косвенная, очень скоро забудут. Но вот об этом нашем, совершенно безосновательном признании будут помнить долго. Кровавый след Сабры и Шатилы будет тянуться за многими поколениями нашего народа…
На церемонию прощания с работниками министерства обороны Арик также приехал вместе с Лили. В кабинете его ждал роскошный букет цветов, да и сама церемония прошла очень тепло и совсем не формально: все — от генералов до машинисток министерства — пытались так или иначе продемонстрировать, что им очень жаль, что все так получилось и Шарон вынужден преждевременно уходить в отставку.
На страницах этой книги уже не раз писалось о дурном характере Ариэля Шарона — о том, что он мог в любой момент вспылить, нахамить своим товарищам по службе или непосредственным подчиненным, выставить их на всеобщее посмешище, даже открыто оскорбить. Но тут пришло время сказать, что все это было справедливо по отношению либо к тем, кто был равен или почти равен ему по положению, либо к тем… кого он считал самыми близкими себе людьми (увы, видимо, он был абсолютно убежден, что они простят ему любые выходки). Однако Ариэль Шарон никогда не позволял себе не только грубого, но и просто пренебрежительного отношения ни к солдатам и младшим командирам, ни к рядовым служащим тех министерств, которыми ему приходилось руководить. Напротив, к этим людям он относился с большой теплотой и уважением, никогда не позволял себе повышать на них голос, всегда очень живо интересовался их личными делами и при необходимости вмешивался и приходил на помощь. Кто-то сказал, что истинный интеллигент — это тот, кто может наорать на своего начальника, но никогда не повысит голос на уборщицу или гардеробщицу. Если исходить из этого принципа, то Ариэль Шарон, вне сомнения, был истинным интеллигентом.
Выйдя из министерства обороны, Шарон направился домой, на ферму «Шикмим». Известный балагур и любитель быстрой езды, на этот раз он ехал молча и медленно — казалось, его машина еле тащится по дороге. Да сам Шарон в этот момент больше всего напоминал раненного медведя, который тяжело ползет к своей берлоге, чтобы там отсидеться и зализать раны…
О том, насколько в глубокой депрессии находился в те дни Ариэль Шарон, свидетельствует хотя бы тот факт, что он в течение нескольких недель не выезжал за пределы своей фермы.
Между тем, травля его в прессе, да и не только в прессе продолжалась. Публицист газеты «Ха-арец» Йоэль Маркус, к примеру, дошел до того, что сравнил Шарона с Лаврентием Берия и выразил сожаление, что Арик не жил в сталинскую или постсталинскую эпоху в Советском Союзе — тогда бы его там точно расстреляли. Многие страны после публикации отчета комиссии Кагана объявили Шарона персоной нон-грата и запретили ему въезд на свою территорию. Видные деятели «Ликуда» в своих публичных выступлениях предавали Шарона анафеме, заявляя, что он нанес непоправимый вред партии и ради общего дела его надо вышвырнуть из ее рядов…
Старший сын Шарона Омри, недавно призвавшийся в армию и служивший в десантных войсках, приезжал в положенный израильским солдатам раз в две недели отпуск в крайне сумрачном настроении, а на все расспросы родителей только отмалчивался. Но Шарон и без его ответов понимал, что Омри травят в армии как «сына убийцы». Младший сын Арика Гилад обычно добирался в расположенную в паре десятков километров от их семейной фермы школу на попутных машинах, но после публикации отчета комиссии Кагана жители окрестных киббуцев перестали предоставлять ему «тремп»39.
Арик вдруг снова ощутил себя маленьким мальчиком из поселка Кфар-Малаль, живущим в окружении враждебно настроенных соседей. Правда, он сам понимал нелепость этой ассоциации — скорее уж, теперь он напоминал своего отца Самуила Шейнермана, который в свое время тоже воевал со всем окружающим его миром, невольно втягивая в эту войну жену и детей…
Сидя на ферме и предоставив Лили решение всех вопросов, связанных с ведением хозяйства, Шарон начал подумывать о том, чтобы сделать официальное заявление о своем уходе из политики.
— Ну что ты, Арик! — вскинулась Лили, когда он поделился с ней этими своими планами. — И думать об этом не смей! Ты у меня еще станешь премьер-министром, вот увидишь! А я буду женой премьер-министра!
Окончательно его отговорил от этой идеи один из самых близких друзей, журналист Ури Дан, прошедший вместе с Шароном и Шестидневную войну, и Войну Судного Дня.
— Знаешь, Арик, — сказал Дан, — есть такая арабская пословица: «Жизнь — это колесо!». Вчера ты был наверху, сегодня внизу, но это значит, что завтра ты снова сможешь оказаться наверху. Главное — оставаться на этом колесе!
И все же по-настоящему Шарон начал выходить из спячки в начале марта 1983 года, когда в журнале «Таймс» появилась статья, утверждающая, что в секретной части отчета комиссии Кагана говорится, что сразу после гибели Башира Жмайела Шарон встретился с его родственниками и пообещал дать им возможность достойно отомстить за его смерть — он разрешит фалангистам войти в лагерь палестинских беженцев и пусть они делают с его жителями все, что хотят…
Шарон немедленно позвонил своему адвокату Дову Вайсгласу и попросил его проверить, действительно ли в секретной части отчета комиссии есть такие слова. Когда Вайсглас, просмотрев эту часть отчета, заявил, что не нашел там ничего подобного, Шарон попросил его подать против «Таймс» иск по обвинению в клевете и нанесению ему морального и политического ущерба.
И сразу же после этого он решил начать борьбу за свое доброе имя.
В качестве первого плацдарма этой борьбы Арик выбрал небольшое собрание активистов партии «Ликуд» в Тверии. Свою речь он намеренно построил в атакующем стиле, заявив, что война в Ливане была необходима, что он не жалеет о входе в Бейрут и не несет никакой ответственности за резню в Сабре и Шатиле.
И когда по окончании его выступления в зале грянули аплодисменты, Шарон понял, что еще не все потеряно — ему есть на кого опереться и в народе, и в партии.
В мае 1983 года Шарон отправился за рубеж, чтобы объясниться с лидерами еврейской общины США и с евреями диаспоры в целом. Его первое выступление проходило в главной нью-йоркской синагоге. Рассчитанная на 1500 мест, синагога была забита до отказа.
Шарон постарался сделать эту встречу, как можно менее формальной и с самого начала предложил собравшимся задавать ему любые вопросы.
— Кого вы считаете примером для подражания в жизни? — тут же вылез с банальным вопросом какой-то подросток.
Наступила тишина. Все ждали, что Шарон назовет имя какого-нибудь героя еврейской или мировой истории — царя Давида, Александра Македонского, Наполеона или Жукова.
— Для меня таким примером всегда были мои родители Самуил и Вера Шейнерман, — ответил Шарон. — Они никогда в жизни ни перед кем не склоняли головы — разве что перед кустами саженцев в саду или на поле. А моя мама до сих пор, ложась спать, кладет под кровать винтовку…
И этот искренний ответ мгновенно растопил лед между Шароном и остальной аудиторией. Со всех сторон посыпались вопросы, Шарон подробно отвечал на каждый из них, и перед слушателями вставали страшные картины расстрелянных детей, не доехавших в школу на автобусе, школьников, взятых террористами в заложники, капающей из-под двери на нижние этажи крови членов большой еврейской семьи, зарезанной террористами…
— Только для того, чтобы прекратить это, мы вошли в Ливан! Только поэтому! — восклицал Шарон и ни у кого из присутствовавших на встрече с Шароном евреев не было в тот момент ни капли сомнения в справедливости Ливанской войны.
С того дня американские евреи в пику своим израильским соплеменникам принимали Ариэля Шарона как триумфатора, как героя и защитника еврейского народа. Из США Шарон направился в Канаду, где его встретили разъяренные демонстранты, требующие, чтобы кровавый убийца немедленно убрался в свой Израиль. На протяжении всех трех дней пребывания Шарона в Монреале по городу проходили многотысячные демонстрации — одни жители этого города обвиняли Шарона и Израиль в кровавых преступлениях против человечества, другие, в основном члены местной еврейской общины, митинговали в поддержку Израиля и Шарона. Несколько раз две противоположные демонстрации сталкивались друг с другом и тогда между их участниками вспыхивали кровавые драки. Впрочем, драк между противниками и сторонниками Шарона хватало и без демонстраций — они то и дело начинались в парках, клубах, барах…
Не удивительно, что день, когда Шарон покинул Монреаль, местная полиция назвала «благословенным днем для страны и для города».
Вернувшись 11 июня 1983 года в Израиль, Шарон собрал пресс-конференцию прямо в аэропорту Бен-Гурион.
«Теперь я могу с полным правом констатировать, что большую часть демонстраций против меня за рубежом организуют махровые антисемиты. Эти люди ненавидят нас только потому, что мы существуем. Они выступали против Израиля и еврейского народа до Сабры и Шатилы, выступают сейчас и будут выступать после — для этого им достаточно любого повода. Но мне было грустно видеть, что среди этих демонстрантов нередко присутствуют активисты „Шалом ахшав“. Грустно, что эти евреи объединились с антисемитами для того, чтобы разжигать в мире ненависть к собственному народу».
На этой же пресс-конференции Шарон впервые ответил на вопросы прессы по поводу отчета комиссии Кагана и того, действительно ли он вводил в заблуждение премьер-министра и членов правительства относительно действий армии в Ливане.
— Пусть те министры, которые утверждают, что были введены в заблуждение, скажут мне это в лицо, и тогда я с легкостью разоблачу их ложь, — ответил Шарон.
С этого дня одно публичное выступление Шарона следовало за другим — он разъезжал по большим и малым городам, поселкам и кибуцам, используя любую возможность для того, чтобы объяснить свою позицию и донести до всего Израиля правду о Ливанской войне и событиях в Бейруте — разумеется, в том виде, в каком ему представлялась эта правда.