***
Я сходила с ума. Просыпалась рано утром, шла в конюшню, садилась на Астарота. Двухчасовая прогулка по выжженным солнцем полям. Возвращение в Цитадель. Я посещала запланированные встречи, наблюдала за ходом начавшихся боев, проверяла строительство дополнительного корпуса больницы.
Я рассматривала жалобы и выносила решения по спорам, встречалась с подругами и поставщиками товаров. Изо дня в день. Неслась по размеренному ритму своей обычной жизни…и продолжала сходить с ума.
Потому что меня тянуло его увидеть. Этого треклятого инкуба, не смирившегося с тем, что я выслала его на каменоломню, и продолжавшего красть мои ночи. Хотя нет, я была уверена, что ублюдку было явно не до меня. Особенно когда увидела своими глазами, ДО КОГО ему было дело.
Да, я следила за ним. Переодевшись в более простую одежду, чтобы не привлекать ненужного внимания, я спускалась в карьер под любыми предлогами, чтобы снова увидеть этого мерзавца. Хотя бы издали. Чувствовала, как ко мне на цыпочках подбирается самое настоящее безумие, особенно при воспоминании о нашей последней встрече, и все равно потакала потребности убедиться своими глазами, что не истощал, не ослабел…не сломался. Смотрела и понимала — такого невозможно сломать. Никакими работами. Такие, как он, в любой, самой сложной ситуации становятся только сильнее, приобретают мощь, но не слабость, опыт, но не сожаления.
Смотрела и с отвращением к самой себе понимала — мне не нужны ни его извинения, ни его покорность. Мне казалось, если он все же склонит голову, я почувствую себя не победителем, а проигравшей. Впрочем, таковой я ощущала себя уже сейчас. Исподтишка наблюдая, как прижал к себе стройную рабыню с пышными рыжими волосами и смачно поцеловал. В груди что-то оборвалось и стало тяжело дышать. Словно завороженная, смотрю, как сжимает пальцами ее пышную грудь, и чувствую едкое желание вонзить в нее кинжал, спрятанный под резинкой чулок. Вонзить и смотреть, как истекает кровью эта дрянь, впившаяся в его губы своими.
Какую по счету невинную служанку за эту неделю ты хочешь убить, Лиат? Третью? Четвертую? Впервые ты почувствовала это низменное желание к той блондинке с короткой стрижкой, сидевшей на его коленях во время перерыва на обед. Она призывно ерзала на нем, и Арис, отставив тарелку в сторону, встал и потянул девицу куда-то за низкие серые хибары, в которых они обитали.
Тогда я вернулась в свою комнату и долго стояла перед зеркалом, играя с волосами, представляя их другого цвета, другой длины. А потом волной злости понимание, что это неправильно. Это ненормально — желать убить незнакомую женщину, только потому что она покусилась…не на твое. Инкуб принадлежал мне как раб, как воин…но не как мужчина.
И я старалась загрузить свой день максимальным количеством дел, чтобы мыслям об Арисе попросту некуда было втиснуться. Старалась и не могла. Потому что неожиданно обнаруживала себя снова в каменоломне, жадно наблюдающей за тем, как работает именно этот демон. Как вздуваются вены на его сильных руках, как напрягаются и расслабляются мускулы, как скатываются капли пота по обнаженной спине. Я знала, какая она твердая, когда я впиваюсь в нее ногтями. Смотрела на влажные темные волосы с завитками на затылке и вспоминала, каково это — пропускать их сквозь пальцы, стискивать, со всей силы прижимаясь к нему.
Однажды он заметил меня. Резко повернулся и посмотрел прямо в мои глаза. Его собственные вспыхнули уже знакомым огнем, и я вздрогнула, почувствовав, как напряглось в ответ на него мое тело. Целую вечность ласкать взглядом высокие скулы, представлять, какие на ощупь эти длинные черные ресницы, закрученные кверху. Полные губы растягивает медленная широкая улыбка, и демон складывает руки на груди, не обращая внимания на надсмотрщика, окрикнувшего его, и глядя с откровенным вызовом. А я…я отворачиваюсь, стараясь обратить все свое внимание на начальника каменоломни, игнорируя болезненно занывшие соски и острое желание сделать шаг к нему. К Арису.
***
Эйнстрем вошел в мою комнату и молча протянул сверток, обвязанный позолоченной лентой.
— Послание от эльфов, моя Госпожа.
— Сами доставили?
Эйнстрем отрицательно покачал головой, и я подавила желание выругаться, хотя давно должна была привыкнуть. Трусливые ублюдки предпочитали отправлять послания с пленными демонами, которым отрезали язык ножом из голубого хрусталя, чтобы те не могли сказать лишнего. Опытный целитель остроухих вливал расплавленный хрусталь в кровь такого гонца, заранее вычислив, какую дозу тому вколоть, чтобы хватило на дорогу туда и обратно. За противоядием, которое имели только эти твари.
— Это требование ответа на их предложение о свадьбе.
Мой друг заметно напрягся и вскинул кверху подбородок.
— Согласишься?
— Я отказала им два раза, Эйнстрем. Почему ты думаешь, что я соглашусь в третий?
— Ответишь сама или мне написать им?
— Я сама. Это быстро. Можешь идти. Эйнстрем…
— Да, Госпожа?
— Все же хотя бы напоите бедолагу.
— Чентьем не снимет его боль.
— Возможно, он ее хотя бы притупит.
Молчаливый кивок, и мужчина покидает мою комнату.
***
Колокол пробил три раза, когда солнце, нехотя поднимавшееся за далекими горами, будто покрылось темными пятнами, расползавшимися по его поверхности, подобно маленьким насекомым, неспешно сбивавшимися в одну большую кучу.
Его лучи тщетно пытались пробиться сквозь черноту, практически закрывшую огромный тусклый диск, задрожавший на острых каменных пиках.
И только когда солнце, сделав последний отчаянный рывок, устремилось к оранжевому небосклону, дозорный, стоявший под самой крышей цитадели, забил тревогу, лихорадочно звоня в колокол.
— Эльфы! Дьявол их раздери в клочья! Эльфы!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Шели
Раскаленный песок Мендемая зашипел, когда на него упала первая капля ледяного дождя. Небо впервые за несколько месяцев затянуло низкими рваными грозовыми тучами темно-серого цвета, и казалось, что оно вот-вот рухнет на красную землю Ада и вдавит ее своей мощью до самых подземных огненных рек.
Шели смотрела на облака и мяла тонкую голубую шелковую тесемку, то наматывая ее на ладонь, то пропуская между пальцами. Когда-то она завязывала ее на длинных волосах своего младшего сына. На молодую женщину в очередной раз навалилась невыносимая тоска, от которой хотелось выть и кричать в это небо, взывая к Богам, чьи имена уже забыла, или к высшим силам, чтобы прекратили терзать ее душу и вернули ей хотя бы этого ребенка. Она искала его все двадцать лет, год за годом, месяц за месяцем. То посылала гонцов с письмами, то мчалась сама во все отвратительные и злачные места Мендемая, если оттуда приходили известия о похожем на него демоне-рабе. Шели долгие годы отслеживала весь живой товар, который приходил в Арказар изнутри Мендемая, в надежде найти Ариса. И с каждым годом ее уверенность в том, что он жив, то давала трещину, то крепла вновь.
Если нет доказательств его смерти, значит, она должна искать дальше. Да, они когда-то боролись с рабством, но искоренить это зло было невозможно, так как Мендемай сам по себе — истинное зло. Рассадник мерзостей и нечистот. Никто не может ожидать добра в мире, где солнце сжигает все живое, а холод замораживает даже воздух и слезы. Все, что она смогла сделать за это время — молить своего мужа облегчить участь несчастных. На большее он не согласился, даже когда она валялась у него в ногах и, заливаясь слезами, шептала, что среди этих рабов может оказаться ее сын. Аш оставался непреклонен: Мендемай — не мир смертных. Здесь не будет бунтов и восстаний — он не допустит. Здесь свои законы, и низшие касты всегда будут подчиняться высшим, не только потому что они беднее или родились не в той семье — они слабее. Они обязаны соблюдать иерархию, иначе начнется хаос. Равноправие — это не про Ад, а Шели просто наивная девочка если надеялась на иное.
— Пойми, ты ничего не изменишь. Они выйдут из-под контроля, они начнут нарушать законы. Они сами начнут ввозить сюда рабов и продавать их у нас под носом, убивать их или жрать живьем. Это низшие существа, и их нужно контролировать. Забудь о гуманизме, никто из нас на него не способен в принципе. Рабы выросли в жестокости, они впитали ее с молоком своих матерей и кормилиц. Они не знают, что такое жить по-другому. Не знают и не умеют. И каждый, кто поднимет мятеж, однажды поймет, что это всего лишь смена власти, но никак не обычаев и законов Мендемая. Каждому, кто сядет на огненный трон, придется продолжить дело своего предшественника и сдохнуть, если не получится его удержать под задницей. Слабаки не смогут править адом.
— Милосердие разве является слабостью?
Шели искала ответ в его горящих огнем глазах и не видела там ничего, кроме оранжевых молний. Много лет назад она бы даже не смогла произнести при нем это слово, но все менялось, и он менялся ради нее. Она это видела…
— Не только. Еще и глупостью. Однажды помилованные низшие мрази придут, чтобы убить тебя, именно потому что ты проявила слабость и оставила их в живых.
— Я тоже низшая. Я ниже их всех — я была смертной.
— Ты — моя женщина, и я дал тебе свободу, и я отвечаю за твои поступки и контролирую все твои действия.
— Контролируешь? Ты меня контролируешь?
Яркие огненные смерчи в глазах Верховного демона медленно погасли.
— Нет…я тебя уже давно не контролирую, потому что доверяю тебе. Потому что ты моя плоть и мое сердце. — он говорил без малейшей эмоции на невозмутимо-прекрасном лице, — Но я не позволю разрушить тот хрупкий мир, который воцарился в Мендемае в последние годы.
— Это не мир, когда одни давят других, только потому что у них больше дуций и золота. Не мир. Не этого я добивалась, когда поднимала за собой армии и с твоим именем на устах шла их освобождать. Чтобы потом они стали хозяевами других несчастных? Чтобы все вернулось на круги своя? Неужели все было бессмысленно, Аш?
Она сама не поняла, что в ее глазах дрожат слезы, пока он не привлек ее к себе и не провел пальцами по мокрым длинным ресницам.