о доказывал, что многие западные ученые готовы радикально пересмотреть свое отношение к ней, но и, вопреки фактам, утверждал, будто они согласны датировать Ригведу началом 5-го тыс. до н. э. в соответствии с взглядами индусских фундаменталистов. Занимаясь подтасовкой фактов, он заявлял, что якобы ныне многие индийские ученые полностью отрицают «теорию миграции». При этом в список таких ученых он включал не только нескольких индийских специалистов, пошедших на уступки хиндутве, но и дилетантов, о которых упоминала Р. Тхапар (Swarup 1994).
Показательно, что в статье, помещенной в этом сборнике, молодой индийский банковский служащий Ш. Талагери утверждал, что «теория арийского завоевания» подрывала рациональные основы индийского национализма, и одновременно показывал, что среди индийских националистов были и те, кто ее разделял, и те, кто ее отвергал. И если другие индийские авторы сборника уличали эту теорию в ее связях с колониализмом и империализмом, то он доказывал, что ничуть не меньше она была способна служить интересам левых (Talageri 1994). Но в таком случае проблема оказывалась вовсе не в самой этой теории, а в том, кто, как и для каких целей ее использует. Мало того, отвергая теорию прихода ариев в Индию, индийские авторы этого сборника вовсе не желали отрицать миграцию как таковую: помещая «прародину ариев» в Северо-Западной Индии (в Пенджабе), они писали об их миграции на юг континента, а также допускали древние миграции из Индии вплоть до Европы466. Иными словами, критикуя «арийский миф» в изложении западных авторов, они вовсе не отказывались от него, а лишь придавали ему прямо противоположный смысл, лучше соответствовавший их собственным целям (см., напр.: Talageri 1993).
Сравнительно недавно А. Шарма выразил удивление тем, что сегодня идею автохтонного происхождения ариев называют националистической. Подобно Талагери, он делал акцент на том, что националисты могут в принципе использовать самые разные теории. Ссылаясь на построения Тилака, он отметил, что для агрессивного национализма характерна именно теория миграции, выводящая ариев из каких-либо удаленных от Индии регионов. По его мнению, если и можно считать автохтонную гипотезу националистической, то речь должна идти о «мягкой» оборонительной форме национализма (Sharma 1995: 180–181). Иными словами, он попытался ослабить критику внешних наблюдателей, упрекающих ряд современных индийских ученых в политизации вопроса о происхождении древних ариев.
Однако если рассматривать националистические концепции этногенеза в развитии, то картина получается иной. В действительности вырисовывается интересная динамика, демонстрирующая едва ли не универсальную тенденцию смены миграционной парадигмы на автохтонную в русле националистического дискурса. Как показали еще советские авторы рубежа 1920 – 1930-х гг., теория миграции идеально служила интересам империализма, колониализма и экспансионизма. Однако в колониальный период духовные вожди угнетенных народов, как правило получавшие образование в метрополиях, не столько отвергали этот подход, сколько, напротив, брали его на вооружение, пытаясь обратить против колонизаторов. Действительно, в период борьбы против колониализма или дискриминации лидерам национально-освободительного движения было важно подчеркнуть величие предков и их славные деяния, ибо это создавало боевой настрой и помогало мобилизации масс. Именно такую политическую задачу и выполняла в их устах теория миграции. В частности, она была призвана показать, что не колонизаторы принесли в данный регион цивилизацию и культуру, а далекие предки обитающего здесь народа. Это оказывало определенное психотерапевтическое действие, ибо помогало избавиться от комплекса неполноценности и от преклонения перед колонизаторами и создавало веру в свои собственные силы.
Однако обретение независимости потребовало иного подхода. Ведь легитимация вновь возникшего национального государства требует доказательства законного и неоспоримого права на обладание данной территорией. А это заставляет обращаться к автохтонной модели и доказывать, безусловно, местное происхождение предков. Другой причиной популярности автохтонизма стало то, что он помогал отвести от своих предков (а значит, и от себя) обвинение в том, что они покорили местное население, навязали ему кастовую систему и тем самым обрекли его на неполноправное положение, в котором оно находится до сих пор. Ведь такой аргумент до сих пор звучит из уст далитов и тамилов.
Все это и стоит за современной сменой парадигм в индийской историографии. Кроме того, нельзя забывать о том, что нацисты тоже называли свой национализм «оборонительным». И сегодня ни один национализм не отважится открыто заявить о своих агрессивных, милитаристских, гегемонистских устремлениях. Но это нисколько не мешает ему проявлять агрессию по отношению к «меньшинствам» и «чужакам». Так, показательно отношение индусского национализма к представителям иных конфессий, и прежде всего к мусульманам. Не менее важно и то, что некоторые сторонники хиндутвы понимают «индусскую Индию» в цивилизационном плане и доказывают, что сегодня происходит становление «индусской цивилизации», чему, как они сетуют, мешают индийские «западники» (Goel 1993; Jain 1993: 375. Об этом см.: Lele 2000: 23–29). Этот цивилизационный проект имеет и территориальный аспект: некоторые лидеры фундаменталистов мечтают о «возвращении» Пакистана и Бангладеш в состав Индии.
Вместе с тем нельзя не отметить, что некоторым пакистанским ученым генеалогия, выводящая предков из хараппской цивилизации, кажется не менее соблазнительной, чем их индийским коллегам. Причем современная исламская идентичность этому нисколько не мешает (см., напр.: Rahman 1996).
Как правильно замечает Д. Фигейра, в Индии образ ариев многообразен. Он может означать как истинных индусов, так и пришлых чужаков. В первом случае периферия отсекается как инородное образование, а во втором она, напротив, реинтерпретируется и противопоставляется центру. Классический арийский миф давал возможность привилегированной части индийского общества отождествлять себя с пришельцами-завоевателями. В эпоху британского владычества средний класс тем самым подчеркивал свое культурное превосходство над колонизаторами. И это помогало ему бороться против колониализма. В то же время выходцы из общественных низов реинтерпретировали арийский миф, совершая его деконструкцию и показывая, что и социальная ситуация может быть кардинально изменена. При этом низшие слои противопоставлялись высшим как два совершенно разных общества, и первые, по крайней мере, символически получали то место в социальном пространстве, которого они якобы заслуживали, а вторые без сожаления свергались с пьедестала. Поэтому, как отмечает Фигейра, сегодня следует вырабатывать более тонкие методы анализа дискурса в колониальном обществе и проводить различие между национализмом и стремлением местной элиты сохранить структуру традиционной власти, легитимируя это апелляцией к идеализированному древнему порядку. Ведь в одних случаях арийский миф служил в Индии идеологией сопротивления колониализму, будь то британский колониализм или арийский (брахманский), а других – гегемонистскому проекту, направленному против меньшинств. Иными словами, его функции отличались многообразием и определялись теми группами, которые к нему обращались (Figueira 2002: 157–159. См. также: Trautman 1997: 221–222).
Заключение
Таким образом, мы проследили историю арийского мифа на протяжении более 200 лет. Возникнув как невинная научная гипотеза в контексте раннего европейского романтизма, арийский миф проделал в своем развитии причудливую траекторию, став основой насыщенного политического дискурса. При этом в различных контекстах, в разные эпохи и на разных континентах он принимал свой особый облик, диктовавшийся интересами его создателей и пропагандистов, способных изменить его смысл до неузнаваемости. Это говорит нам прежде всего о высокой социальной роли науки. Если создаваемые ею концепции затрагивают болевые точки современного общества или интересы определенных общественных групп, то такие концепции с легкостью переосмысливаются и используются в тех или иных политических целях, порывая с академической скрупулезностью и вне зависимости от того, что думают об этом ученые. Впрочем, как мы видели, и среди ученых находятся такие, для кого политические интересы оказываются не в пример важнее научных. Следовательно, ученые отнюдь не живут в «башне из слоновой кости», а являются заинтересованными участниками политического процесса, что нередко оказывает существенное влияние на саму их научную деятельность – на то, какие именно научные проблемы привлекают их внимание, какие методы и источники они используют в своем исследовании, как они их интерпретируют и к каким именно выводам приходят.
Речь, разумеется, идет о влиянии национализма на научную парадигму. Так, если колонизаторам арийский миф был нужен для оправдания процесса колониализма как «цивилизаторской миссии», направленной на просвещение «варваров», то местные противники колониализма и активисты национально-освободительного движения тоже прибегали к его помощи, но использовали его в совершенно ином ключе. В ранний период они могли разделять миграционную гипотезу, но при этом отождествлять своих предков все с теми же колонизаторами. Это делалось для того, чтобы показать, что, во-первых, по своей культуре и цивилизаторским способностям предки нисколько не уступали нынешним колонизаторам или даже находились с ними в близком родстве, а во-вторых, именно поэтому местное население не должно рассматриваться уничижительно в качестве «варваров» и имеет полное право на самостоятельное развитие.
После получения независимости такая концепция неизбежно требовала переосмысления, так как для своей легитимации национальное государство было заинтересовано в опоре на принцип автохтонности: необходимо было доказать, что основное его население является «коренным», то есть имеет предков, обитавших здесь испокон веков. За этим стоит идея исторического права на территорию проживания, апелляция к которому широко используется в современном мире при отсутствии у бывших колониальных народов зафиксированного юридического права на свои земли.