Поутру, набросав дров, разожгли поярче костер у входа, пусть видят окружающие, огонь горел и днем, не жалея в него кидали зеленые ветки, чтобы гуще выходил дым — бес толку, никто не пришел.
С увязавшимся за ним гепардом два дня бродил по знакомым местам, ища хоть какой-нибудь след; поднимался на сопки, где догорал сиреневый пожар цветущего багульника, жадно вдыхая его полузабытый дурманяще резкий аромат. Сдирая с лица липкую паутину, спускался к круглому, как бочага, лесному озеру с черной, будто дегтярной водой, вспоминая, как они с побратимом вылавливали из него таких же темных окуней, топорщащих красные колючки плавников. Нашел лишь ворох порыжевшего лапника на месте старой ночевки, из под ног зашуршали крылья вспорхнувших рябчиков. Мелкая черная волна качала золотистые хвоинки лиственницы, по водной ряби неслышно скользили две пестрые утки.
Пробирался и к кромке обширного болота, поросшей ольхой и осиной, в унылую мшистую даль уходили кочки, обильно красневшие, будто пролитой кровью, рано созревшей в этом году брусникой. Среди них поднимались песчаные островки с редкими чахлыми соснами, склонившимися над гнилой водой, местами безголовые — с отсохшими верхушками.
Добыв косулю, принес к священному дереву, забросив снятую шкуру с головой и ногами в сплетение ветвей кроны. Набрал хвороста и разжег у алтаря огонь, отмахиваясь от сердито гудевшего ворсистого шмеля, что пристал, когда юноша проходил по лужайке затянутой розовым клевером.
Долго сидел, уставившись в пламя, надеясь разглядеть в его языках или услышать в грае слетевшихся на угощение воронов о судьбе близких людей — нету ответа.
Оторвал взор от огня. В безоблачном небе завидя кобчика, рассыпалась, мельтеша крыльями, стайка мелких птах. Сквозь зелень травы голубели цветы цикория, над желтыми шапками соцветий зверобоя и пижмы мерно гудели пчелы, среди причудливого переплетения их листьев промелькнула крохотная, размером с мизинец коричневая ящерка. Жужжали слетавшиеся на пролитую кровь мухи, тихонько стрекотали кузнечики.
Он, воин и охотник, не владеет магией, вот старик Агил, тот, наверное, дал бы ответ.
На гору с плоской вершиной поднялись на обратном пути, с той стороны, где был пологий склон, но на колеснице всё равно не въедешь. Издали приметили, как наверху приветливо мигнул слабый, дымный отблеск костра. Повозку оставили, сняв сбрую с жеребцов, любопытный гепард упрямо поперся за друзьями. Когда проходили мимо березовой рощи, раздался переливчатый свист иволги. Радж улыбнулся, вспомнив, как эта красивая птица тогда испугала его, пролетев над головой. Плоская вершина священной горы с других сторон была окружена осыпями, самый крутой склон, семью слоистыми уступами, обрывался к озеру.
Юноша вдруг заметил, что один из этих уступов напоминает карабкающегося вверх медведя покрытого шкурой пегих лишайников.
Преодолев долгий подъем, друзья наткнулись на вооруженных людей — на вершине дежурил дозор. Два воина — молодой и постарше, сразу видно, что отец с сыном. Невысокие, плотные, кареглазые, в темно русых волосах старшего полно седины. Оба почтительно поклонились молодому ратэштару со спутником, сзади плелся усталый гепард, вся его недовольная морда, как бы говорила — горы — это не моё.
Внимательно оглядев людей с легкими луками, Радж спросил.
— Почему поклонами встречаете, а ну как мы враги?
Старший улыбнулся.
— Вести о вернувшемся сыне вождя с пардусом уже далеко разошлись по степи. Мы заметили вас с вершины.
Юноша невозмутимо кивнул, но в душе заиграли свирели — о нем узнал народ.
Друзья поклонились священному менгиру, оставив на камне отметку своей кровью. Стражники предложили им разделить трапезу, уже темнело, но отказываться было неудобно, к тому же и они прихватили с собой в это место силы сыр и вино. Радж не распечатывал амфору, всё надеялся, что Учитель и побратим вдруг вернутся из дальнего похода, если бы они были мертвы, он бы почувствовал. А потом, расстроенный, забыл про вино. Ну что же, и гора знаковая, да и компания, похоже, подходящая. Кивнул Вяхирю.
— Доставай припасы.
Тот довольно улыбался, скалывая ножом с узкогорлого кувшина глиняную пробку. Первую чашу, почтительно поклонившись, юноша вылил на менгир. Сторожа оживились, бедным людям ещё не приходилось пробовать вина. Старший довольно щурился, смакуя напиток, Радж же не разделял его восторга, вино было кисловатым, с тем, что подавалось на стол ванаки — не сравнить.
Отец с сыном поставили на плоский камень копченую козлятину, хлеба не было — старый подъели, а новый урожай ещё созревал. Вяхирь нарезал сыр и оставшееся, уже подветренное мясо косули.
Пожилой мужчина, звали его Сур, понимал толк в вежестве. Когда после первой чаши прошло смущение перед аристократом, речь его потекла гладко и витиевато, Радж подумал, уж не со степным ли сказителем он делит трапезу. Прежде всего, тот возблагодарил дэвов за счастье сидеть за одним столом с благородными воинами, красота которых уступает только их доблести. Выпили и за здоровье великолепного Симхи, могучего героя, наводящего ужас на врагов. Отец не любил лести, но такому краснобаю при другом дворе не было бы цены. Сын его держался скромно, помалкивал, как и положено новику, да и больше одной чаши ему не налили.
Вяхирь посмеивался, он тоже любил побалоболить, именно благодаря его россказням, про Раджа уже ходили легенды, в них он истреблял не только десятки врагов, но ещё и полчища демонов.
Суслик немного поел сыра, от подванивающего мяса брезгливо отвернулся, его хозяин не беспокоился, гепард — как волк, может не есть седмицу.
Сидящий спиной к обрыву Радж резко оборвал смех. В багровых отблесках почти угасшего заката, там, где далеко на западе темной громадой поднимался утес, на его высшей точке возник и тускло засветился крохотный дрожащий огонек, слабый, похожий на ночного светляка в летней траве. Постепенно разгораясь, он рос в размерах и вот на осветившемся пространстве далекой скалы уже бушевал большой костер.
На лице Сура пропали следы веселья, зло оскалившись, он толкнул сына, подхватив ещё не остывшие рдеющие угли, оба бросились к сложенным шатром дровам, едва не раздавив прикорнувшего гепарда.
Радж с Вяхирем поднялись, собирая оружие, объяснений никому не требовалось. Война!
Глава десятая
К середине лета Базорку наконец удалось, как и замышлял, сколотить ударный кулак для вторжения в полторы сотни колесниц. Подошедшие отряды пехоты под командой Гарджи он оставлял в цитадели Дакшина и в полевых лагерях вокруг города. Ставка была на быструю войну — стремительный прорыв и разгром колесничной элиты. «Так я переломлю народу ворангов кость». Степной вождь не собирался устраивать многолетнюю взаимно истребляющую бойню среди родственных племен. «Перебить самых упертых, вроде их вождя, с остальными договоримся. Пора прекращать многовековую вражду — главная добыча и слава на юге — там многолюдные богатые страны, большие города, обитатели которых прячут свой страх за высокими стенами, помня свирепую ярость ариев».
Чтобы собрать большое колесничное войско приходилось жертвовать качеством — в повозки запрягали плохо объезженных коней и садили недостаточно обученных людей.
И тех и других не хватало, частые войны повыбивали бойцов, а джуз обескровил табуны.
В коренных землях запада из марья остались старики да калеки. Ничего, кроме разбойных ватаг страшиться там некого, рубеж защищает текущий к морю могучий полноводный Ра.
С вытоптанных пастбищ и берегов водоемов, выпитых многолетней засухой потянулся и поток мирных переселенцев, они искали лучшей доли на недавно покоренных просторах.
Основной костяк войска составили воины его скары, число первоначальных двенадцати «пандаров» было увеличено до тридцати. Оставив десяток личной охраны, которую держал не из-за боязни за свою жизнь, а чести ради из самых молодых, только что надевших шкуру леопарда, старых соратников Базорк отправил командовать отрядами или колесничными пятерками.
Из почти сотни марья ишкузи Жеребху смог собрать в поход всего двадцать три колесницы — в основном жаждущий славы молодняк. Опытные бойцы, пошедшие с ним, были, как правило, из пограничных восточных родов, имеющих кровников среди ворангов и немногих уцелевших ветеранов, привычных ходить под началом Махима.
Большинство ратэштаров Дакшина не поддержали нового правителя, вернее наместника Базорка.
Западные роды также не забыли долгого противостояния со степняками, хватало кровников и у них.
Сам Базорк вел себя достойно, никого не принуждая вступать в войско, не пытался навязывать и городу новых порядков. Участники ночной бойни ворангов взахлеб рассказывали о знаке бога выжженного, как тавро на его спине, отваге и, что главное, воинской удаче. Люди уважают силу, к тому же большинство артаванов признали степного вождя земным воплощением Индры. Бродячие певцы, кормящиеся с его руки, воспевали герою славу, хотя и не было среди них по таланту равных умершему слепцу Мадху, народ слушал. Поэтому, не смотря на нелюбовь к пришельцам, город не будоражили беспорядки, его жители по обыкновению выжидали, куда кривая вывезет.
Как раз один из таких бродячих аэдов под рокот струн полу рассказывал, полу пел очередную былину. Базорк остановился, прислушиваясь, телохранители замерли сзади.
«Пришел человек с головою белой, как земля зимой, ведя свой путь с Севера — с края, где сияет вечными снегами двуглавая священная гора, отражаясь в водах семи бирюзовых озер.
Пыль многих дорог осела на плаще странника, шествовал он безоружным, только посох держа в деснице. Но не посмели напасть на одинокого чужака на долгом пути не звери, ни люди. Встретившись с его взглядом, даже самые беспощадные из них опускали взор свой.
Всё селение собралось, чтобы приветствовать и почтить святого человека. Он же выделил из толпы мальчика с дерзкими глазами, и подошел к нему и поклонился, и сказал окружающим.
«Отрок сей отмечен богом, и суждено ему стать владыкой Ариана Ваджи».