— Шелгэ? Шелг! Эй, ты что там делаешь? — Ива всполошился, повернул голову, пытаясь увидеть, что я плету, и вырвал пряди из моих рук. — Что это?
Ива ощупал три сплетенные мной тонкие косички.
— Косички. Ты тоже про такие не слышал?
— Нет. Интересно!
— Не тереби, а то расплетутся.
— А что, закрепить нельзя?
— Можно. Надо или маленькие заколочки, или просто нитки.
Ива принес мне моток тонкого черного шнурка.
— На белых волосах это будет хорошо видно, — усмехнулась я, доплела косы и закрепила. Парень тут же убежал смотреться в зеркало.
— А как ты их плетешь? Так необычно смотрится.
— Да руками. Смотри, — я сплела из шнурка косичку.
— Здорово! А таких косичек можно много наплести?
— Можно. В Арии обычно всю голову так заплетают. Практично, не надо ни укладывать, ни причесывать. Вымыл, и все.
— А ты можешь мне заплести?
— Могу, конечно, но зачем тебе это? — расхохоталась я.
— Ну, прикольно. Да хочется просто!
— Не, это тебе не пойдет, — покачала я головой, все еще смеясь. Шуточное ли дело — аладар с кучей косичек?
— Откуда ты знаешь?
— Да просто мало кому идет. Если хочешь, я тебе заплету, сам увидишь.
— Хочу.
— Садись.
Я снова усадила аладара на пол, а сама уселась на диван. Тщательно расчесав волосы, я взялась за плетение. Хорошо, что у Ивы еще волосы не такие длинные, как у Лехо, а то бы до утра плела! Ива спокойно сидел, не крутя головой, не порываясь куда-то идти, как будто всегда был моделью у парикмахера. Одно удовольствие косички плести!
— Ты еще жив? — спросила я после пятнадцати минут тишины и неподвижности.
— Да, а что? — спросил Ива.
— Надо, чтобы помер!
Тишина повисла гробовая.
— Просто Лехо, пока я ему косу плела, хоть бы мурлыканьем подавал признаки жизни.
Ива усмехнулся, слегка покачав головой.
— Нет, серьезно. Ты бы хоть помурлыкал, что ли, а то вообще никаких признаков жизни. Или все же прическа не располагает к мурлыканию?
— Да нет, я просто сдерживаюсь.
— Хм, а Лехо сказал, что по заказу мурлыкать нельзя.
— Ну да, по заказу мурлыкать нельзя, а не мурлыкать при желании можно, — пожал плечами аладар.
— А зачем? — удивилась я. Действительно, почему нужно сдерживаться?
— Да по разному, кому как хочется.
— Ну, хоть расскажи тогда что-нибудь. А то тишина мне эта не нравится.
— А что рассказать?
— Ну, у вас практика тоже была, что вы там делали?
— Да ничего особенного. Суд был. Разбирали дело о лишении родительских прав, но мы дело выиграли. Так что права остались у матери, — ответил Ива.
— А что за дело-то было?
— Да там необычный случай, — начал Ива, чем больше он говорил, тем явственнее слышались рокочущие нотки в голосе. Ну вот, хоть убей, не понимаю, почему бы не мурлыкать, если хочется. Если бы я умела, то точно бы не стала ставить себе никаких ограничений! Похоже, говорить и мурлыкать вполне можно, а вот говорить и не мурлыкать, когда очень хочется, сложнее.
Я полировала скользкую саблю, когда в комнату забежал Лехо.
— Шелгэ, как ты это плела! — с порога воскликнул он.
Я вскинула на него глаза, хрюкнула и выронила саблю. Та слабо звякнула и уехала к ногам Лехо, в миллиметре затормозив гардой, которая с силой трения дружила, как и любой другой предмет, кроме клинка этой сабли.
— Стоп! — воскликнула я. — Зависни!
Я подорвалась с места, подобрала саблю и поскорее сунула ее в ножны, скрепив их с гардой.
— Все отвисни!
— Шелгэ, как ты это плела? — повторно спросил Лехо.
Я бросила на него еще один взгляд и снова расхохоталась.
— Я плела руками, а чем плёл ты, я не знаю! — еле выговорила я.
В жизни еще не видела такой лохматой и кривой косы из толком не причесанных или сильно запутанных в процессе заплетания волос. Мне казалось, ТАК заплести в принципе нельзя. Но с чем не справится толпа арийцев, справился один аладар!
— Шелгэ! — пропищал Лехо.
— Иди сюда, — поманила я его к себе. — Давай расческу, нет, пореже. Мне твои художества теперь долго раздирать.
— Раздирать? — было усевшийся аладар подскочил на месте.
— А ты как думал? Такого наплести — это надо уметь! Что ты с ними делал, что так запутал?
— Да ничего я с ними не делал!
— А кто же делал? Ива, что ли, расстарался?
— Ива? Нет, я сам. Но я…
— Запутал ты свои волосы основательно, садись и терпи. Буду распутывать!
Мальчик сел и понурился.
— А вот голову лучше держи ровно, если тебе уши дороги, — посоветовала я, мальчик тут же выпрямился.
Расческу я впрочем, пока отложила и стала распутывать пряди руками. Лехо мужественно терпел, изредка порывисто втягивая воздух.
— Уй! — пискнул мальчик, когда я дернула за прядь слишком сильно.
— Радуйся, что еще выстригать не надо. И как ты умудрился такое сотворить? Ведь на волосах даже лака нет!
— Ай… — горько и обречено сказал Лехо.
— Верю, а что делать?
Я, наконец, вооружилась расческой и стала раздирать уже развязанные, но все еще спутанные пряди. Волосы поддавались с трудом, но я думала, что будет хуже. Все же волосы у аладаров на редкость не путающиеся. Что он с ними сделал?
— Лехо, расскажи все-таки, как ты до такой жизни дошел.
Мальчик косо на меня посмотрел, тяжело вздохнул и признался.
— Я шампуни перепутал, потом спать лег, а утром решил косичку сплести, ну как ты мне плела, а вышло вот что.
— Н-да, весело. И чем же ты голову намыл?
— А я случайно из какой-то синей баночки жидкостью попользовался.
Расческа вывалилась из моих рук, а челюсть громко стукнула об пол. Нет, к счастью, челюсть осталась при мне, это расческа так звякнула.
— Это же… это же… шампунь для хвоста! Я его в ванной вчера забыла. Им же голову мыть вообще противопоказано! Волосы после него пушистые, мягкие и не нуждаются в дополнительной фиксации, но это на хвосте, а не на голове!
— Ну да, утром волосы были мягкие, пушистые и каменные, причем застывшие в той позе, в какой и спали, — еще горше вздохнул Лехо.
— Горе ты мое недомытое! На, иди вот этим вымой, волосы нормальные будут, но больше из моих баночек ничем не пользуйся. У аладаров и арийцев волосы разные!
— И хвоста нет.
— Как у тебя уши в трубочку от средства для хвостов не свернулись!
— Так я уши шампунем не мою!
Я озадачилась. Как можно вымыть волосы, не намочив уши? Впрочем, наверное, аладары как-то приспособились.
— Иди, потом придешь, я тебя посушу.
Ожидая ненормального аладара, я села снова к сабле. Нет, ну надо додуматься, средством для хвостов голову мыть? Лехо вернулся довольно быстро с мокрыми, но вполне нормальными волосами.
— А что это такое? Волосы сразу такими мягкими стали, — спросил он, возвращая мне мой шампунь.
— Ну, еще бы! Если бы уж тебе это средство не помогло, то твои волосы бы уже ничего не спасло, — усмехнулась я. — Это мой шампунь для придания волосам хоть как-то послушности. Для твоих волос это должно быть убойное средство.
— Эх, надо себе такой же купить.
— С ума, что ли, сошел? Тебе нельзя таким волосы мыть, они вылезут все!
— Как это? — Лехо схватился за мокрые пряди.
— А вот так.
— Но я же вымыл, и все на месте.
— То один раз, да и после средства для хвоста опасаться было уже нечего. А если мыть постоянно, то вылезут.
— Но у тебя же не вылезают.
— А ты волосы мои потрогай! Такие даже маргиевой кислотой не возьмешь! Все равно будут лежать, как им вздумается!
Лехо послушно пропустил мои волосы между пальцами.
— Такие жесткие и густые.
— И это после вот этого убойного средства, да еще с кучей всяких средств для укладки. Даже чуть-чуть реже не стали, и как прутья!
— Вот это да!
— Это из-за пигмента. Вот такие они, синие волосы! Садись, сушить буду.
Я быстро нашла фен, поставила минимальную скорость и температуру и вооружилась расческой. Одно применение, и волосы как шелк! Ну почему на мои волосы так не действует?
Лехо немного посидел, изучая фен и свои волосы (видимо, проверял, не выпадают ли) и успокоился. Через пару минут я услышала, а скорее, почувствовала, ибо фен все же шумел прилично, мурлыкание.
— Ты сильно-то не расслабляйся и за ушами следи. Я, конечно, постараюсь осторожнее, но все же могу и забыть. У меня-то уши обычные, — сказала я ему.
Лехо кивнул и предусмотрительно прижал уши к голове. Ну да между двух зол «расческа» и «фен» предпочтительнее выбрать частый гребень, чем горячий воздух.
— Слушай, а ты можешь не мурлыкать, если захочешь? — неожиданно вспомнила я.
— Могу, но это все же трудновато, — ответил Лехо.
— То есть проще мурлыкать, если есть желание, чем сдерживаться? — сделала вывод я.
— Нет. Можно в принципе легко и не мурлыкать, только зачем?
— Да я тоже не поняла, — пожала я печами.
— А это ты про кого? — оживился Лехо.
— Да про Иву.
— А что он? — заинтересовался Лехо.
— А ты видел, сколько у него косичек на голове?
— Это ты все плела?
— Я, кто же еще? Я пока плела, даже испугалась, не помер ли он. Сидит неподвижно, и тишина! — сказала я.
Лехо расхохотался, видимо, прекрасно представив себе эту картину.
— Тут я и выяснила, что вполне можно и не мурлыкать даже при желании, особенно если еще и молчать.
Лехо расхохотался еще пуще.
— Нет, а чего ты смеешься?
— Пытаюсь себе это представить. Получается плохо, — я снова услышала этот странный хриплый и какой-то утробный голос, только гораздо больше похожий на мурлыкание, чем до того в исполнении Ивы. — Нет, у меня не получается!
А, так это он попробовал говорить, не мурлыкая!
— Н-да. Ну и на фига это надо? Что мешает спокойно мурлыкать, если хочется? — возмутилась я.
— Ну не всегда же можно.
— В смысле? А кто запретил?
— Как бы тебе объяснить, чтобы ты поняла. Ну, вот допустим, ты пришла на похороны и улыбаешься во весь рот. Разве это нормально? Так делать нельзя!