По согласованию с Ицхаком Шамиром на пост и.о. председателя был выдвинут Давид Леви. Шарон выставил против него одного из своих сторонников — невзрачного, малозаметного и не пользующегося особой популярностью депутата Кнессета Меира Коэна-Абидова. Он понимал, что Леви выиграет эти выборы, но ему хотелось проверить, готовы ли люди Шамира и Аренса следовать достигнутым договоренностям и подержать его кандидата. И результаты выборов произвели эффект разорвавшейся бомбы: Давид Леви победил, но победил, набрав всего 56 % голосов, в то время как Коэн-Абидов неожиданно для всех — 44 %.
Затем Арик объявил о своем желании баллотироваться на пост председателя Центра партии, и лагерь Давида Леви выставил против него своего кандидата Овадью Эли.
Победа Шарона в борьбе за эту должность оказалась поистине ошеломляющей: вместо того, чтобы голосовать за представителя «дружественного» им лагеря Давида Леви люди Шамира и Аренса отдали свои голоса Шарону, и в результате Овадья Эли сумел набрать только 34 % голосов делегатов, в то время как Арику досталось, соотвественно, 66 %.
Взбешенный Леви выставил на выборах председателя секретариата партии представителя своего лагеря Йорама Аридора против самого Моше Аренса. И в результате потерпел еще одно поражение: Аренс получил 64 % голосов.
Таким образом, по итогам конференции лагерь Шамира-Аренса значительно усилился, но это было ожидаемо и никого не удивило. А вот поражение лагеря Леви и грандиозная победа Шарона, который сумел так ловко манипулировать голосами своих противников, действительно произвели огромное впечатление — об Ариэле Шароне впервые заговорили как о мастере закулисных интриг, подлинном гроссмейстере политических шахмат, от которого в любой момент можно ждать каких-угодно сюрпризов.
На совещании «форума фермы» было решено пока удовольствоваться достигнутой победой и на обострение отношений с Ицхаком Шамиром не идти — место председателя Центра партии должно было гарантировать Арику портфель министра обороны или министра иностранных дел в случае победы «Ликуда» на следующих выборах, и на данном этапе это было достаточно. Отвечая на вопросы журналистов в августе 1987 года, намеревается ли он баллотироваться на пост председателя «Ликуда», а значит и на пост кандидата в премьер-министры от этой партии, Арик ответил: «Только в том случае, если на него не будет баллотироваться Ицхак Шамир».
При этом Арик ни на один день не давал забыть о себе ни израильской прессе, ни израильскому обществу в целом. В декабре 1987 года он неожиданно для всех купил дом в Старом городе Иерусалима, из которого евреи были изгнаны еще в 1948 году.
— Я много и порой допоздна работаю в Кнессете, и мне бывает тяжело возвращаться домой, на ферму, а рано утром снова ехать в Иерусалим. В гостиницах жить я не люблю, вот и решил купить для себя с женой этот домик, — объяснил он журналистам смысл этого своего решения.
Однако всем было ясно, что подлинная суть покупки Ариком дома в арабском квартале заключается в другом: таким образом Арик утверждает, что Иерусалим навсегда пребудет единой и неделимой столицей Израиля и призывает евреев вернуться в оставленные ими в Старом городе дома.
Левый политический лагерь однозначно оценил этот поступок Шарона как провокацию.
«Вчера новый Нерон, взяв в руки арфу, отпраздновал новоселье в своем доме в мусульманском квартале Иерусалима, — писал по этому поводу в газете „Ха-Арец“ Йоси Сарид. — Город и вся страна горели вокруг него, а Нерон все играл и играл на своей арфе. Вместе с новым Нероном — Ариэлем Шароном — это событие, способное разжечь с новой силой противостояние между нами и палестинцами, праздновали 300 его гостей…»
На заседании правительства представители блока «Маарах» заявили, что они полностью согласны с Саридом и потребовали от Шарона покинуть купленный им дом.
— Чего вы от меня хотите? — спросил их Шарон. — Я не могу жить в Негеве потому, что это слишком близко от Газы. Я не могу жить в Иерусалиме, потому что это раздражает арабов, и вам придется слишком много тратить на мою охрану. Но когда я нахожусь в Тель-Авиве, меня тоже охраняют. Что вы мне предлагаете — уехать из Израиля, сделать пластическую операцию?! А вы знаете, что сам Менахем Бегин позвонил мне и сказал, что я сделал великое дело, поселившись в Восточном Иерусалиме?! И его мнение для меня куда важнее, чем то, что думаете об этом все вы, вместе взятые!
9 декабря 1987 года произошло событие, которое поначалу израильтяне восприняли просто как очередной несчастный случай: водитель израильского грузовика столкнулся с двумя арабскими микроавтобусами. В результате этой аварии четыре палестинца погибли. Однако палестинцы увидели в этой автокатастрофе больше, чем очередное ДТП — они заявили, что еврей специально задавил арабов. И возмущенные палестинцы вышли на улицы сначала в Газе, а затем и в Рамалле, Дженине, Хевроне и Шхеме. Сотни детей и подростков они закидывали солдат ЦАХАЛа градом камней, бросали в израильские машины «бутылки Молотова», жгли покрышки и перегораживали дороги.
Так начиналась первая интифада. Само это слово на русский обычно переводят как «народное восстание», но на самом деле оно означает «пробуждение», «возрождение».
Да, лидер ООП Ясер Арафат был со своими боевиками в Тунисе, но местные отделения ООП продолжали все эти годы действовать в Газе, Иудее и Самарии. Кроме того, к ним прибавились новые палестинские организации, считающие, что израильтян можно заставить убраться в границы 1967 года, только развернув против них перманентный, кровавый и беспощадный террор. Интифада означала, что палестинцы, наконец, пришли в себя после той «зачистки Газы», которую Шарон произвел в начале 70-х годов, и у них выросло поколение новых бойцов и лидеров, заступивших на место тех, кто был ликвидирован или арестован по приказу генерала Шарона.
Министр обороны Ицхак Рабин поначалу попытался подавить интифаду силой, но это вызвало бурю возмущения в мире: израильские солдаты, стреляющие, пусть и резиновыми пулями по толпе бросающих камни мальчишек выглядели на телеэкранах как безжалостные убийцы. «Резиновой пулей тоже вполне можно убить человека!» — замечали военные и политические обозреватели, и это было чистой правдой: в случае попадания в глаз, в солнечное сплетение или при выстреле в упор в сердце такая пуля и в самом деле убивает. Но они «забывали» добавить, что и брошенным камнем тоже вполне можно убить человека…
Оказавшись под прицелом жесткой критики и обвинений со стороны мировой прессы и международных правозащитных организаций, израильское правительство растерялось. Шимон Перес, ставший в результате ротации министром иностранных дел, в качестве выхода из сложившейся ситуации предложил в одностороннем порядке выйти из Газы, предоставив живущих в ней палестинцев самим себе, и эти его слова немедленно вызвали ответный огонь со стороны Ариэля Шарона.
«Это совершенно неоправданное, более того — чрезвычайно опасное предложение, — заявил Шарон. — Оно приведет лишь к усилению насилия со стороны палестинцев, тем более опасному, что мы не в состоянии герметически закрыть Газу. Если мы выйдем оттуда, палестинцы начнут обстреливать ракетами и минометными снарядами Сдерот и Ашкелон — точно так же, как они это делали в Ливане».
Остается заметить, что Шарон вновь оказался прав — после того, как он сам, спустя восемнадцать лет осуществил то давнее предложение Шимона Переса, палестинцы резко усилили ракетные обстрелы израильских населенных пунктов Западного Негева и южной части страны. И большая часть выпущенных ими ракет пришлась именно на кварталы Сдерота и Ашкелона.
Но тогда новая, пришедшая из Газы волна палестинского террора напомнила израильтянам о том, как здорово справился с этим террором полтора десятка лет назад Ариэль Шарон, и повысила его популярность в народе. Поняв это, израильская пресса предоставила ему самую широкую трибуну, и Шарон не замедлил воспользоваться открывшимися перед ним возможностями как для пропаганды своих политических идей, так и для заявлений о своих притязаниях на пост министра обороны — если не в этом, так в следующем правительстве, тем более что до очередных выборов в Кнессет оставалось не так уж много времени.
В каждом своем интервью он обвинял министра обороны Ицхака Рабина в том, что последний не может справиться с интифадой, и добавлял, что если бы сейчас министром обороны был он, Ариэль Шарон, все было бы совсем по-другому.
— Что вы конкретно предлагаете? — спросил Шарона в те дни один из журналистов.
— Я думаю, необходимо передать контроль над ситуацией на территориях специальной межминистерской комиссии, которую возглавит опытный и доказавший на практике свою способность бороться с террором человек, — ответил Шарон. — И поведение Рабина в первые дни Шестидневной войны, и его нынешние метания свидетельствуют о том, что он не в состоянии принимать решения в чрезвычайных ситуациях — как только такая ситуация возникает, он тут же впадает в прострацию.
О том, кого именно имел в виду Шарон под «опытным и доказавшим на практике свою способность бороться человеком», израильтянам объяснять было не нужно — конечно же, Ариэля Шарона!
Затем на какое-то время Шарон отошел от активной политической деятельности в связи с тяжелой болезнью матери. Целые дни он проводил у постели Веры Шейнерман, кормя ее с ложечки, а когда ему говорили, что время не терпит и нужно продолжать действовать, Арик упрямо отвечал, что сейчас ему, кроме матери, ни до кого нет дела.
— Мать у каждого только одна, — говорил он, — а такой мамы, как у меня, вообще нет ни у кого. До глубокой старости она ежедневно работала в поле и ухаживала за скотом. И то, что я такой, какой я есть, я обязан, прежде всего, своим родителям.
18 мая 1988 года Вера Шейнерман скончалась, отписав дом и земельный участок в Кфар-Малале Арику и оставив своей живущей в США дочери Дите лишь 25 тысяч долларов. Дита, узнав о завещании матери, отказалась принять эти деньги и даже не явилась на похороны, чтобы не встречаться с братом — на могиле матери она появилась лишь через неделю после ее смерти.