нным президентом страны стал Башир Жмайель. Понимая, что со Жмайелом ему на одной земле не ужиться, Арафат отдал приказ уходить из Ливана.
За тем, как палестинские боевики грузятся на отплывающие в Тунис корабли, наблюдали 1800 американских морских пехотинцев. Сам Арафат покидал Бейрут 30 августа 1982 года. Шарон следил за его отъездом в бинокль, и в это время занявший рядом с ним позицию израильский снайпер поймал голову лидера ООП в прицел своего ружья и вопросительно посмотрел на Ариэля Шарона.
— Нет, — покачал головой тот. — Бегин обещал американцам, итальянцам и прочим его не трогать. А жаль…
Спустя неделю после избрания Башира Жмайеля президентом Ливана Бегин и Шарон встретились с ним на базе ЦАХАЛА в Нагарии.
Пришло время платить по счетам, сказали они Жмайелу: Израиль надеется, что новый президент Ливана подпишет договор о дружбе и сотрудничестве с Израилем еще до конца 1982 года. Однако Башир Жмайель прекрасно понимал, что подписать такой договор — значит навлечь на себя гнев и презрение всего арабского мира, а затем и разделить судьбу Анвара Садата.
Поэтому он ответил, что никакого договора о мире подписывать не будет, но готов заключить с Израилем пакт о ненападении.
Беседа продолжалась долго — несколько часов, но Жмайель продолжал стоять на своем, и с этим отбыл в Ливан.
Таким образом, план Ариэля Шарона заполучить для Израиля еще одного дружественного соседа на глазах летел ко всем чертям.
То, что этот план окончательно провалился, стало ясно 14 сентября 1982 года. Шарон находился по пути с одной из военных баз в Тель-Авив, когда по прибору связи ему передали, что он должен срочно связаться со своей канцелярией. Остановив машину, Шарон вышел на обочину и набрал номер телефона своей приемной.
«Господин министр, — сказала его секретарша, — из Бейрута только что передали: во время выступления президента Башира Жмайела перед женщинами-христианками в здании был взорван мощный заряд взрывчатки. Президент Жмайель погиб. Мы уже звонили в Бейрут, чтобы выяснить подробности, но там не отвечают».
Шарон понял, что Израиль потерял в Ливане своего единственного, пусть и очень ненадежного, политического союзника. Новым президентом Ливана стал брат покойного Амин Жмайель, но он Израилю ничего не обещал и, соответственно, ничего не был должен.
Кроме того, после убийства Башира Жмайеля стало ясно, что Ясер Арафат вывез Тунис отнюдь не всех своих боевиков — от двух до двух с половиной тысяч из них в качестве «троянского коня» остались в Бейруте, и значительная их часть скрылась на территории лагерей беженцев Сабра и Шатила.
Выискивать террористов в подвалах домов этих лагерей, вступать с ними в перестрелки и снова терять солдат Ариэль Шарон и Рафаэль Эйтан не хотели. По их мнению, ливанцы сами должны были решить эту проблему. А заодно и отомстить за злодейское убийство своего президента.
В тот момент, когда они приняли это решение, колесо судьбы Ариэля Шарона понеслось вниз с поистине сумасшедшей скоростью.
Глава 7. Между Саброй и Шатилой
Резня в Сабре и Шатиле является одним из самых известных и вместе с тем самых загадочных событий в череде бесчисленных кровавых трагедий второй половины ХХ века. События, происшедшие в этих двух лагерях палестинских беженцев, вызвали возмущение не только во всем мире, но и — может быть, даже больше всего — в Израиле, на который международная общественность возложила ответственность за происшедшее. Израиль же, в свою очередь, по целому ряду объективных и субъективных причин возложил большую часть ответственности за развернувшуюся в сентябре в Бейруте бойню на плечи Ариэля Шарона.
С тех пор ставшее почти нарицательным словосочетание «Сабра и Шатила» в сознании израильского обывателя, да и не только его, неразрывно связано с именем Ариэля Шарона, став самым черным пятном в биографии Арика и едва не положив конец его политической карьере.
Но благодаря тому, что сразу после этой трагедии в Израиле была создана государственная комиссия, проведшая самое пристальное ее расследование, допросившая всех военных и политиков, имевших хотя бы отдаленное отношение к Ливанской войне, сегодня — на основе отчета этой комиссии — мы можем до деталей восстановить то, что произошло в те сентябрьские дни 1982 года. А, восстановив, с полным правом сказать, что тот, кто пытался сделать из Ариэля Шарона главного козла отпущения за Сабру и Шатилу, руководствовался отнюдь не стремлением к истине и жаждой справедливости, а сугубо своими личными политическими и карьерными интересами.
Самый любопытный вывод этого отчета заключается в том, что после гибели Башира Жмайела министр обороны Ариэль Шарон и начальник генштаба Рафаэль Эйтан больше всего опасались вспышки в Бейруте массовых столкновений между христианами и мусульманами (тогда еще не было известно, что покушение на Жмайела было совершено не мусульманским, а христианским террористом), и в городе начнутся бойня и анархия. Именно поэтому Израиль, уже собиравшийся к тому моменту выводить свои войска из большей части территории Ливана, вновь ввел армию в кварталы Бейрута. Однако, понимая, что армия не в состоянии выполнять полицейские функции, поздно вечером 14 сентября Рафуль встретился с командирами фалангистов и потребовал, чтобы они взяли на себя хотя бы часть обязанностей по соблюдению порядка в городе. Во время этой беседы и возник разговор о том, что делать с террористами, засевшими в расположенных внутри Бейрута лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила.
Лагерь Сабра располагался на участке земли длиной в 300 метров и шириной в 200 метров. Расположенный неподалеку от него лагерь Шатила был побольше — примерно 500 на 500 метров. Сколько именно жителей обреталось в построенных впритык друг к другу одноэтажных домиках в обоих этих лагерях, никто точно не знал, но было ясно, что не более 6000.
15 сентября в шесть часов утра, в соответствии с принятым решением, поддержанным премьером Менахемом Бегиным, израильская армия начала занимать позиции в западном Бейруте для обеспечения порядка в городе. Рафуль наблюдал за действиями своих подразделений, стоя с биноклем на КП, расположенном на крыше пятиэтажного здания. Но, как он потом скажет, давая показания комиссии по расследованию обстоятельств резни в Сабре и Шатиле, извилистые улочки этих двух лагерей с КП не просматривались даже в бинокль.
Вслед за израильтянами, следуя достигнутым договоренностям, в Западный Бейрут стали входить и части христианской милиции. В три часа на КП к Рафулю подъехал Шарон и остался доволен увиденным — во всем городе царили порядок и спокойствие.
— А что делать с Саброй и Шатилой? — поинтересовался Рафуль. — Будем вводить туда армию или как?
— Зачем? Чтобы положить еще, как минимум, десять наших ребят?! — ответил Шарон. — Пусть, в конце концов, фалангисты сделают хоть что-то. Ответственность за порядок и очистку лагерей от террористов надо возложить на них. И предупреди, чтобы они действовали аккуратно: с террористами могут делать все, что хотят, но женщин, детей и мирных жителей запрети им трогать даже пальцем!
В тот день Шарон еще успел вернуться домой, пообедать с женой и детьми, а поздно вечером Бегин вызвал его в Иерусалим на беседу с американским послом в Израиле. Посла, естественно, интересовала ситуация в Ливане после гибели Жмайела, и Шарон охотно поведал ему, что ЦАХАЛ временно вернулся в Бейрут, чтобы предотвратить возможное кровопролитие, что в городе все спокойно, а израильская армия координирует свои действия с христианской милицией.
16 сентября в 11.00 командиры фалангистов явились на КП ЦАХАЛа, чтобы еще раз согласовать свои действия с полковником Амосом Яроном. В ходе начавшегося оперативного совещания было решено, что для наведения порядка в Сабру и Шатилу войдут 150 бойцов одного из самых близких друзей покойного Башира Жмайела Али Хубейки. Сам Хубейка при этом заявил, что он лично в операции по зачистке лагеря участия принимать не станет, а будет руководить ею с КП ЦАХАЛа. Ярон вновь предупредил Хубейку, что в ходе зачистки лагеря от террористов ни в коем случае не должны пострадать мирные, безоружные люди, и Хубейка подтвердил, что понял поставленную задачу.
В 19.30, за полтора часа до того, как фалангисты вошли в лагеря беженцев, в Иерусалиме состоялось заседание правительства, на котором присутствовали и Шарон с Рафулем. Против того, чтобы зачисткой Сабры и Шатилы занялись фалангисты, никто не возражал.
— Пусть они, наконец, сделают хоть что-то! — повторил Шарон. — Во всяком случае, теперь у них есть стимул для этого — ведь они хотят отомстить за смерть Башира Жмайела!
Единственный, кого насторожила эта фраза, судя по протоколу того заседания, был министр строительства Давид Леви. Будучи выходцем из Марокко, Леви был прекрасно знаком с особенностями национального характера арабов и их обычаями, и слова о мести ему не понравились.
— Вы знаете, что значит для арабов «мстить»?! — спросил он. — Ничего страшнее этого просто представить нельзя. Как бы там не произошло большого кровопролития…
— Командиры фалангистов предупреждены, что им нельзя трогать мирное население, — успокоил его Шарон.
На этом заседание закончилось. В назначенный час, горящие жаждой мести за смерть своего лидера христианские фалангисты вошли с двух сторон в Сабру. На входе в лагерь террористы действительно попытались преградить им дорогу, но были быстро ликвидированы ответным огнем. То, что происходило в Сабре и Шатиле дальше, покрыто мраком — причем во всех смыслах этого слова.
Стояла темная беззвездная ночь, и полковник Амос Ярон попросту не мог рассмотреть в бинокль улицы обоих лагерей. Тем не менее, услышав ожесточенную стрельбу, он приказал осветить лагерь ракетами и — по возможности — прожекторами. Однако — так, во всяком случае, потом утверждал он сам — помогло это мало; видимость по-прежнему была ужасной.