Рабин осознал, что выполнить просьбу Шарона он просто не в состоянии, и назначил новым начальником генштаба другого героя Шестидневной войны, «освободителя Иерусалима» Моту Гура, с которым Шарон не обмолвился ни словом с того самого памятного дня 1956 года, когда Гур назвал его «последним трусом».
Самое любопытное заключается в том, что и после этого скандала Шарон отнюдь не распрощался с мечтой о возвращении в армию. «Что ж, я могу стать начальником генштаба и после Моты Гура», — сказал он премьеру, — и попросил его вернуть ему статус генерала запаса и должность полевого офицера по особым поручениям на случай возникновения чрезвычайной ситуации.
Видимо, разгадав намерения Шарона, министр юстиции Хаим Цадок поспешил немедленно провести через Кнессет закон, по которому кадровый офицер или офицер запаса в звании старше полковника не может занимать пост депутата Кнессета. Этот закон справедливо получил название «закон Шарона» — по той простой причине, что принимался он исключительно для Арика.
И 16 декабря 1974 года разразилась новая буря: Ариэль Шарон сделал то, чего от него никак не ожидали — он подал в отставку с поста депутата Кнессета.
«Я весьма сожалею, но то антидемократическое решение, которое приняло правительство, пойдя на утверждение „закона Шарона“, вынуждает меня покинуть ряды народных избранников ради того, что бы реализовать элементарное право каждого гражданина — числиться в резерве армии его страны», — говорилось в заявлении Шарона об его отставке.
В Кнессете по поводу ухода Шарона ни в коалиции, ни в оппозиции никто особо не переживал. Да и кому он был там нужен — этот язвительный, неуживчивый и такой скандальный Арик?!
Уйдя с поста депутата, Арик поспешил на резервистские сборы и вскоре появился в штабе Южного округа. Он попытался сразу же включиться в его работу и приступил к разработке детального плана размещения армии в Синае с учетом линии прекращения огня. Но начальник генштаба Мота Гур представленный им план с ходу отверг, заявив, что в нем имеется множество просчетов и что вообще составлением плана займется генштаб, а не какой-то офицер по особым поручениям…
Прошло еще несколько дней, пока до Арика окончательно дошло, что его новая должность является фикцией и, пока во главе армии стоит его давний недруг Мота Гур, рассчитывать ему не на что. Разочарованный и опустошенный он вернулся на ферму «Ха-Шикмим», решив погрузиться в хозяйственные заботы.
И, нужно сказать, что это было весьма кстати. После Войны Судного Дня израильское сельское хозяйство находилось в глубоком кризисе, а в «Ха-Шикмим» дела вообще шли из рук вон плохо — ферма приносила сплошные убытки, Лили с ее управлением не справлялась, и отдавать взятые на ее покупку ссуды было нечем.
Проанализировав ситуацию на рынке, Арик решил заняться выращиванием дынь и арбузов, которые под негевским солнцем зрели круглый год, давая прекрасный урожай. Наняв несколько десятков рабочих, среди которых были как евреи, так и арабы, Шарон энергично принялся за дело.
Вместе с рабочими он с утра до ночи возился в поле или в упаковочном цеху, лично проверяя, чтобы на предназначенных к продаже на экспорт арбузах не было ни одной вмятины или царапины.
Шарон разделил своих рабочих на бригады и в некоторых из них поставил бригадирами арабов. Это не очень понравилось рабочим-евреям, но Арик поспешил разъяснить, что для него национальность человека никогда особого значения не имела — если, конечно, речь шла о друзьях, а не о врагах. А так как он считает работающих на поле арабов такими же своими друзьями, как евреев, то и ставить во главе бригад будет тех, кто этого достоин…
Уже из этого эпизода можно понять, как строил Шарон свои отношения с нанятыми им рабочими, а потому не приходится удивляться, что вскоре они стали относиться к нему с тем же обожанием, какое некогда испытывали к Шарону его солдаты.
Лили была счастлива — дела на ферме явно налаживались, Арик каждый вечер был дома, рядом с нею и детьми, он тоже казался вполне счастливым человеком, а больше ей ничего от жизни было и не надо.
Но летом 1975 года, почти полгода спустя после ухода Шарона из политики, в их большом доме неожиданно раздался звонок из канцелярии премьер-министра. Арик взял трубку, выслушал сообщение секретарши и произнес только три слова:
— Хорошо. Скоро буду.
— Ты куда?! — вскинулась Лили, увидев, что он достает из шкафа свою любимую клетчатую рубашку.
— Да я не надолго — в Иерусалим и обратно! — успокоил ее Арик.
Вернулся он за полночь — весь светясь от счастья.
— Ты не поверишь, — сказал он Лили. — Рабин предложил мне стать его советником по вопросам обороны и безопасности!
Шарон не случайно отнесся к предложению Рабина с таким оптимизмом: от советника премьер-министра по обороне до должности начальника генштаба был даже не один шаг — всего полшага. Поэтому он и засиделся с Рабиным допоздна — он хотел получить от премьера твердые гарантии того, что его советы действительно будут приниматься к сведению, что он получит возможность участвовать во всех заседаниях генштаба, министерства обороны и правительства и что его голос будет приравниваться к голосам генералов и министров. Рабин же, разумеется, был заинтересован не только в военном опыте Шарона — ему было важно показать народу, что самая весомая (во всех смыслах слова) «военная» фигура правого лагеря в вопросах, связанных с обороной, оказалась на его стороне. И потому он с готовностью дал те обещания, которых от него ждал Ариэль Шарон.
Но уже через день выяснилось, что Рабин явно недоучел всей степени неприязни, которую испытывали к Шарону министр обороны Шимон Перес и начальник генштаба Мота Гур. Если интеллигентный Перес еще подбирал выражения, то Гур с солдатской прямотой заявил, что он с Шароном на одном поле даже с. ть не сядет, и оба они потребовали, чтобы Шарон не допускался на особо секретные заседания министерства обороны и генштаба. Ссориться с двумя ключевыми фигурами системы обороны страны Рабин не решился и на следующий день предложил поменять название должности Шарона с «советника премьера по обороне и безопасности» на «общего советника».
Но Шарон был так ослеплен надеждой на маршальский жезл, что согласился принять и должность с таким названием.
— Знаешь, — сказал он Рабину, — есть такая русская поговорка: хоть горшком назови, только в печь не сажай!
В июле 1975 года Шарон занял отведенный ему кабинет в канцелярии премьер-министра.
Известие об этом было с возмущением встречено во всем правом лагере — теперь его представители открыто называли Ариэля Шарона предателем, перебежчиком и дезертиром.
И в первый же день его работы на посту общего советника премьера произошло и первое открытое столкновение с Шимоном Пересом и Мота Гуром.
Дело в том, что к тому времени, когда Шарон уселся в кресло советника, госсекретарь США Генри Киссинджер уже третий месяц осуществлял тайные контакты между Израилем и Египтом в надежде достичь промежуточного соглашения между двумя странами о прекращении войны. Киссинджер предложил свой вариант такого соглашения, по которому Израиль должен был отступить далеко вглубь Синая, Египет получал обратно полный контроль над Суэцким каналом, а полосу, возникшую между египетской и израильской армией, снова занимали миротворческие силы ООН.
Перес и Гур склонялись к тому, чтобы принять этот план, но Шарон, ознакомившись с его деталями, возмутился — по его мнению, никакой необходимости в столь глубоком отступлении Израиля из Синая не было, и более того — такое отступление представляло собой угрозу для безопасности страны.
Услышав доводы Шарона, Рабин заколебался и решил создать специальную профессиональную комиссию, которая бы еще раз, накануне его визита в США и встречи с президентом Джеральдом Фордом взвесила бы все «за» и «против» плана Киссинджера и определила бы размер максимальных уступок, на которые на данном этапе был бы готов пойти Израиль.
В комиссию, помимо Шимона Переса, Мота Гура и Ариэля Шарона, вошли Игаль Алон, советник министра обороны профессор Юваль Неэман, юридический советник правительства Меир Шамгар34 и глава оперативного отдела генштаба генерал Абраша Тамир. В начале августа все члены этой комиссии отправились в Синай, чтобы на месте ознакомиться с возможными границами будущего отступления. Перес и Гур в начале резко возражали против участия в поездке Шарона, а когда Рабин все-таки настоял на том, что Шарон также должен ехать с ними, нашли другой, куда более оскорбительный способ свести счеты с Ариком: они попросту «забыли» пригласить его на совещание, на котором подытоживались результаты этой рекогносцировки на местности. Воспользовавшись отсутствием Шарона, Перес и Гур поле долгих дискуссий все же убедили Рабина отступить в Синае до Джидли и Митлы, как на этом и настаивали американцы.
Узнав о случившемся, Арик сказал Рабину, что, будучи его советником, он не станет поднимать шума вокруг этого решения, но продолжает резко возражать против такой глубины отступления и считает план Киссинджера опасным для Израиля.
Спустя несколько дней Шарону предоставился случай сказать это Генри Киссинджеру в лицо — в том же августе 1975 года госсекретарь США прибыл на Ближний Восток, чтобы завершить израильско-египетские переговоры.
— О, — сказал Генри Киссинджер, пожимая руку Шарону, который находился среди встречавших его в аэропорту «и других официальных лиц», — так вы и есть тот Шарон, которого называют самым опасным человеком на Ближнем Востоке?!
— Вас обманули, господин госсекретарь! — парировал Шарон. — Самый опасный человек на Ближнем Востоке — это вы!
Промежуточное соглашение с Египтом было подписано 31 августа 1975 года.
Сразу после этого профессор Юваль Неман обрушился в прессе на Ицхака Рабина и своего босса Шимона Переса с резкой критикой за, по его мнению, опасные и унизительные для Израиля условия этого договора.