— Ты уже отправил три. Сколько из них вернулись в цитадель с момента нападения?
— Ни один. Они знают, что их ждет верная и позорная смерть в случае побега с поля боя.
— И ты предлагаешь отправить еще одну партию воинов на погибель, учитывая, что у нас и так мало солдат осталось?
— Оставаясь за стенами Цитадели и ничего не делая, мы подвергаем себя не меньшему риску.
Ахерон вдруг резко дернул меня к себе, и я с ужасом смотрела, как под наши ноги упала очередная стрела.
— Эльфийский огонь нельзя потушить, моя Госпожа, будьте внимательны. Он затухает через определенное отведенное ему время.
— Так придумай, как нам быть Ахерон! Я не собираюсь отправлять один за другим в пекло Ада всех своих солдат. Мне они нужны здесь. Когда дело дойдет до ближнего боя, кто защитит мой народ от врага? Ты и я? Скольких мы с тобой успеем зарубить, прежде чем Цитадель окончательно падет?
— Госпожа! — запыхавшаяся женщина с растрепанными волосами, выбившимися из прически, и грязным от сажи лицом громко закричала, останавливаясь невдалеке и со страхом глядя на расползавшиеся по земле огненные лужи. Они стекались одна в другую, становясь все больше и глубже, превращаясь в оранжевые реки, беспощадно сжиравшие все, к чему прикасались.
— Госпожа. Там горит. Горят бараки!
Перевела взгляд на смертную и почувствовала, как сжимается сердце в груди. Тяжело дышать и не только от смрада вещества, которым обмазаны стрелы. Тяжело дышать от понимания, что еще немного, и остроухие ворвутся в крепость. Побежала за смертной к баракам, перепрыгивая через лужи огня и слыша тихие проклятия помчавшегося вслед Ахерона.
— Уже пять человек сгорели, — она что-то кричит еще, но мне не нужно слышать, я все вижу сама. Ад. Вот как выглядели сейчас постройки для смертных рабов. Я остановилась, пытаясь найти ладонью хотя бы какую-нибудь опору в воздухе, пока не ощутила твердую руку своего военачальника.
Поворачивалась вокруг себя на носках, словно сумасшедшая, ощущая, как обхватила горло железная рука страха, тяжелого, давящего. Вокруг бесновался Хаос. Люди сновали с дикими воплями ужаса вокруг нас. Под ногами протекала самая настоящая лава, плевавшаяся обжигающими кожу брызгами. Маленькие человеческие дети, цеплявшиеся за подолы своих матерей, обезумевшие от ужаса женщины, пытавшиеся погасить огонь на своих близких, таскавшие последние ведра воды и обливавшие ими горящие тела. Тщетно. Я металась из стороны в сторону, чувствуя, как все сильнее сдавливают железные пальцы горло, не позволяя вдохнуть, как наворачиваются на глаза слезы злости и отчаяния, и изнутри поднимается дикое желание вскочить на Астарота и нестись вперед, на тварей, нарушивших мирное соглашение и напавших на нас.
— Моя Госпожа, — Ахерон словно понял все, крепче сжал ладонь на моей руке и качает головой.
— Я не могу просто стоять и смотреть, как погибают мои люди, Ахерон. Собери всех гладиаторов в зале. Всех способных держать оружие мужчин и детей старше тринадцати лет. Прямо сейчас!
Отбросила его руку и бросилась к ребенку, истошно закричавшему, когда рядом с ним свалилась деревянная балка, пылавшая в огне. Пламя охватило его руку. Сомнение вырывается подобно языкам пламени, из-за него собственные руки кажутся деревянными, чужими, ни пошевелить пальцами, ни обхватить тоненькое запястье. Мальчик закричал сильнее, падая на пол и лихорадочно тряся рукой, пытаясь потушить огонь.
— Тихо, тихо, маленький, — в глаза его смотрю черные, такие темные, а в них испуг вспышками молний, на кончиках ресниц дрожат слезы, мокрые дорожки на грязных щеках, провожу медленно большим пальцем по его ладони, сосредотачиваясь, — я тебе помогу, — выпуская на волю энергию, которая в груди заструилась бурной рекой, — только не плачь, хорошо? — он кивает лысой головой, продолжая беззвучно плакать, широко открывая рот от боли…а я ощущаю, как бьются волны моей реки о невидимую стену. Не могут вырваться наружу.
— Как тебя зовут? — он еле сдерживает слезы, кусает губы, тонкая кожа на крошечной руке обуглилась и лопнула, — такой стойкий. Я тебе помогу. Веришь мне?
Снова кивает, но не может сдержать всхлипа. Конечно, верит, его учили тому, что его Госпожа всесильна…а меня колотит. Колотит от понимания, что энергия не может выбиться, что она продолжает биться. Безрезультатно. Мама, родная моя, как ты это делаешь? Я же видела столько раз! Прикусила губу до крови. До боли. Мне страшно посмотреть на его левую руку, страшно увидеть, как языки пламени увеличиваются, как поднимаются вверх, сжирая маленькое тельце.
Голос Эйнстрема откуда-то сзади. Ахерон. Много мужских голосов. Треск огня и грохот падающих бревен. Мальчик пытается отдернуть руку. Конвульсии его тела бьют прямо под кожу…и реку прорывает. Я закусываю губы сильнее, чтобы удержаться от той энергии, что наконец выплескивается ледяными волнами наружу. Ребенок вскидывает голову, глядя ошарашенно на свою руку, а я пытаюсь сдержать улыбку и слезы. Он не может понять, почему не чувствует больше боли, хотя его рука продолжает гореть. Ведро воды. Еще одно. Холодная, она обрушивается на голову, заставляет делать судорожные вдохи…и не в силах потушить огонь.
Я слышу крики Эйнстрема над ухом. Он пытается отцепить меня от ребенка. Чья-то огромная рука пытается выдернуть запястье ребенка из моей хватки.
— Нельзя…не поможете…Лиат…
А я не могу. Я не хочу слышать его крики снова. Должен быть способ остановить это.
— Нету способа. Он сгорит. Лиат, отпусти его.
Качаю головой. Пусть придумают.
— Придумаем. Обязательно. Но за это время он сгорит. И ты тоже. Отпусти, Лиат.
Эйнстрем напуган. Сильно напуган, если позволяет себе такое обращение.
— Лиат, прошу. Ему не помочь уже.
Повела плечом, сбрасывая его ладонь. Меня раздражают его прикосновения. Они все меня раздражают. Я пытаюсь сдержать на лице улыбку…которая, все больше напоминает оскал отчаяния. Маленький…Он начинает понимать. Растерянно смотрит по сторонам, на переставших бегать и обливать нас водой людей, куда-то в сторону, откуда слышится душераздирающий плач.
— Твоя мама?
Снова кивает. Не может говорить. Только вскрикнуть от страха, когда огонь подступает уже к шее. Дернула малыша на себя. В миллиметре от меня он успокаивается. Запах паленой кожи и волос. Моих волос.
— Только не отдавайте им.
Не отдам. Ни за что не отпущу, мальчик. Он боится, что меня у него заберут. Они не рискнут, маленький. Они боятся меня так же, как ты боишься этой боли. Никто из этих мужчин не посмеет пойти до конца. Просто верь мне.
Смотрела, как сгорает живьем человеческий ребенок и чувствовала, как саму наизнанку выворачивает от его боли. Он ведь не ощущал ее. Она вся во мне течет. Поджигает вены. Заставляет дышать через раз. И мне кажется, еще немного — я не выдержу. Подведу его. И я сильнее стискиваю пальцы на его руке. Собственное дыхание кажется огненным. В горле сухо. Мне кажется, огонь там, у меня во рту, пляшет свои сатанинские танцы. Закричала, когда огонь перекинулся на его лицо. Когда начала лопаться и сгорать кожа, обнажая мясо и кости. Когда вспыхнули брови и ресницы. От дикой нечеловеческой боли закричала. От ярости на свое бессилие.
И в этот момент меня отшвырнули от него. Прямо на землю. Повалились сверху, удерживая, подавляя сопротивление. Проклятия и жесткий захват, не позволяющий сбросить с себя сильное мужское тело. И глаза. Серые. Потемневшие. Встревоженные. И злые.
Его глаза. Застыла на мгновение, растерявшись, разглядывая крепко сжатые челюсти и взгляд яростный, удивленный и в то же время настороженный, пока языки пламени, стелющиеся по кромке зрачков, не увидела.
— Отпусти меня, — сквозь зубы, — что ты себе позволяешь?
— Он бы все равно умер, — сказал спокойно, не торопясь встать, — пальцами убрал волосы с моего лица, и я вздрогнула от этого невинного прикосновения, — огонь мог перекинуться на тебя.
— Госпожа, — Эйнстрем закричал что-то еще, и Арис, ухмыльнувшись, но не глядя на него, поднялся и подал мне руку, помогая встать на ноги. Развернул спиной к воротам цитадели, продолжая удерживать руку.
— Не смотри, — тихо, так тихо, что его слышу только я, — его закололи мечом, — и пальцами мою ладонь сжимает, — Так…лучше. Ему лучше.
Молча кивнула, стараясь не смотреть на маленький костер, полыхавший в нескольких шагах от нас.
— Госпожа, — мой помощник выразительно и недовольно смотрит на наши руки, а мне кажется, я упаду, если отпустит. Мне кажется, та боль еще во мне бурлит, пенится, обжигает брызгами агонии, — вы хотели провести совет.
Как же тяжело расцепить пальцы, лишиться того ледяного спокойствия, которое они дают. Каждый шаг в сторону цитадели, стены которой объяты огнем, дается с трудом. Больно. Ступням больно, будто по самому пламени иду, и языки его все выше, по лодыжкам вверх вьются, по икрам, на колени. Успокаивает понимание — он сзади. Почему-то так спокойно от этой мысли. Словно я поверила, что, если не удержусь, упаду, он поймает.
Краем уха услышать звуки горна и грохот раздвигаемых ворот. Вернулся кто-то из воинов. Только я не хочу останавливаться. Мне передадут все, что они скажут. Я должна решить, как дать отпор этим тварям остроухим.
***
— Моя Госпожа, нам удалось прекратить воздушную атаку, но эльфы подтягивают новые силы к стенам цитадели.
Ахерон заметно зол. Он не привык быть по эту сторону крепости в то время, когда его солдаты бьются снаружи. Как не привыкла и я. С самого детства я рвалась в бой наравне с сыновьями других воинов. Как бы ни противился этому мой отец, едва не умолявший меня отложить в сторону меч и заняться женскими делами. Супруг самой известной воительницы Мендемая, нагонявшей в свое время ужас на всех своих врагов, продолжал сходить с ума только от одной мысли, что кто-то из его девочек выйдет на поле сражения. Он всегда говорил, что если с кем-то из нас что-то случится, то грош цена его мужественности. Ведь он не смог уберечь нас. Мой отец, никогда не признававший полутона…со временем ему придется смириться с тем, что у них не мог родиться ангел. Только не в Мендемае.