Арис. Ярость Непокорных — страница 21 из 38

Если бы ты нашла меня, мама, этого бы не случилось. Если бы ты нашла меня, сейчас бы твои дети не хотели убить друг друга. Все было бы иначе…сколько раз я представлял себе это проклятое «иначе». Сколько раз за эти годы я прокручивал в голове нашу встречу с Шели. Прокручивал, пока она не свершилась и не принесла мне адскую боль разочарования.

Пока рабыня вытаскивала у меня из-под ребра осколок обсидиана, я сжимал челюсти и вспоминал о том, как жадно целовал свою сестру, дергая скованными руками и ощущая невиданную мощь рядом с ней. Ощущая, что могу свернуть эти долбаные цепи, лишь бы почувствовать ее тело ладонями. В этот момент я мог убить отряд таких, как ее плебей. Если бы нам посмели помешать, я мог сожрать сердца всех ее гладиаторов, только за вот такие несколько минут с ней. Никогда раньше я не испытывал подобного дерьма. Мне всегда было плевать на женщин, с которыми я спал или хотел переспать. Точнее, я не хотел — меня хотели. Желающих было так много, что иногда я их ненавидел и мечтал разодрать осточертевшие тела на части, только бы не трахать. Меня тошнило от вида сосков разных размеров, упругих или обвисших задниц, толстых и тонких ляжек, я знал только одно — если не встанет, на мое место возьмут другого, а значит, мои шансы на побег будут равны нулю. И я зверел, я старался завести сам себя извращениями, грязью такого масштаба, что даже искушенные шлюхи содрогались, когда я играл с ними в свои игры. Ведь это своеобразное удовольствие — отдать власть в руки раба, позволить ему стягивать на своем горле цепи, пока он остервенело дерет свою хозяйку во все отверстия и полосует тело когтями до мяса.

С Лиат мне не нужно было представлять себе боль, представлять самые дичайшие оргии, мне было достаточно посмотреть на ее рот, в ее глаза или опустить взгляд на ее грудь под туникой, и все, и член дергался в бешеном желании войти в нее. Да что там войти — оказаться в ее ладони, тереться об ее грудь, кончать на нее.

Неожиданно все мысли испарились. Они, словно выключились, и в голове наступил полный мрак и кромешная тишина. Рабыня изо всех сил выдернула осколок, и я не почувствовал боли, вскочил на ноги и, отшвырнув ее в сторону, ломанулся к сетке, отделяющей каменоломню от территории цитадели…потому что почувствовал, а теперь и увидел…воздух судорожно вбился в горло, затем попал в легкие и заставил их болезненно принять глоток радиоактивного кислорода, от которого боль взорвалась там, где сердце. Словно его приложили раскаленным железом. Вдалеке две женщины стояли на стене цитадели, и волосы одной из них сверкали на солнце серебром. И меня подкосило, даже колени дрогнули, я впился пальцами в сетку и сверлил взглядом два силуэта, мысленно приближая картинку, заставляя взгляд сфокусироваться на них обеих, а слух увеличить радиус. Способности инкуба на большом расстоянии видеть и слышать то, что другим демонам и расам не дано. Было слишком далеко, чтобы я различил что говорит моя мать Лиат…но видел я ее хорошо, и внутри все оборвалось. Очередными кусками пепла и золы посыпались обгоревшие надежды и мечты. Они умирали каждый раз, когда я думал о ней, и каждый раз все так же мучительно больно. Мне хотелось заорать и дернуть со всей дури сетку. Посмотри в мою сторону, мама, говорят, матери чувствуют своих детей. Ты чувствуешь меня? Ты…хотя бы на мгновение меня чувствуешь? Я так рядом…

Нееет, ты бесчувственная амбициозная стерва. Ты меня не почувствовала и не узнала, даже когда я был в нескольких шагах от тебя.

Перед глазами появился дворец моего хозяина-эльфа и зала, в которой гладиаторов выстроили в живую шеренгу, как статуи, приветствовать жену правителя Мендемая, которая прибыла за партией рабов для своей дочери. Она тогда прошла мимо меня. Рядом. В двух шагах. Пристально смотрела нам в лица и не выбрала ни одного. Какие-то мгновения мне казалось, что она не просто выбирает рабов, что она ищет, что она приехала ради меня. Эта надежда вспыхнула внутри сладкой болью, от которой зашлось сердце и защипало в глазах. Рядом с матерью даже самые сильные мужчины опять становятся детьми, и мне хотелось плакать, опуститься перед ней на колени, обнять обеими руками и рыдать о том, как я скучал по ней и как сильно любил ее все это время. Я бы тогда ей простил… я был готов простить, если бы…Но нет…Она меня не узнала. Я хотел крикнуть ей «мама». Хотел с такой силой, что от усилия сдержаться натянулся каждый нерв внутри и запульсировали, вены готовые разорваться.

Я не крикнул, потому что я все еще надеялся, что она почувствует свою плоть и кровь сердцем. Тем сердцем, под которым меня носила, и тем сердцем, которым клялась любить своего мальчика вечно. Осмотрела каждого и проследовала в другое помещение, где Тагас, один из самых влиятельных черных эльфов, который первым подписал мирный договор с Ашем и первый же его позже расторг, принимал обычно гостей. Я слышал, о чем они говорят, потому что нас так и оставили стоять в шеренге до ее отъезда. Слышал ее голос, и дышать становилось все сложнее, а сердце щемило от обиды…я стал вдруг маленьким пятилетним мальчиком, который вдруг понял, что самая обожаемая женщина в его жизни никогда его не любила. Она променяла его на мужика. Просто на член. Променяла своего ребенка.

Я тогда разорвал цепи и вышел из залы, дернув за собой стражников и протащив их по полу на улицу, чтобы подставить горящее, как в огне, лицо ледяному дождю и спрятать под ним слезы ярости. Меня били потом несколько суток кряду. Обливали кипящей водой, когда вырубался от боли, и снова били. А я снова и снова смотрел в ее глаза мысленно и от ненависти не чувствовал ни одного удара — именно тогда я понял, что никогда ей этого не прощу. Никогда. Что нет у меня больше матери, да и не было никогда. Жалость исчезала с каждым шрамом, остающимся на теле, пока я смотрел как уезжает ее эскорт, как растворяются в тумане копья и шлемы, и ее запах вместе с голосом.

Шели обняла свою дочь, а я разрезал пальцы сеткой до крови, глядя на них. И я не знал, кого ненавижу в этот момент больше: ту что предала меня и вычеркнула из своей жизни, или ту, что заменила ей меня и заставила забыть о сыне. Тогда я и принял решение что больше ни дня не пробуду здесь. Пора вырываться на свободу. Хватит игр, нужно начинать войну, не мне ли моя мать дала имя человеческого бога войны? Они все получат то, что заслужили. И то восстание, которое в свое время подняли мой отец и его убийца, покажется всем детским лепетом. Только прежде чем убить я поймаю и затрахаю эту суку, мою сестру, до смерти. Я убью Лиат, пока мой член будет внутри ее тела.

— Ты истекаешь кровью, инкуб. Рану надо прижечь. — голос рабыни выдернул меня из мыслей о мятеже. Я посмотрел на девушку, потом отобрал у нее кувшин. Поставил на песок. Резко развернул ее лицом к сетке, проникая ладонями под свободную тунику и сжимая колыхающуюся под ней грудь, провел раздвоенным языком по мочке уха.

— Утолишь жажду, малышка? Сладкая, маленькая, смертная малышка…

Она всхлипнула от ужаса, но я мягко вошел в ее мысли, расслабляя и посылая ей картинки, где жадно вылизываю ее тело, и она стонет от наслаждения впиваясь пальцами мне в волосы и вращая стройными бедрами. Когда в воздухе взорвался запах ее возбуждения, я с голодным рычанием дернул подол туники на поясницу, и рывком вошел в сочное тело. Продолжая смотреть на два силуэта на стене. Быстрыми яростными толчками вбивался в упругую горячую плоть сзади, представляя, как трахаю свою сестрицу, как она извивается подо мной, стонет своим умопомрачительным ртом, хватая воздух, как орет мое имя, сотрясаясь в оргазме, а я впиваюсь клыками в ее горло и разрываю аорту, замораживая ее сознание, вдираясь все быстрее и быстрее в узкую плоть, под хрипы агонии, под конвульсии смерти, глядя в глаза собственной матери, чтобы видела, как я убиваю ее дочь. Наслаждение захлестнуло коротким выстрелом стрелы в позвоночник, в спинной мозг, заставив выгнуться и зарычать, скалясь окровавленным ртом… и спустя мгновения нирваны понимая, что разодрал несчастную смертную, которая всего лишь воды мне принесла. Осторожно положил на песок и в бессилии взвыл…Все из-за этой суки. Из-за этих двух радующихся жизни сук, спокойно смотрящих, как другие вымащивают им трупами дорогу к власти.

Ночью я передал послание Карлану, своему напарнику в групповых боях на арене, что пора начинать. Пусть раскрывает наш план остальным и будем готовится к бунту…Только я не учел одного — что проклятые гребаные эльфы нападут на Цитадель и сломают все мои планы.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Лиат

Хаос. базжввз Он врывался сквозь наглухо закрытые ворота цитадели, взмывая над ними, срываясь вниз по острым копьям ее стен, чтобы превратиться в посланника дьявола, сеющего смерть и разруху на каждом шагу. Он вселял панический страх и желание закрыть глаза и уши, чтобы не слышать криков боли и ужаса, вспарывавших сознание резкими рваными движениями. Смешиваясь с зычным голосом командующего моей армией, уверенно раздававшего приказы своим солдатам, Хаос стелился по земле, опутывая ноги тяжелыми цепями, затрудняя каждый шаг. Я смотрела, как на красном небе с мрачными сгустившимися тучами вспыхивают яркие огни. Доля секунды, в которую воздух пронзала горящая стрела, и затем ужас, стремительно падавший вместе с этой стрелой на землю.

Мы стояли уже несколько дней. Несколько дней Ада, в который обрекла нас осада Цитадели. Эльфы применили свое любимое орудие — огненные стрелы, причем они были смазаны какой-то гадостью, которая не позволяла затушить огонь, только смотреть, как ужасная стихия лижет оранжевыми пламенными языками стены цитадели, слушать крики в панике бегавших по территории людей, перемежающиеся с топотом ног солдат и диким конским ржанием.

— Предлагаю отправить еще один отряд, моя Госпожа.

Ахерон появился неожиданно. Встал так близко, что я ощущала его сильное мощное тело своей спиной. Некогда один из лучших солдат Аша, которого отец отправил командовать моей армией. Могучий, сильный, возвышавшийся над остальными воинами, уверенный в каждом слове, которое неторопливо и обдуманно ронял во время беседы, Ахерон вызывал чувство глубокого уважения к своим решениям.