказа, — пояснил Шарон. — Первый и самый главный — благо государства. Второй — мой долг по отношению к моим солдатам. И, наконец, третий — это моя обязанность выполнять приказы командования. Хочу отметить, что во время прошедшей войны приказы командования часто были лишены логики и противоречили интересам дела и интересам страны».
Члены генштаба не остались в долгу и в своих интервью заявили, что Шарон излишне преувеличивает свою роль в достижении победы и что его операция по форсированию канала на самом деле была лишь одним из второстепенных сражений войны Судного Дня. Надуманность этих утверждений была настолько очевидна, что Шарон с ними даже не спорил.