Но всем, включая самого Шарона, было ясно, что после подобных интервью о его пребывании даже в резерве армии не может быть и речи. И вскоре начальник генштаба Давид Бен-Элазар подписал приказ о его полной отставке.
В 1974 году Шарон прощался с армией, стоя перед строем тех, кого он совсем недавно вел в бой.
«Солдаты! — сказал Шарон. — Вы вырвали у врага победу, вопреки катастрофическим ошибкам и бездарности руководства, утратившего контроль над ситуацией. Эта победа досталась нам ценой большой крови. И если в понесенных нами потерях есть и моя вина, то мне нечего сказать в свое оправдание, кроме одного: я воевал вместе с вами и вы все видели это».
И как только генерал Шарон закончил эту свою речь, не дожидаясь приказа командующего церемонией, весь строй вытянулся по стойке «смирно», вскинул вверх оружие и взметнул руки к беретам, отдавая высшие воинские почести самому великому полководцу Израиля за всю его историю.
Карьера Ариэля Шарона-солдата была закончена.
Карьера Ариэля Шарона-политика в тот момент только начиналась.
Часть вторая. Политик
Глава 1. Тайный советник
В декабре 1973 года, спустя два месяца после Войны Судного Дня в Израиле состоялись очередные, восьмые парламентские выборы.
Новая правая партия «Ликуд» набрала на этих выборах 39 мандатов. В числе тех, кто впервые в жизни вошел в число депутатов израильского Кнессета, был и один из основателей этой партии Ариэль Шарон. Если учесть, что в Кнессете предыдущего созыва израильские правые обладали суммарно только 26 мандатами, то это была грандиозная победа, и именно так ее оценивали все сторонники правого политического лагеря.
Все, кроме Ариэля Шарона.
Привыкший побеждать на полях сражений, Шарон так мечтал о том, что приведет израильских правых к власти, а сам станет, по меньшей мере, одним из министров нового правительства, что воспринял все случившееся как тяжелое поражение. Да, левый блок «Маарах» набрал всего 51 мандат вместо тех 56, что были у него раньше, но все равно удержался у власти, сумел составить устойчивую коалицию, и 10 марта 1974 года премьер-министр Голда Меир привела к присяге свое новое правительство.
Арик получил в Кнессете место члена комиссии по обороне и внешней политике и председателя подкомиссии по формированию бюджета министерства обороны. Обе эти должности считались весьма престижными и влиятельными. И обе они были слишком незначительными для непомерного самолюбия Шарона — посидев на одном-двух заседаниях комиссии, он попросил освободить его от дальнейшего участия в ее работе.
Шарон был убежден, что для того, чтобы на следующих выборах вырвать победу из рук израильских социалистов, необходимо начинать готовиться к ним уже сейчас. Но как это сделать, если объединение правых сил оказалось только формальным?!
Сразу после выборов «Ликуд» раскололся на четыре лагеря — по числу вошедших в него партий, между которыми тут же началась грызня. Лидеры каждой из этих партий демонстративно игнорировали соглашение об объединении, каждый из них продолжал руководить группой своих приближенных, а, оказавшись на трибуне Кнессета, они вместо того, чтобы выступать против правительства, нередко отпускали колкости в адрес друг друга. Шарон понял, что одного договора об объединении мало — необходимо разработать общий устав партии, единые органы управления ею, организовать в городах и поселках на базе отделений четырех партий ее единые городские и послековые комитеты. Только в этом случае партия начнет представлять что-то вроде танковой бригады, огромная мощь которой подчиняется мановению руки своего командира.
С этими идеями Шарон и явился к лидеру «Ликуда» Менахему Бегину, но тому не понравился сам тон, которым с ним говорил Арик: он не убеждал, не просил — он требовал, чтобы Бегин немедленно приступил к работе по объединению «Ликуда». Или, по меньшей мере, пообещал, что в самом скором времени начнет предпринимать усилия в этом направлении.
Бегин, разумеется, ничего обещать не стал, и разочарованный Арик прибегнул к своему давнему излюбленному приему: он обратился к журналистам и рассказал им о внутренних проблемах «Ликуда» и о том, как он видит будущее этой партии.
— Если мы добьемся подлинного объединения, то мы победим на следующих выборах. Если нет — то я просто не вижу смысла выставлять свою кандидатуру еще один раз в списке «Ликуда», — сказал Шарон в одном из этих интервью.
Реакция соратников Шарона по партии на его заявления в прессе была куда более бурной, чем реакция Хаима Бар-Лева после того, как Шарон поднял в газетах дискуссию о целесообразности строительства оборонительной линии в Синае. И это понятно — ведь политики зависят от прессы в куда большей степени, чем генералы. На заседании ЦК «Ликуда» в лицо Арику были брошены тяжкие обвинения в предательстве интересов правого лагеря, в том, что он нанес колоссальный удар по его имиджу. Многие депутаты Кнессета после этих интервью вообще перестали с ним разговаривать. Лишь один из них — бывший председатель ЦК Либеральной партии Арье Дульчин попытался объяснить Арику, в чем заключалась его ошибка.
— Понимаешь, Арик, — сказал Дульчин, — политика — это не армия. Здесь ты не можешь сказать «вы обязаны принять мою точку зрения!». У тебя есть лишь право попросить тебя выслушать и, если твои доводы покажутся убедительными, поддержать твою позицию.
Так, едва став депутатом Кнессета, Шарон умудрился поссориться почти со всеми своими товарищами по фракции и оказался в изоляции — как когда-то его родители сразу после своего приезда в Кфар-Малаль. Повседневная парламентская работа, разработка новых законов, пикирование в зале заседаний с политическими оппонентами, ответы на письма избирателей его не привлекали, и он часами либо просиживал в одиночестве в своем кабинете, либо просто неприкаянно слонялся по коридорам Кнессета. И с каждым днем Шарон все больше и больше тосковал по прежней жизни, по армии, где, несмотря на все его конфликты с начальством все было куда проще и понятнее, чем в политике. Забыв о том, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, Арик начал думать, каким образом ему вернуться в ЦАХАЛ и осуществить свою самую заветную мечту — стать начальником генштаба.
Маршальский жезл, который он так и не успел извлечь на свет божий, теперь, словно проколов старую, износившуюся за двадцать пять лет кожу солдатского ранца, больно упирался ему в спину. Если учесть, что израильский закон тогда позволял совмещать службу в армии со статусом депутата Кнессета, то выполнение мечты казалось вполне реальным.
События, казалось, благоприятствовали реализации этих тайных планов Шарона. Сразу после Войны Судного Дня лейтенант Моти Ашкенази — единственный командир форпоста, сумевший удержаться на линии Бар-Лева с первого до последнего дня сражений — вывел на площади тысячи людей и потребовал разобраться, кто несет ответственность за то, что эта война оказалась столь тяжелой и кровопролитной. Не в силах противостоять общественному давлению правительство вынуждено было пойти на создание специальной комиссии под председательством Шмуэля Аграната, призванной ответить на заданные народом вопросы. Весной 1974 года были опубликованы предварительные выводы этой комиссии, согласно которым основная вина за потери ложилась на плечи начальника военной разведки Эли Зейры, не сумевшего правильно оценить ситуацию, а также на командующего Южным фронтом Шмуэля Гонена, оказавшегося неспособным принимать решения и управлять ситуацией. Досталось на орехи и генералу Шарону — комиссия отметила, что его отказ подчиняться приказам является нарушением всех принятых норм и представляет собой угрозу для самой жизнедеятельности армии, а также осудила его за интервью в прессе, в которых Шарон, по сути дела, оправдывал подобное нарушение. Но по сравнению с тем, что в этом отчете говорилось в адрес Зейры, Гонена и Элазара, выпады против Шарона казались мелочью. Вдобавок ко всему комиссия возложила определенную степень ответственности за неудачное начало войны на премьер-министра Голду Меир и министра обороны Моше Даяна.
В результате 2 апреля 1974 года Голда Меир подала в отставку и 3 июня блок «Маарах» избрал в качестве ее преемника бывшего начальника генштаба и посла Израиля в США Ицхака Рабина. Рабин, заступив на пост премьера, первым делом отправил в отставку упорно не желавшего покидать свой пост Моше Даяна и вместо него назначил Шимона Переса, а затем снял с должности и начальника генштаба Давида Элазара.
Таким образом, сама судьба посылала Арику шанс вернуться в армию и стать начальником генштаба — у него были нормальные отношения с Рабиным, да и потом, кто лучше нового премьера помнил, какую роль сыграл Арик в Шестидневной войне, кто лучше него мог знать, что именно Арик является самым достойным кандидатом на пост начальника генштаба?!
И, судя по всему, Рабин это действительно знал. После разговора с Шароном с глазу на глаз новый премьер начал осторожно прощупывать почву, чтобы выяснить, как армейская и политическая верхушка отнесутся к назначению Шарона на пост главнокомандующего израильcкой армией. Но уже очень скоро Рабин понял, что попал на минное поле — прощупывание закончилось тем, что вокруг него одна за другой начали взрываться политические и газетные мины. Он успел переговорить о возможном назначении Шарона лишь с двумя-тремя министрами, а на следующий день эту новость с возмущением обсуждали все депутаты Кнессета от «Маараха». Вскоре она выплеснулась на страницы газет и политические обозреватели мгновенно припомнили Арику все его старые грехи и, конечно же, его страстные предвыборные речи о необходимости отстранить социалистов от власти. «Если Арик Шарон получит командование над армией, то он пойдет на все, вплоть до военного путча, чтобы получить абсолютную власть над страной! Вспомните историю Пиночета!» — пугали политические обозреватели израильского обывателя.